– Стоп!
Командир группы поднял руку. Все замерли… Вот она больница. Вот главный корпус. Где-то там, подле административного корпуса, еще одна группа. И еще одна на подходах с другой стороны здания.
Тихий зуммер.
– Да?
– На исходных.
– Принял.
Все – на исходных… И тогда дальше уже можно не маскироваться, не прятаться. Дальше все определяют маневр и быстрота.
– Пошли!
Из леса, из-за кустов, вышагнули люди в камуфляже. И прямо, не сгибаясь, побежали к корпусу. Развернутым строем. Развернутым – потому что привычка, потому что нельзя кучковаться, чтобы не угодить под одну пулеметную очередь или взрыв. Не сгибаясь, потому что не ожидали здесь встречных выстрелов – некому в них здесь было стрелять. В бою, наверное, бежали бы пригибаясь, зигзагами, периодически залегая за неровности рельефа, ныряя в воронки или вообще ползли на брюхе. А здесь – нет.
Добежали. С ходу вскочили на крыльцо. Потому что прятаться бессмысленно, там, у охранника, веб-камеры, и он их уже наверняка видит. Сунулись в дверь – закрыта… Долбанули прикладом в стекло. Дотянулись до ручки.
Здрасьте, не ждали! Но… дождались…
Испуганный охранник от удивления открыл рот. Но быстро все понял. И поднял руки. Ну не с дубинкой же ему кидаться на вооруженных бойцов. Если еще эта дубинка у него есть… Боевики подбежали, выдернули все шнуры из гнезд и выдернули охранника из-за стойки. Сшибли с ног, обмотали поперек головы скотч, залепив рот, чтобы он не кричал.
А он и не собирался. Европейцы они не борцы. Они лишь исполняют должностные инструкции и пункты трудовых договоров. В его договоре не было написано – оказывать сопротивление, численно превосходящим его одного, отрядам вооруженных до зубов боевиков, обезвреживать их всех, отбирать оружие, вязать и сдавать по описи приехавшей по вызову полиции. Ничего такого не было. Такие инструкции могут быть только у героев голливудских боевиков, для которых пятьдесят – сто врагов так – мелочь, небольшая разминка перед спасением мира.
Охранник лег и замер. Боевики разбежались по коридорам и лестницам.
А дальше…
А вот дальше случилось то, что должно было… Кто-то первый, открыл ударом ноги дверь в палату, увидел лежащих на койках пациентов и, подняв оружие, выстрелил.
Раз… Другой… Третий…
И три пациента, не успев проснуться, вскинулись и умерли. А по простынкам поползли черные кровавые пятна. И приборы, присоединенные к ним, стали выдавать вместо ломаных линий одну безнадежную прямую.
Здесь всё кончено. Все кончены…
Боевик прикрыл дверь и сунулся в следующую дверь. Где произвел еще три быстрых прицельных выстрела. И никто ему не мог в том помешать. Потому как пациенты лежали смирно, лежали на своих местах, в ожидании смерти.
Боевик вышел. И снова зашел…
С другой стороны коридора шли еще два боевика, каждый по своей стороне, и заходили в каждую дверь. Каждой палаты. Заходили. И… выходили. И еще два, или три, или четыре пациента умирали, не успев что-либо понять. Не поняв кто, за что и зачем их убивает… Одного за другим.
Двери открывались… И закрывались…
И там, на верхних этажах, по палатам тоже шли боевики. Другие. И тоже стреляли в живых людей, которые переставали быть живыми.
Выстрел!
Выстрел!
Выстрел!..
Выстрелы наконец услышали, потому что кто-то где-то закричал. Но крик оборвался на полуслове. А откуда-то сверху стащили двух медсестер, которые даже не пытались сопротивляться, испуганно косясь на сочащиеся дымом автоматы и на лицах их были испуг и обреченность. Но кто-то все же возмутился. Кто-то из персонала. Закричал: «Как вы смеете, здесь больные!» на непонятном для убийц языке. Его ударили автоматом в лицо. В кричащий рот. Он упал и задергался на полу, скребя пальцами ковролин и выплевывая зубы. Через него переступили и пошли дальше. Убивать.
Выстрел!
Выстрел!
Через десять минут всё было кончено. Со всеми пациентами кончено. Из них даже никто не успел скрыться где-нибудь в подсобках или туалетах. Только несколько смогли сползти с матрасов и забраться под кровати. Где их нашли. Пули…
Командиры еще раз прошли по палатам, чтобы убедиться, что работа исполнена качественно, что все, кто должен был умереть, – умерли. Они шли, распахивали двери, тыкали в тела дулами пистолетов… Тела дергались. Но лишь от ударов.
Но все же, там, на этажах, раздалась пара глухих выстрелов. Значит, кто-то еще жил, дышал, кто-то мог спастись. Но не судьба…
С начала времени «Икс» прошло сорок шесть минут.
– Общий сбор!
Боевики сошлись, сбежались в вестибюле. Быстро пересчитались. Все? Все. Без потерь. Без раненых. Без пропавших без вести. Как будто такие могли быть. Как будто кто-то в этой больнице мог оказать им хоть какое-то сопротивление!
– Уходим через три минуты. Охранника сюда!
Приволокли охранника.
– Где ведется запись с камер?
Охранник не понял. Наверное, он был слишком напуган, чтобы понимать, что от него требуют эти люди на плохом, не родном ему, языке. Охранник заискивающе улыбался и кивал головой.
– Где хранятся записи? – спросил командир, указав стволом на висящую в коридоре камеру. И ткнул ствол тому под нос.
– Там, – понял, закивал охранник.
Показал на дверь в помещение, куда сходились картинки со всех камер видеонаблюдения. Дверь высадили. Всю аппаратуру расстреляли и раскурочили. Все диски с записями выдернули, чтобы унести с собой.
– Охранника – туда!
Туда, куда всех. Весь персонал согнали в ординаторскую. Всем перетянули скотчем рты и руки. Рассадили по углам. Посредине, на вертящийся медицинский табурет присел бандит с автоматом. И еще один – в стороне. Они просто сели и стали ждать, ни о чем не говоря, никого не пугая. Не с кем им было разговаривать. Те, кто находился перед ними, были неверными и уже не были людьми. Уже были покойниками. Они должны были расстрелять их через час. Или должны были остаться с ними и шантажировать власть, расстреливая поодиночке, отрезая головы и выбрасывая их в окна, если за их «братьями» начнется погоня. Они были смертниками, но они готовы были умереть. И готовы были убивать. Но не теперь. Через час. Вернее, через пятьдесят восемь минут…
– Уходим…
Боевики потянулись к выходу. Побежали к лесу. И бежали еще около километра. До поляны. Где их ждали «братья». Там они сбросили оружие и скинули камуфляж, переодевшись в гражданскую одежду. И сразу стали «туристами». Но в свои автобусы они не вернулись. Они разошлись во все стороны, разбившись на мелкие, по два-три человека группы, каждый по своему маршруту. Вышли по заранее изведанным тропам или напрямую по навигаторам к намеченным точкам, сели в поджидавшие их на стоянках машины, которые повезли их к границам, на вокзалы и в аэропорты.
Через пятьдесят минут оставшиеся с заложниками боевики стали поглядывать на часы. И заложники догадались из-за чего. Потому что нетрудно было догадаться. Часы отсчитывали последние минуты их жизни.
– Не надо, прошу вас, не надо нас убивать! – попросила одна из медсестер. – Мы никому ничего не скажем.
Боевики не ответили ей. Потому что не поняли. Они не знали этот, непонятный им язык.
– Послушайте, вы! – перешел на английский врач. – Если вы отпустите нас, вам сохранят жизнь. У нас гуманные законы и хорошие тюрьмы. У вас будут адвокаты, отличное питание и медицинское обслуживание.
Хотя, если они их тут всех перебьют, у них всё равно будет адвокат, прекрасное трехразовое питание и медобслуживание… Но боевики опять ничего не поняли. Хоть и на английском. Они вообще ни одного языка, кроме своего, не знали. Зато знали, что делать.
Через пять минут один из них набрал номер.
– Все хорошо, «брат». Можете уходить, – сказали ему.
Это значит, что всё идет по плану, что оружие, амуниция и одежда утоплены, а боевики уходят все дальше и дальше от места преступления, а кое-кто уже перескочил границу. И никакого преследования.
Спит городок… Спит страна… Спит Европа… Все еще спят…
С момента наступления времени «Икс» прошло два часа.
А от того, отпущенного заложникам последнего часа, не осталось и минуты. Вышло их время. Время их жизни.
Боевик, который говорил по телефону, встал. И тот второй тоже. Они встали, переглянулись, подняли автоматы. Заложники приготовились к смерти. Если к ней можно приготовиться. В этом здании они видели много смертей, они каждый день их видели, но здесь люди умирали от болезней, что было естественно. А им предстояло умереть от пули. Здоровыми и молодыми. Насильственной смертью.
И каждый прощался с жизнью по-своему. Кто-то зажмурил глаза. Как будто это могло его спасти. Кто-то, закатив глаза к потолку, стал мычать, наверное, творя молитву. Кто-то зарыдал, бесшумно сотрясаясь всем телом. Кто-то закаменел, не сводя глаз с автомата. Кто-то, кому повезло больше других, от страха и напряжения лишился сознания. Его смерть обещала быть самой легкой.
Боевики передернули затворы автоматов, сказали: «Аллах акбар».
И… Раздались быстрые выстрелы. Короткая, на три пули очередь. И вслед ей еще одна. Выстрелы громыхнули оглушительно. Но… откуда-то из-за двери.
Боевики удивленно вскинулись и стали заваливаться на бок. Стали падать. Одному короткая очередь перерубила череп, отчего голова его развалилась надвое. Другой принял пули вбок и умер не мгновенно, а даже успел нажать на спусковой крючок, отчего по стене и потолку хлестанула очередь. На заложников посыпались штукатурка и осколки бетона. Боевики рухнули и замерли. Из-под них по хорошо вымытому полу потянулись ручейки парящей крови.
Заложники ничего не поняли. Только что их расстреливали, а теперь их палачи сами мертвы. По ходу не будет у них адвоката. И трехразового питания… Никто ничего не понимал. И даже не считали еще себя спасенными.
В проем двери сунулась чья-то фигура. Фигура полицейского. В руках у него был пистолет – штатный «Глок». Полицейский был очень профессионален, но еще более дисциплинирован, потому что держал пистолет двумя руками, но уставив ствол в потолок. Хотя не был уверен, что боевики убиты. Но он увидел заложников и ткнул дуло вверх и выдернул палец из спусковой скобы, как предписывала ему инструкция. Чтобы случайно не застрелить гражданских людей. Он осмотрелся… Отпихнул ногой от трупов застреленных боевиков оружие. Быстро оглядел заложников. Целых и невредимых. Поднял указательный палец, мол: всё о’кей?