— Ну!
Позвал. Тишина… Они что, его не слышат? Или там никого нет?
— Громче.
Никаких реакций. Похоже, придётся выйти в коридор…
И вдруг какой-то топот. Который замер, оборвался по ту сторону двери. По их душу? Но как они узнали?
Дёргают дверь… Теперь не успеть и ничего не придумать. Можно только умереть. И убить… Вначале «гостя»! Он носитель, он молчать не станет. Он важнее! Сначала его, потом себя. Без паузы. Схватить за волосы, запрокинуть голову, резануть осколком поперёк горла. И для верности ещё раз.
Испуганные, угасающие глаза. Лёгкая смерть, почти мгновенная. И неожиданная.
Дверь распахнулась. Какие-то люди толпой ввалились в комнату. Но теперь не до них. Теперь успеть — себя! Время пошло не на секунды — на мгновенья. Потому что ушло на этого вот, на его смерть. Вскинуть руку и, не примериваясь, почти не глядя, вонзить в шею импровизированное оружие, со стороны сонной артерии, чтобы перехватить её, чтобы жизнь выхлестнула фонтаном. Чтобы — наверняка. Такую рану не зажать, не затампонировать. Ну!
И тут же удар в руку! Нет, не в руку, в обломок. Что это? Кто? Как?! Пуля!.. Пуля ударила, вышибла из рук обломок, разбила его на кусочки. Но что-то осталось, какой-то махонький белый осколок. Рассматривать его, примериваться некогда. Не думать — ткнуть, вбить, вдавить его в шею…
Кровь! Но это лишь порез. Мелкий порез. Надавить сильнее, вкручивая острый край в мышцы, разрывая их…
Он почти успел! Но… не успел! Две смерти в одну секунду вместить не удалось. Только одну. Только чужую!
Кто-то подскочил. Свалил его на пол. Зажал рану салфеткой. Вырвал осколочек из ладони.
— Руки!
Приказали на плохом английском. Но понятно.
Заломили руки за спину, защёлкнули браслеты. Кинули взгляд на мертвецов, покачали головами.
— Эти готовы.
— Пошли!
Взвалили пленника на плечи. Потащили. Куда? Зачем его тащить, если он у них? Или это не те, а другие? Что за дурдом? Ещё один!
— Быстрее!
Позади раздались крики и выстрелы. Это что же такое происходит? Снова! Как это понять?
Спросили медленно, разделяя слова, чтобы понял:
— Ты можешь бежать сам?..
— Могу.
Сбросили со спины.
— Ну так беги, если жить хочешь!
И не сказали, но смогли показать жестами. Убедительно.
— Сам ничего не делай, только то, что прикажут! Иначе пристрелим! — Ткнули в грудь дулом автомата для большей ясности. — Понял?
Что не понять, когда всё так наглядно?
— Иди!
Побежали…
Коридор. Поворот. Человек с автоматом махнул рукой:
— Проходи!
В конце коридора ещё один. Бегом по цепочке бойцов как по нити Ариадны. Вниз по ступеням. Дверь… Гараж… Бронированный автомобиль… Какие-то люди вдоль стены с поднятыми руками и мешками на головах.
— Заводи.
Взревел мотор. Поднялись ворота. За ними бойцы с автоматами.
— Давай, путь свободен.
Автомобиль выскочил пробкой из гаража.
— Куда мы едем?
Молчат. Может, его английского не понимают? А может, не положено им ничего отвечать по инструкции?
Незнакомые улицы, дома…
Надо попробовать записать в памяти путь. По «особым приметам», по характерным, узнаваемым зданиям, по скверам, по переездам, по мостам… Надо считать повороты и подъёмы. Возможно, прочесть мелькнувшие названия улиц. Надо смотреть, фиксировать мелочи, чтобы после определиться, чтобы размотать путь обратно. Всегда нужно запоминать!
Но ни запомнить, ни увидеть не удалось. Его схватили за плечи, повернули, уронили между сиденьями, поставили на спину ноги в армейских берцах и… ударили чем-то по голове. Всё по тому же многострадальному темечку. Да что за напасть такая! И провал.
Темнота.
Тишина.
Покой…
— Вколите ему два кубика болеутоляющего. И бинты, бинты смените…
Голоса. Как сквозь вату. Далёкие, но земные. Узнаваемые.
А он уже думал, что на небе и над ним ангелы хлопочут. Хотя нет, какие ангелы, по их ведомству только черти, потому что столько за душой… всякого разного. Ни один котёл такую душу не вместит! Пропащие они и на этом и на том свете. Во грехе рождённые, во грехах жившие, с грехом пополам дотянувшие не до самого преклонного возраста. Это если ещё кому повезёт…
Ему повезло. Он дотянул.
И не повезло. Он не ушёл, не смог. И что его теперь ждёт, можно только догадываться. Может, ад с чертями ему домом отдыха покажется. Человек не чёрт, такое над ближним сотворить может, что бадья с кипятком парным молоком покажется.
— Когда он в себя придёт?
— А он уже пришёл.
Яркий свет в глаза сквозь веко. Укол в руку.
Ну, эскулапы, ну, спасибо! Не дали поваляться в неге комы лишние полчасика. Вытащили пациента на свет божий.
— Эй!
Кто-то хлестанул ладонью по щекам.
— Откройте глаза. Слышите?
И даже врачи по морде бьют! Ну что за жизнь? Не хочет пациент в этот мир возвращаться, где всяк норовит боль причинить, а они по роже, по роже!
— Слышите меня?
Ещё век бы вас не слышал! Пришлось открыть глаза.
— Вот и славно. Как вы себя чувствуете?
— Лучше бы, чтобы хуже.
— Ну-ну. Крепкий у вас организм, на удивление. Чуть ли не литр крови потеряли.
— Этот и без крови будет бегать. И без ног.
Знакомый голос… Повернуться, посмотреть?
— Можно с ним говорить?
— Можно, если осторожно.
— Мы осторожно.
Стукнул стул. Кто-то обошёл кровать. Встал напротив.
— Ну, здравствуй. Не ожидал?
Не ожидал! Честно, не ожидал! Апостола Петра ожидал, но не этого!
— Что молчишь? Что не благодаришь за спасение? Мы тебя, можно сказать, с того света на этот…
— Спасибо. Мне и на том неплохо было бы.
— А что так?
— Компания не нравится.
— На тот ещё успеется. Ты мне пока на этом нужен!
— Доктор, оставьте нас.
Ушёл доктор. Повернулся «кругом!» и вышел. Весь.
— Что не радостный, герой? Смотри, как устроился. Палата персональная, со всеми удобствами.
Ну да, палата. Только зачем на окнах решётки в два пальца толщиной и дверь железная? А вместо сестричек милосердия одни братья с оттопыренными подмышками.
Привстать, осмотреться повнимательнее… Ага… И ещё пациента к кровати привязали! Спеленали лентами по ручкам-ножкам как психического больного.
— А это зачем?
— По медицинским показаниям. Тут, говорят, ты пытался трубки из себя выдёргивать. Вот и пришлось. Ну что, поговорим?
— О чём? Об операции вы всё знаете.
— А мы до операции. И вне операции. Мы по душам. — И вдруг наклонился резко, к самому лицу и прошептал хрипло: — Ребят моих помнишь? Тех, что ты лопатой нашинковал?! А у них, между прочим, жены, дети!
Ах вот в чем дело! Дождался минуты торжества. А может, не так всё печально?
— Вы доложили Верховному о моей ситуации?
— Конечно, доложили. Доложили, что агент погиб при выполнении служебного задания. Геройски погиб. И даже предложили представить тебя к награде. Посмертно.
Вот теперь всё окончательно понятно.
— Что вы хотите?
— Понять, кто ты такой, откуда, зачем? Что это за организация такая, про которую ты так красиво рассказываешь? Узнать о друзьях твоих приятелях, которые то ли есть, то ли их нет. Обо всём.
Ну вот и приплыли… Это именно тот случай, когда из огня да в полымя! Лучше было под теми, под первыми, богу душу отдать. И даже вторые были приличнее. А этот… С этим в кошки-мышки не поиграешь, романтических бредней не впаришь, этот немало чего знает и будет потрошить по существу. И ещё претензии у него имеются. Личного характера. Зря он тогда не поторопился. И в первый и во второй раз. А ведь мог, имел шанс, если бы с себя начал. А теперь… Теперь надо готовиться.
— А если я ничего не скажу?
— Скажешь. Нам торопиться некуда. А спрашивать мы умеем.
— За глотку берёте?
— Берём. Вот так.
Ухмыльнулся, наклонился. Обхватил полукружьем пальцев горло в бинтах. Крепко сжал. Не отказал себе в удовольствии продемонстрировать силу!
— М-м…
— А ты думал, тебе всё с рук сойдёт? Думал, ты меня за причинное место держишь? Нет, это я держу! Вот так! — Показал стиснутый кулак. — Ладно, лежи, пока лежится. Увидимся ещё. Скоро. — Встал, порывисто пошёл к двери, но обернулся и широко торжествующе улыбнулся. — Не скучай! — И ушёл.
Остались два «медбрата» со знакомыми рожами. Похоже, из тех, что на него зуб имеют. Сидят на стульях, специально жёстких и неудобных, чтобы не уснуть. Скучают, но глаз с пациента не спускают. Если один по надобности отходит — другой смотрит.
Заставил он себя уважать. На свою голову.
И теперь…
Врач. Шприц. Укол…
— Ну что, поговорим?
— Это вряд ли. Нет общих тем.
— А мы поищем. Для начала ответь: кто ты?
Туман. И страшное, неудержимое желание ответить. Хоть что-то! Хоть про погоду, потому что очень хочется понравиться тем, кто спрашивает. Очень хочется, чтобы они похвалили его, сказали «молодец!» и похлопали по плечу.
Но нельзя отвечать! Ни единого слова. Если ответишь, назовёшь своё имя, пусть даже вымышленное, которое ничего не значит, плотину слов прорвёт. И удержаться уже не будет никакой возможности. И ты будешь говорить, говорить неудержимо, выкладывая про себя всё, что знаешь. Так их учили. И противостоять можно лишь полным, абсолютным молчанием.
— М-м…
— Почему он молчит?
— Откуда мне знать?
— Сколько вы ему вкололи?
— Два кубика.
Над ним склонились сразу трое. Глядят внимательно, изучающе.
Молчать. Сцепить зубы и молчать!
— Так как тебя зовут?
Держаться, держаться! Даже не мычать. И думать о чем-то другом. О чем-то очень значимом, важном. Так учили. Учили оттеснять задаваемые вопросы на периферию сознания. Гасить эмоции встречными эмоциями, но более значимыми. Что для него важнее? Работа?.. Родина?.. Семья?..
Да, семья! Та настоящая, первая. Отец. Мать. Они похоронили его много лет назад. А он рядом стоял и видел, как они плачут над запаянным гробом. Стоял, зарабатывая оценку, в рабочей робе с лопатой в руках, чтобы самого себя закопать. И закопал! И оценку получил отличную. Семья!