Притащили какие-то канистры. Открыли, плеснули на пол между людьми и на людей, которые под брызги попали. Ударило в нос запахом бензина… Для чего бензин? Он же скоро испарится. Для страха? Или на случай спонтанного штурма? Судя по всему — так.
Притащили несколько бутылей с мутной жидкостью. Расставили между заложниками в шахматном порядке, как фигуры. Это серьезнее, это, по-видимому, коктейль Молотова, который не испарится. И если такую бутыль разгрохать и чиркнуть спичкой или щелкнуть зажигалкой, то все заложники вспыхнут, как факелы. А можно не разбивать бутылку, а просто выстрелить в нее зажигательной пулей.
Крепко у них все продумано. Интересно, какие еще сюрпризы они приготовили? Наверняка приготовили, не могли не приготовить!..
На крыше куча лохмотьев. Какие-то забытые строителями тряпки. Под тряпками человек с биноклем.
— Внимание, вижу людей на крыше. Кажется, пулеметчики.
Ну да, пулеметчики. Раскинули сошки «ручников», загнали ленты, передёрнули затворы. Держат под прицелом всю крышу, разметив ее на секторы. А на втором этаже бойцы залегли в проемах дверей, взяли под прицел коридоры. Вот так же лежали между камушками на базе!
— Что делать будем?
— Ничего! Выяснять обстановку. Надо знать, сколько бойцов и сколько заложников. Просто так соваться нельзя, можем кучу гражданских положить! И погоны…
— Вижу еще человека. В руках у него тубус.
— Гранатомет?
— Нет. Судя по всему, зенитный ракетный комплекс…
Час от часу не легче! Они что, решили самолеты сбивать?
— Понял тебя. Доложу наверх про крышу. А ты смотри. В оба смотри! Не дай бог, просмотришь!
— Понял… Продолжаю наблюдение.
Куча тряпок на крыше лежит недвижимо, как обычный строительный мусор…
— Кто из вас работник музея? Встать! Ну, быстро!
А это зачем? Ход какой-то новый, нестандартный. Ведь не только экскурсантов от касс и в залах хватали, но кого-то и из персонала прихватили! Боевики ведь не разбирались, кто есть кто, — гребли всех подряд, в том числе из служебных помещений. Вот и надёргали.
— Встали, а то сами найдем!
Ну да, найти не трудно. Все музейные работники похожи друг на друга, все примерно одного возраста, все в одежде одного покроя. Как в форме.
Они поднялись. Женщины плачут беззвучно от страха. Мужчины угрюмы, стоят молча. Мужчин гораздо меньше. Один не встал, только руку поднял. Это охранник. Похоже, встать не может, потому что ему что-то сломали.
— Кто из вас главный начальник?
Заложники молчат, отводят глаза.
— Ну-ка, ты, иди сюда!.. — Боец в маске ткнул пальцем в смотрительницу, выволок из шеренги, встряхнул, приставил ствол к виску.
Это же Осман! По голосу и по манере командовать узнать можно. Никакая маска такого не скроет.
— Ну, и кто начальник? Сейчас тебе… башку разнесу! — Вдавил дуло в голову.
Служительница подняла дрожащий пальчик:
— Вот он… Владимир Петрович. Заместитель директора.
И этот под раздачу попал… Стоит, смотрит в пол. Страшно из уютного кресла да сюда, под автоматы. Плечи вздрагивают, но держится. Спросил дрожащим голосом:
— Что вы хотите?
— Со мной пойдешь! Картинки выбирать, — хмыкнул боец.
Бойцы заржали.
— Но это нельзя… Это шедевры, их немыслимо трогать!
— А моих братьев можно было трогать? Можно было в «Белый лебедь»? Заткнись, покажешь, какие лучше брать.
— Берите… любые. Зачем выбирать? Здесь одни шедевры.
— А мне не любые, мне самые лучшие нужны. Вот ты мне их и покажи. Шагай. — Толкнул сильно в спину. — Трое со мной, чтобы нести. — Отправились в соседние залы.
Зачем им картины? Что у него на уме?
Притащили, свалили картины на пол в кучу, как дрова. По фиг им, кто здесь Рембрандт, кто Караваджо…
Послышалась команда:
— Ставьте портреты в окна. Да не по одному, в несколько слоев!
— Но это же… Это же известные полотна! — не выдержал, всплеснул руками зам. — Так нельзя! Это достояние цивилизации. Потомки…
— А мне на них тьфу, — смачно плюнул Осман на ближайшую картину. — А ты затихни, а не то… — Он угрожающе поднял ствол, ткнул в лицо заму.
У Владимира Петровича подогнулись колени.
— Живее, пихай их в окна… Плотнее!..
А вот это не шутка — заткнуть окна, через которые могут ворваться группы захвата, мировыми шедеврами. Это сильный, убойный ход! Как через полотна проникнуть — будут резать или ногами, прикладами пробивать? Нет, вряд ли! Точный расчет! Такой «материал» закроет окна лучше, чем мешки с песком или бронированные листы, потому что бронированные листы можно вынести взрывчаткой. А картины? Кто их станет взрывать?
Резкий оклик:
— Давай быстрее!
Бойцы разобрали картины, стали втискивать их в проемы окон, не церемонясь, так что трещали рамы и хрустели холсты.
— Давай пихай!.. И сюда!..
Заложники смотрели на происходящее с ужасом. На пару минут они даже забыли о себе. От такого святотатства кровь стыла в жилах.
Захрустел, лопнул холст. Картина разошлась, развалилась на две части.
Музейные работники не могли сдержать крик, женщины от ужаса закрыли лица руками. Всю жизнь с картин пылинки сдували. А тут!..
Дьявол командует:
— Брось эту. Тащи другую!
Полотно бросили под ноги. Прошлись по нему, как по фанере. Берцами по средневековым лицам.
— Давай живее! И двери завалите до самого верха… И вон ту бабу каменную тащите, голую. Валите ее поперек порога. И того мужика… А между ними пулемет.
Чем не дот? Картины стаскивают в груды, пихают, ломают, наступают на них…
— Это какое-то варварство, так нельзя! — не выдержал, возмутился какой-то иностранец. — Этого господь бог не должен допустить!
— Что он сказал? — вскинулся Осман. — Вот этот! — указал пальцем. — Переведи! — повернулся он к гиду.
— Он сказал, что так нельзя. Что это… варварство. Что господь бог не позволит…
— Да?.. А ну тащите его сюда!
Иностранца поставили перед ним.
— Варварство, говоришь? А баб голых малевать?.. Стыдобу такую! Это ваш бог позволяет? Дайте ему картину! Вон ту, — указал пальцем.
Принесли картину.
— Нож!
Сунули иностранцу в руку нож.
— Режь! А ты переводи. Скажи, пусть разрежет ее. Вот так… — взмахнул рукой.
— Что он сказал? — вздрогнул иностранец.
— Он требует, чтобы вы… Чтобы вы разрезали картину.
— Это нельзя… Это невозможно… Это известный художник шестнадцатого века!
Осман повернулся к гиду.
— Что он сказал?
— Он говорит, что не может. Это очень известная картина. Мировой шедевр.
— А вот так может? — Осман приставил пистолет к голове иностранца. — Пусть режет или я ему башку снесу!
Бойцы одобрительно зашумели. Умел Осман понравиться. Знал, как это сделать.
Но иностранец почему-то не испугался. Он покачал головой, поднял руки к лицу, зашептал что-то. Похоже, что принял решение, которое не подходило Осману. А он всегда добивался своего.
Странные они, эти джентльмены…
— Молится? Не боится? Гордый?.. А если так!
И Осман перевел оружие на гида — милую, молодую, симпатичную девушку. Прицелился между глаз.
— Если я тебя пристрелю вместо него? Переведи.
Хотя что переводить, и так всё и всем понятно.
— Deep shit! — тихо сказал иностранец.
— Что? Что он…
Переводчица молчала. И смотрела на пистолет, не отводя глаз. На маленькую черную дырочку, где пряталась ее смерть.
— Скажи ему, я считаю до трех, а после пристрелю тебя. И грех будет на нем.
Гид, заикаясь, перевела. Она заискивающе смотрела на иностранца, а из ее глаз лились ручьем слёзы, смывая макияж.
В этой дуэли иностранец выиграть не мог. Вариантов не было. Как истинный джентльмен, он мог и умел отвечать за себя, но не мог за других.
— Bastard, — сказал проигравший джентльмен. — И резанул ножом полотно.
С хрустом картина по диагонали расползлась на два куска. Распалось лицо давно умершего средневекового господина.
Бандиты восторженно взревели. Они любили своего командира, который умел ставить на колени неверных! Переводчица осела на пол. Ее оттащили.
— Будешь выступать, заставлю порезать еще несколько картин! — предупредил, ухмыляясь, Осман и приказал: — Заваливай дальние двери. Все! Тащи бензин и взрывчатку. Хрен они сюда сунутся. Не пойдут они через картины! — И добавил по-русски: — Кишка тонка!
Это было странное и страшное зрелище.
Десятки картин смотрели на улицу глазами известных всему миру портретов. Они стояли рядом, перекрывая друг друга, и смотрели на Неву, набережную, соседние дома. Смотрели на мир безучастно и обреченно, как поставленные под пулеметы заложники.
Они и были заложниками. И таких заложников не было раньше, не было до них, не было никогда! И люди на площади, испуганно моргая, вглядывались в дворцовые окна, заставленные картинами. С набережной казалось, что картины умоляют о спасении. В каждом окне были лица, лица, лица… Мужские, женские, детские… Глаза на портретах с укором и надеждой смотрели, казалось, именно на тебя! Выдержать такой взгляд невозможно! Люди отворачивались… Портреты были беззащитны, как дети. Невозможно видеть лица умирающих детей. Невозможно смотреть им в глаза, ведь в глазах читаются немые вопросы «почему?», «зачем?»…
— У нас в Питере ЧП.
— Знаю. «Первый» уже в курсе. Докладывайте по событиям каждые пятнадцать минут.
— Есть докладывать.
Да, «Первый» был в курсе, но не представлял еще масштаба случившегося. И никто не представлял. Жизнь в Кремле текла своим чередом — встречи, доклады, телефонные переговоры, обмен мнениями, назначения и прочая ежедневная бюрократическая рутина. Но она с минуты на минуту прервется. Все вдруг поймут… осознают… И станет не до бумажек и «Первому», и всей стране…
— Назад!.. Назад, я сказал!