— Правильная стратегия в торговле — половина успеха. Клиент неспроста хочет застать нас врасплох, в трезвом свете утра, когда картины выглядят дешевле. Но мы встретим его во всеоружии.
И Блэк продолжил свой инструктаж по вопросам стратегии продажи произведений искусства. Картины, которые он хотел показывать, я должен был по очереди вносить в комнату, где стояли мольберты. На четвертой или пятой картине он попросит меня принести из кабинета второго Дега. На это я должен буду напомнить ему, что Дега висит в спальне госпожи Блэк.
— Говорите по-французски сколько хотите, — учил меня Блэк. — Но когда я спрошу вас про Дега, ответьте, конечно, по-английски, чтобы и клиент вас понял.
Я услышал звонок в дверь.
— А вот и он! — воскликнул Блэк, весь окрыленный. — Ждите здесь наверху, пока я вам не позвоню.
Я прошел в кабинет, где на деревянных подставках стояли картины, и уселся на стул. Блэк пружинистым шагом поспешил вниз поприветствовать своего гостя. В кабинете имелось только одно небольшое оконце с матовым стеклом, забранное частой решеткой. У меня сразу возникло чувство, будто я сижу в тюремной камере, куда для разнообразия вместо людей поместили картины общей стоимостью в несколько сот тысяч долларов. Молочный свет напомнил мне камеру в швейцарской тюрьме, где я однажды просидел две недели за нелегальное пребывание в стране без документов, — обычное эмигрантское преступление. Камера была точно такая же чистенькая и аккуратная, и я с удовольствием посидел бы в ней подольше: кормили прекрасно, и камера отапливалась. Но через две недели в одну бурную ночь я был доставлен в Аннмас на границе с Францией, получил на прощанье сигарету и дружелюбный тычок в спину: «Марш во Францию, приятель! И чтобы духу твоего больше у нас в Швейцарии не было!»
Должно быть, я задремал. Внезапно зазвенел звонок. Я спустился к Блэку. Там сидел грузный мужчина с большими красными ушами и маленькими глазками.
— Мсье Зоммер, — притворно сладким голосом проговорил Блэк, — пожалуйста, принесите нам светлый пейзаж Сислея.
Я принес пейзаж и поставил перед гостем. Блэк долгое время не произносил ни слова, разглядывая в окно облака.
— Ну как, вам нравится? — спросил он наконец скучающим голосом. — Сислей своей лучшей поры. «Наводнение». То, что все хотят заполучить.
— Барахло, — сказал клиент тоном еще более скучным, чем Блэк.
Блэк улыбнулся.
— Весьма своеобразная критика, — саркастически заметил он. — Мсье Зоммер, — обратился он затем ко мне по-французски, — пожалуйста, унесите этого великолепного Сислея.
Я подождал немного, полагая, что Блэк попросит меня принести что-нибудь еще. Поскольку задания не последовало, я пошел с Сислеем к двери, уже на пороге услышав, как Блэк сказал клиенту:
— Вы сегодня не в настроении, господин Купер. Лучше отложим до следующего раза.
«Хитро! — подумал я, сидя в своем матовом закутке. — Теперь ход за Купером». Когда некоторое время спустя меня вызвали снова и я одну за другой стал носить картины, они оба уже курили сигары «Партагас». Наконец прозвучал пароль и для меня.
— Но этого Дега здесь нет, господин Блэк, — напомнил я.
— Как — нет? Конечно, он здесь. Не украли же его, в самом деле.
Я подошел к нему, слегка склонился к его уху и прошептал так, чтобы услышал и клиент:
— Картина наверху, в комнате у госпожи Блэк…
— Где?
Я повторил по-английски, что картина висит у госпожи Блэк в спальне.
Блэк стукнул себя по лбу:
— Ах да, правильно! Я же совсем об этом забыл. Годовщина нашей свадьбы, — ну что ж, тогда ничего не выйдет…
Я восхищался им: он опять уступил инициативу Куперу. Блэк не приказал мне принести картину, не стал утверждать, что картина теперь принадлежит жене, — разговор просто повис в воздухе, а он спокойно выжидал.
Я отправился в свою комнатку и тоже стал ждать. Мне казалось, Блэк держал на крючке акулу, но я вовсе не был уверен, что эта акула не проглотит Блэка. Впрочем, положение Блэка все же было предпочтительней. Акула могла перекусить леску и уплыть. Но предположение, что Блэк продешевит, исключалось напрочь. Однако акула предприняла интереснейшие попытки. Поскольку моя дверь была не до конца прикрыта, я слышал, как разговор все больше склоняется к общим рассуждениям на тему экономического положения и войны. Акула пророчила всяческие бедствия: крах биржи, долги, банкротства, новые расходы, новые битвы, кризисы и даже угрозу коммунизма. Короче, падать будет все. Единственное, что сохранит свою ценность, — это наличные деньги. Акула настойчиво напомнила о тяжелом кризисе начала тридцатых. У кого тогда имелись наличные, тот был король и мог что хочешь купить за полцены, да что там говорить — за треть, за четверть, за десятую долю цены! В том числе и картины! Особенно картины! И акула задумчиво добавила:
— Предметы роскоши — мебель, ковры, картины всякие — тогда вообще подешевели раз в пятьдесят.
Блэк невозмутимо предложил гостю первоклассного коньяку.
— Зато потом все эти вещи снова поднялись в цене, — сказал он. — А деньги упали. Вы же сами прекрасно знаете: сейчас деньги стоят вдвое меньше, чем тогда. Они не достигли прежнего уровня, зато картины подскочили в цене во много раз. — Он засмеялся нежным притворным смехом. — Да-да, инфляция! Она началась два тысячелетия назад и все продолжается, продолжается. Ценности дорожают, а деньги дешевеют, тут уж ничего не поделаешь.
— Тогда вам вообще ничего нельзя продавать, — парировала акула.
— О, если бы это было возможно, — невозмутимо ответил Блэк. — Я и так стараюсь продавать как можно меньше. Но ведь существуют налоги. И оборотный капитал необходим. Как-нибудь порасспросите моих клиентов. Для них я просто настоящий благодетель! Вот совсем недавно я выкупил обратно за двойную цену танцовщицу Дега, которую продал лет пять назад.
— У кого же? — спросила акула.
— Этого я вам, разумеется, не скажу. Вам ведь не понравится, если я всем раструблю, по каким ценам вы у меня покупаете? А потом перепродаете?
— А почему бы и нет? — Акула не давала себя задурить.
— Зато другие этого очень не любят. И я вынужден с этим считаться. — Блэк сделал вид, что собирается встать. — Жаль, что вы сегодня у меня ничего не подобрали, господин Купер. Что ж, может быть, в другой раз. Правда, поддерживать цены на прежнем уровне, как вы, конечно, понимаете, я долго не могу.
Акула тоже встала.
— У вас вроде бы есть еще один Дега, которого вы хотели показать? — спросил он как бы небрежно.
— Ах, это того, что в спальне у моей жены? — Блэк колебался. Потом я услышал звонок. — Господин Зоммер, моя жена у себя?
— Она полчаса назад вышла.
— Тогда, пожалуйста, принесите нам того Дега, что висит у зеркала.
— Боюсь, придется немного подождать, господин Блэк, — сказал я. — Стена там не слишком надежная, и поэтому мне пришлось недавно вставить деревянный дюбель и картину к этому дюбелю шурупом прикрепить. Чтобы ее снять, понадобится пара минут, не больше.
— Оставьте, — сказал Блэк. — Лучше мы сами поднимемся наверх. Как вы считаете, господин Купер?
— Я не против.
Я снова притаился в своей комнатке, как Фафнир [37], охраняющий золото Рейна. Через некоторое время они вернулись, и мне было велено подняться наверх, отвинтить крепежи и принести картину вниз. Поскольку никаких крепежей не было, я просто выждал несколько минут. Из окна, выходившего во двор, в окне напротив, где кухня, я увидел госпожу Блэк. Она сделала вопросительный жест. Я энергично отрицательно покачал головой: опасность пока не миновала! Госпоже Блэк следовало оставаться на кухне.
Я принес картину в серый плюшевый салон и вышел. Продолжение разговора я уже слышать не мог: Блэк плотно притворил за мной дверь. А мне так хотелось подслушать, как осторожно он будет намекать, что картина — его подарок жене к десятилетию их свадьбы и что она очень бы хотела оставить ее у себя; впрочем, я был уверен, что Блэк проделает это столь мастерски, что у акулы не возникнет ни малейших сомнений.
Прошло еще примерно полчаса, после чего Блэк сам явился и вызволил меня из моей роскошной тюрьмы.
— Дега можете обратно не вешать, — сообщил он мне. — Завтра доставите его господину Куперу.
— Поздравляю!
Он скорчил гримасу:
— На какие уловки только не приходится пускаться! А ведь через два года он будет посмеиваться в кулак!
Я повторил вопрос Купера:
— Тогда зачем вы вообще продаете?
— Потому что не могу без этого! Торг, как таковой, возбуждает меня! Я по натуре игрок. Но в наши дни достойных противников уже не осталось. В сущности, я играю против самого себя. Кстати, придумка насчет привинченной картины была совсем недурна. Вы делаете успехи.
Вечером я пошел к Джесси Штайн. Я застал ее с заплаканными глазами, в состоянии крайней подавленности. У нее в гостиной сидели еще несколько знакомых, которые, судя по всему, ее утешали.
— Я могу и завтра прийти, если сегодня я некстати. Мне только хотелось поблагодарить вас.
— За что? — Джесси смотрела на меня с недоумением.
— За помощь с адвокатом, — объяснил я. — За то, что вы прислали Брандта. Мне продлили вид на жительство еще на два месяца.
Она вдруг залилась слезами.
— Да что случилось? — спросил я у актера Рабиновича, который обнял Джесси и начал ее успокаивать.
— Вы разве не знаете? — шепотом спросил меня Липшютц. — Теллер умер. Позавчера.
Рабинович подал мне знак больше вопросов не задавать. Он подвел Джесси к софе и вернулся к нам. В кино Рабинович играл роли жестоких нацистов, а в действительности же был очень мягкий человек.
— Теллер повесился, — сообщил он мне. — Его нашел Липшютц. Похоже, тот был уже мертв сутки или двое. Висел на люстре. У себя в комнате. Все лампы горели. В люстре тоже. Должно быть, не хотел умирать в темноте. Так что, наверное, он ночью повесился.
Я собрался уходить.