отцеубийцы — отвращение, тошнотворное чувство брезгливости? Но не ощутил ли онодновременно с этим невыносимое сладострастное наслаждение, которое можноиспытать, лишь переступив роковую черту? Она увлекла его за «черту», сделавневольным соучастником преступления.
Пелоп резко остановилконей и повернул назад, к поверженной колеснице Эномая, которую продолжаливолочить за собой любимые кобылицы писейского царя — Псилла и Арпинна. Он сошелс колесницы, не подав руки Гипподамии.
Оказавшиеся рядомкрестьяне подняли с земли изуродованный труп Эномая. Они положили его наколесницу Пелопа и накрыли грубой шерстяной мантией. Траурная процессия медленнодвинулась к Писе. Женщины-крестьянки, распустив волосы, карябая себе лицо игрудь, простирая руки к небу, оплакивали погибшего царя. Пелоп и Гипподамиямолча шли сзади, не глядя друг на друга. Чудовищное преступление встало междуними и навек связало их между собой.
В тот же день ликующиеспутники Пелопа устроили шумный праздник в честь его победы, зарезали целоестадо коз перед храмом Артемиды и сплясали неистовый танец жителей Сипила —кордак. Сам Пелоп, изрядно выпивший, выкрикивал в такт музыки какие-тонепонятные слова на термильском наречии. Местные жители смотрели на этунеобузданную оргию холодно и неприязненно.
Впрочем, мнение писейцево Пелопе вскоре изменилось к лучшему. Торжественные похороны, устроенные имЭномаю, и почести, оказанные погибшему царю, можно сказать, даже расположили ихк нему.
Наконец, Пелопотпраздновал свою свадьбу с Гипподамией. И тут выявился новый фактор, придавшийеще более драматический характер отношениям между двумя супругами. Оказалось,что Гипподамия была уже не девой. Подозрения Пелопа сразу же пали на Миртила.Вероятно, они были не без оснований. Возможно даже, дело тут не ограничилосьодной ночью, обещанной якобы Гипподамией Миртилу. Она, конечно, не испытывала кнему такой же жгучей и всепоглощающей страсти, как к Пелопу, но кровавоепреступление связало ее не только с мужем, но и с ним, Миртилом. Новаятрагическая развязка была неизбежна. Об этом знали все трое.
Говорят, Миртил вел себяподчеркнуто фамильярно по отношению к Пелопу, если не сказать, вызывающе. Онвсем своим видом показывал, что боготворит Гипподамию и готов пойти для нее навсе. По одному ее слову он был способен совершить любое преступление. На дележе Миртил знал, что на этот раз жертвой должен стать он сам. По-видимому, онбыл уверен в том, что одна ночь с божественной Гипподамией — это даже слишкоммного для него, что дальнейшая его жизнь не имеет смысла, ибо он достиг зенита,невозможного и по-настоящему должен был бы погибнуть сразу же, как толькозаключил в свои объятия ту, которая была и оставалась для него недосягаемой.Создается впечатление, что Миртил умышленно провоцировал Пелопа.
Однажды, когда онивтроем находились в мегароне писейского дворца, Гипподамия попросила Пелопапринести ей воды. Миртил вскочил с кресла, намереваясь лично исполнить просьбуцарицы. Гипподамия, однако, остановила его: «Я попросила об этом не тебя, асвоего супруга». Пелоп пожал плечами и вышел. Вернувшись с водой, он засталГипподамию в объятиях Миртила. И тут же, на глазах у жены, он убил человека,который незадолго до этого ценой преступления спас его от смерти. Миртил непытался оправдываться и сопротивляться. Во время этой сцены Гипподамия не произнеслани слова, ни один мускул не дрогнул у нее на лице.
Гипподамия было женщинойстрасти, но глубокой страсти, она не разменивалась на мелочи и прекрасно умелавладеть собой. Таким же был и Миртил, долго таивший в себе любовь к дочериЭномая. Заключив ее в свои объятья, не пытался ли он спровоцировать развязку?При этом загадочную роль сыграла тут и Гипподамия. Не она ли послала Пелопа заводой, причем, весьма нетактично, демонстративно, с каким-то вызовом? Можетбыть, и в этом преступлении она была сообщницей? Только чьей сообщницей —жертвы, убийцы или того и другого?
В детстве Питфейнеоднократно был свидетелем бурных сцен между его родителями. Объясненияпроисходили с надрывом, в каком-то исступлении, доходя до непристойного фарса.Иногда какая-нибудь незначительная деталь или случайно вырвавшееся словослужили поводом для новых чудовищных обвинений.
Пелоп давал Гипподамиидостаточно предлогов для таких объяснений. Об его многочисленных любовныхинтригах знали все. Но он заводил неразборчивые и порою нелепые связи сженщинами не из жажды наслаждения, не из-за пресыщения или склонности к игре, ас отчаяния. Только одну из этих женщин, Хрисиппу, он по-своему любил. Сын,рожденный ею от Пелопа и названный в ее честь Хрисиппом, был усыновлен им ивоспитывался в царском доме вместе с остальными его детьми. Видимо, в ласкахэтой доброй и примитивной женщины Пелоп находил отдохновение от мучительной,испепеляющей страсти, изнурительной борьбы с самим собой и роком, преследующимего.
Когда Гипподамияупрекала Пелопа в изменах, тот вскипал, вспоминал первую брачную ночь, Миртила.Он начинал паясничать и безобразно кривляться. Его намеки становились все болеегнусными. С сарказмом смакуя сплетни о преступной любви Эномая к своей дочери,он давал понять, что эта любовь не осталась безответной.
Со временем у негопоявилась какая-то болезненная наклонность копаться в прошлом Гипподамии.Трудно даже представить, откуда он выискивал мелкие и, казалось бы, совершенноневинные эпизоды из ее жизни до замужества, но которые в его интерпретациистановились крайне двусмысленными. Вероятно, иногда он действительно попадал вцель, ибо Гипподамия бледнела и смотрела на него испуганно, словно перед нейнаходился всевидящий дух, чем доставляла ему несравненное наслаждение. Если же принятьза веру все, что говорилось им, нет такого порока, которому втайне непредавалась бы или не была подвластна его супруга.
Напрягая память, Пелопконцентрировал внимание на своих собственных впечатлениях, относящихся кпериоду знакомства с Гипподамией. В его памяти порою всплывали новые детали,прочно забытые им. Тогда он прошел мимо них, не придав им какого-либо значения,но теперь в свете трагических событий и всего пережитого, они вдруг приобрелиособый смысл и воспринимались им как откровение.
Пелоп вспомнил,например, свою случайную встречу с Миртилом накануне состязания. Эта встречаоставила у него неприятный осадок, и он постарался забыть о нем. Сейчас же,пытаясь в мельчайших подробностях восстановить весь этот эпизод в своей памяти,он понял, что неприятный осадок был вызван не только советом Гипподамиисклонить Миртила к преступлению, предложив ему «что угодно», но и каким-тогнусным выражением лица возничего Эномая, фамильярной ухмылкой. Потом в памятивсплыл стих, который продекламировал Миртил, встав в позу жреца и нагло глядяпрямо в глаза Пелопу. Это было или из гимна Афродите или изречение оракула.Стих мог показаться совсем невинным:
Ждет награда великаятех,
Кто последует зовуКиприды.
Его можно быловоспринять как предсказание победы на предстоящем состязании и Пелоп сделалвид, что он понял стих именно таким образом. Более того, он сам себя попыталсяубедить в том, что Миртил вложил в свой стих именно этот смысл. Но ведь всебыло не так. Потом это стало совершенно очевидным. Однако и тогда, при встрече,Пелоп почувствовал двусмысленный характер декламации Миртила. Кто следует зовуАфродиты и кого ждет великая награда? Не давал ли он понять Пелопу, какой ценойтот может одержать победу на состязании и получить в жены Гипподамию? Не хотелли он согласия, санкции Пелопа на преступление и награду за него? Но зачем емунужна была эта санкция? — Чтобы привязать его к преступлению, чтобы унизитьсчастливого соперника, отомстить ему за свои муки, за то, что «одна ночь»,которая обещана Миртилу как наивысшая награда, будет повторяться сотни, тысячираз для Пелопа. И к тому же, в тот момент он чувствовал свою силу — от негозависело все. Что мог сделать Пелоп? Он мог согласиться, дав «санкцию», илипогибнуть. Пелоп ничего не сказал. Он сделал вид, что не понял Миртила. Он неотказался и тем самым дал «санкцию» и на преступление, и на ночь со своей женойв качестве награды за преступление.
Странным и таинственнымобразом все действующие лица этой драмы оказались связанными между собой.Вначале существовал треугольник — Эномай, Гипподамия и Пелоп. Был ли выход изэтого треугольника менее трагическим? Допустим, Пелоп и Гипподамия бежали изПисы... Куда они могли направить свои стопы? — Вероятно, в Фивы, к сестреПелопа Ниобе, жене фиванского царя Амфиона. Но в этом случае неизбежнопроизошел бы вооруженный конфликт между федерацией южных ахейских государств иФивами, отношения между которыми и без того были достаточно напряженными. Итогда, все равно, кто-нибудь из них должен был погибнуть — Эномай или Пелоп,только спор между ними решался бы не в состязании на колесницах, а на поляхсражений с участием тысяч людей.
Теперь другой вопрос:кто несет ответственность за преступление — Эномай, Гипподамия, Пелоп? — Каждыйиз них и никто. Это трагическое сплетение обстоятельств и причин, уходящих вглубь, в прошлое, в подсознание.
После гибели Эномаявозник новый «роковой треугольник» — Гипподамия, Пелоп, Миртил. И опять выходиз него произошел путем преступления, причем с математической неизбежностью. Ив этом преступлении виновны были все трое и никто.
Ясно одно — преступлениерождает преступление и мы оказываемся как бы в замкнутом порочном круге. Вовсяком случае, проклятие, тяготевшее над Пелопом, перешло на его потомков.
У Пелопа и Гипподамиибыло семеро детей. Особенно ее тревожило то, что у них был сын, который, будучипризнан Пелопом, воспитывался у нее на глазах как принц и один из наследниковцаря Писы. Этот факт превращал отношения между Пелопом и Хрисиппой практическив неофициальный брак, который легко мог стать и официальным, если бы «роковаястрасть», владевшая Пелопом, со временем ослабла. Царицу угнетала возрастающаяпривязанность Пелопа к юному Хрисиппу, что, впрочем, было вполне естественно,поскольку дочери, горячо любимые им, покинули Пису, сыновья Гипподамии стали