Клайв Раули пожал плечами и стал елозить в кресле, безуспешно пытаясь почесаться, а машина тем временем вильнула за угол. Ложные вызовы будут продолжаться до тех пор, пока все не уляжется. Женщины, которым кажется, что они слышали выстрелы, мающиеся дурью дети – это неизбежно. И невыносимо.
Но впереди было два хороших дня – дни тренировок всегда были хорошими. Они напоминали о том, ради чего все это, зачем ты здесь, что может случиться и как в таких случаях действовать. На них ты достигал своего пика, оттачивал свои навыки. В этот раз они будут тренироваться на старом летном поле. Там лучше всего. «Как дети, – говорила его сестра, – вы просто как чертовы дети, которые толпами бегают друг за дружкой и играют в хороших и плохих».
Завтра у него выходной. Можно будет съездить к ним. Повидать ее, повидать детей. Он не был там уже пару недель. Пусть посмеется, пусть подразнит его за то, что он сам как большой ребенок. Фургон припарковался у участка. Клайв выскочил первым. Ему уже не терпелось, чтобы его поскорее оформили и он смог раздеться и унять этот дикий зуд.
Двадцать три
– Ты слишком много знаешь, – сказал Ричард Серрэйлер. – Ты обречена на это.
В комнате ожидания отделения радиографии никого не было, ночью тут всегда было пусто и тихо. Уборщица вымыла пластиковые панели на полу и установила посреди комнаты ярко-желтую табличку с надписью «Осторожно. Скользкий пол».
– Теперь я понимаю, – сказала Кэт, – что имеют в виду люди, когда говорят, что не выносят запах больницы. Ты его не замечаешь, когда работаешь тут целый день, но если прийти сюда вот так – это невыносимо.
– Листерин, – сказал Ричард. Он стоял рядом и разглядывал стенд, посвященный туберкулезу.
– Хотелось бы мне вообще ничего не знать. Прямо сейчас я бы хотела просто дождаться невролога, чтобы он сообщил мне хорошие новости, за которые я могла бы ухватиться.
– Ты можешь так и сделать.
– Думаешь?
Он продолжил читать.
– Я позвонила Саймону, – сказала Кэт.
– Я полагал, что Саймон занят поимкой граждан, которые стреляют в молодых женщин.
– Папа…
Любой другой человек поддержал бы ее, обернулся, улыбнулся, сделал бы какой-нибудь жест, но ее отец был не таким. Она хотела ему что-то сообщить, и он просто ждал этого. Он не был жестоким, не был бесчувственным, как полагал Саймон. Он был рациональным.
– Саймон был несколько удивлен, увидев Джудит. Но не надо винить его за это. Он этого не ожидал, и он скучает по маме больше, чем любой из нас.
– Как ты можешь судить об этом?
– Извини. Но ты сам знаешь.
– А ты? Что ты чувствуешь? – Теперь он обернулся к ней.
– Разумеется, я скучаю по маме. Особенно мне не хватает ее сейчас, мне больше всего на свете хотелось бы, чтобы сейчас она была здесь.
– Я имею в виду, что ты чувствуешь по поводу Джудит?
Кэт посмотрела на отца. «Я никогда тебя не понимала, – подумала она, – никогда не улавливала твоих мотивов и желаний. Никто не улавливал – и уж точно не мама, но она как-то научилась жить с тобой, и мне тоже всегда казалось, что мне удается ладить с тобой, несмотря ни на что. Саймон – единственный, кто этого не делает, не может делать и, скорее всего, не будет. И все же прямо сейчас ты будто довольно несимпатичный незнакомец».
– Мне нравится Джудит, – сказала она. Это прозвучало безэмоционально, но от усталости и тревоги она чувствовала себя так, будто ее долго избивали кулаками и сил у нее уже не оставалось.
Ричард ничего не сказал, он просто вышел из комнаты ожидания и куда-то зашагал по коридору.
Кэт ни о чем не думала. Все мысли были где-то далеко. Наверное, ей было даже лучше остаться здесь одной.
Он вернулся с пластиковым стаканчиком кофе и предложил его ей.
– Это тяжело, – сказал он. – Я знаю, что это тяжело.
Кэт глотнула. Кофе был крепкий и сладкий.
В машине они не разговаривали: Ричард был за рулем, а они с Крисом сидели сзади. Сначала Крис немного поворчал о том, что у него нет ни малейших причин ехать в больницу, но потом погрузился в молчание до самого конца поездки. В больнице он продолжал молчать, не встречался с ней глазами, коротко отвечал на простые вопросы и только кивнул, соглашаясь на сканирование.
– Он знает, – сказала Кэт. – Он знает расклад не хуже, чем мы.
– Он знает, какие есть варианты, но всегда сложнее объективно судить о самом себе.
Дверь комнаты с аппаратом МРТ открылась. Как она могла посылать сюда стольких пациентов и даже не задумываться о том, с каким чувством они заходили внутрь и каково их семьям было ждать их здесь, ждать новостей, ждать человека в белом халате, который начнет говорить с ними на неизвестном им языке о непонятных результатах? Пока неизвестном. Еще непонятных.
Она поднялась. Регистратором оказалась молодая девушка.
– Мы можем поговорить здесь, или вы хотели бы пройти в кабинет?
– Мой муж…
– Он останется в отделении. Мне нужно понаблюдать его по крайней мере до завтрашнего утра, а завтра его осмотрит доктор Линг, если вас это устраивает.
Кристина Линг. Врач-невролог.
– Я могу посмотреть снимки?
– Да, конечно. Доктор Серрэйлер?
– Я не специалист по расшифровке снимков МРТ, – сказал Ричард.
– Все равно, пойдем со мной, – сказала Кэт. Отец нужен был ей не для моральной поддержки, она не рассчитывала поплакаться ему в жилетку, но она хотела найти опору в его хладнокровии, его профессионализме, его способности оставаться рациональным, даже когда дело касалось его семьи. В этом была его сила.
Снимок светился неоновым синим цветом: странное безликое изображение, совсем как иллюстрация в учебнике.
Кэт вгляделась. Поперечное сечение – этот срез нескольких разнородных слоев внутри костной полости – показывало, что находится внутри мозга ее мужа, Криса, отца ее детей, доктора Криса, мужчины, которого она любила и с которым была вместе четырнадцать лет. Крис. Мозг Криса.
«Доктор Луиза Паркер» – было написано на бледно-голубом пластиковом бейджике большими черными буквами. – «Старший регистратор Отделения неврологии».
Она наклонилась к экрану и показала курсором место на снимке.
Ричард прочистил горло.
– Да, – сказала Кэт. – Я вижу.
Так происходит всегда. Ты знаешь, но притворяешься, что нет; ты боишься худшего не потому, что ты пессимист, а потому, что тебе известны медицинские факты. Это твоя работа.
И она знала.
– Поражение локализовано здесь, – сказала доктор Паркер, выделяя затемненную область. – Оно уже довольно обширное. У него должны были возникнуть симптомы, но они развиваются достаточно быстро, как вы знаете. Сейчас давление просто достигло такого уровня, что спровоцировало электрическую активность, которая и стала причиной удара. Это объясняет и изменения настроения. Изменения личности.
– Да, – сказала Кэт.
– Он жаловался на головные боли?
– Да, но он не говорил, насколько они были сильными – я списала это на стресс из-за сборов и перелета. Джетлаг. Он был очень уставшим – я должна была понять. Я должна была догадаться, что это не просто затянувшийся джетлаг.
– Такое просто не заметить. Он сказал, что его пару раз тошнило за последние несколько дней.
– Он не говорил мне. Почему он ничего мне не рассказывал? – Она посмотрела на своего отца, но не смогла разгадать выражение на его лице, потому что его просто не было. Он как будто и не слышал их разговор.
Мозг Криса. Она посмотрела на затемненную долю, пытаясь определить, где именно расположена опухоль относительно других частей мозга, чтобы составить прогноз. Пытаясь вести себя как врач, который смотрит на снимок своего пациента. Вести себя как отец.
– Выглядит не очень хорошо, – наконец сказала она.
– Не очень. Доктор Линг завтра первым делом его посмотрит и поговорит с вами о возможных вариантах.
– Могу я увидеть Криса?
«Теперь я беспомощный и бесправный родственник, – подумала она. – Все изменилось».
– Конечно. Я отведу вас. Доктор Серрэйлер?
– Я подожду в машине. Нечего толпиться вокруг него.
Крис лежал в боковой палате. Горел приглушенный свет. Тут стояли еще три койки – на одной кто-то вытянулся во весь рост, а на другой – наоборот, свернулся калачиком. Третья оставалась за задернутыми шторками. Оттуда звучали тихие голоса. Стояли капельницы. Кэт почувствовала приступ страха.
Он полусидел, откинувшись на подушку. В больничном халате.
– Пойду посмотрю, смогу ли я найти для вас пижаму, – сказала регистратор.
Больничную пижаму.
Но это был Крис. Он совсем не выглядел иначе. Почему-то она ожидала, что он изменится.
Он посмотрел на нее. Отвернулся.
– Почему ты не сказал мне? – спросила она, хотя не собиралась упрекать его. – Ты должен был понять, что это не просто джетлаг.
– У меня были мигрени – в подростковом возрасте. Я думал, они вернулись.
Она взяла его за руку.
– Ты видела снимки?
– Да. Но диагноз по ним пусть ставят специалисты. Невролог встретится с тобой завтра утром.
– Где дети?
– С Джудит.
– Кто такая Джудит?
– Папина подруга. Тебе дали седативные, не волнуйся.
Крис замолчал. Задремал? Задумался?
Она начала вставать, но он резко дернул рукой, удержав ее. Кэт наклонилась к нему и погладила по голове.
– Я приду завтра пораньше.
– Если это четвертая стадия, я хочу, чтобы ты дала мне смертельную дозу морфина. Обещай мне.
– Не пытайся сам себе ставить диагноз.
– Обещай мне, Кэт.
Она молчала. Она не могла пообещать. Она не могла даже подумать о том, что это будет для них значить, если он прав. Но он был не прав.
– Глиома. Все после второй стадии. Пожалуйста.
– Попытайся заснуть. Ты же знаешь, что существует еще много других опухолей мозга. Не надо сразу рассчитывать на худшее. Не думай больше сегодня об этом. – «Господи, – подумала она, – какая глупость. Какая глупость, глупость, глупость».