естра Кэтрин была реалисткой.
Джейн встала, вернулась к главному зданию и зашла в загон, где расхаживали курицы и выискивали зерна в траве вокруг своего деревянного курятника. Она услышала звук работающего оборудования и ступила за ворота. Всю фасоль уже собрали. Одна из сестер, в грубых сапогах и наушниках, аккуратно подоткнув рясу, шла по широкой полоске земли с культиватором. Джейн увидела, как она дошла до противоположного конца грядки, ловко развернулась, пошла навстречу к ней, подняла глаза и начала неистово ей махать. Монахиня выключила машину. В воздухе стоял густой запах свежевспаханной земли.
– Джейн! Эти волосы я узнаю повсюду! Как прекрасно снова тебя увидеть. Ты останешься у нас? Ты останешься на обед? – Сестра Томаис заключила Джейн в свои теплые объятия, а потом, улыбаясь, отодвинула ее от себя, чтобы как следует рассмотреть. – Ты так хорошо выглядишь. Мирская жизнь тебе идет. Здесь ты немножко осунулась, знаешь, а теперь – ты только посмотри! Мне никто не сказал, что ты приедешь. Представь себе, когда ты уезжала, я только все засеивала, а теперь мы уже почти все собрали, и я подготавливаю землю под осенние конские бобы – рассада уже подошла. Пойдем тогда в дом – аббатиса знает, что ты здесь? – она будет в восторге, все будут рады тебя видеть, тем более ты так хорошо выглядишь, мирская жизнь тебе идет, я уже говорила? Ну да, так и есть, и, конечно, мы очень скучаем по тебе, но, глядя на тебя сейчас, Джейн, я думаю, это к лучшему, ты нужна где-то в другом месте. Ну, теперь расскажи, где ты сейчас, что делаешь?
Добродушная и активная сестра Томаис болтала без умолку всегда, когда они не соблюдали молчание, как будто на протяжении долгих часов в ней копились слова, которые вырывались наружу сразу же, как только снималась преграда. Остальные говорили мало всегда, будто забыли, как это делается: утратили речь, так надолго запертые здесь, в своем мире молчания и созерцания.
Все монахини могли свободно разговаривать с посетителями в любое время. Гостеприимство и комфорт приезжающих здесь ставились на первое место. Это диктовала обыкновенная культура. В монастыре во многих отношениях оказалось гораздо культурнее, чем ожидала Джейн. Это была одна из тех вещей, по которой Джейн скучала, как и по ставшей привычной взаимной вежливости и внимательности. Здесь люди по умолчанию ставили на первое место интересы других. Это был их стиль жизни. Контраст с внешним миром был разительный. Большинство монахинь, которые не покидали стен монастыря со дня своего прихода сюда, не выжили бы за его пределами. Аббатиса выходила часто. Она прекрасно понимала, что мир собой представляет, но относилась к этому с удивительным спокойствием. В конце концов, она была исключительно женщиной.
Они зашли в заднюю дверь, у которой сестра Томаис скинула свои ботинки, а потом прошли дальше, в само здание.
– Ты же не будешь против пройти здесь, Джейн, правда, а то нам пришлось бы весь его обходить, к тому же мы починили то самое окно, посмотри, а еще недавно заново покрасили стены в коридоре, не чувствуешь запах краски?
Они прошли по свежевыкрашенному коридору через те помещения в доме, которые предназначались для внутреннего пользования, а потом оказались в парадной части аббатства. Запах краски тонул в другом запахе, который снова ударил в нос Джейн и отозвался самыми живыми воспоминаниями об этом месте – так же как и звуки аббатства: звон колоколов и стук шагов по коридору, поочередно следовавшие друг за другом, когда монахини поспешно и тихо направлялись в часовню.
Этот запах был свойственен в равной степени монастырям и интернатам – это был запах полироли для пола и готовящейся еды.
Дверь в швейную комнату была приоткрыта, и из-за нее доносилось жужжание машин. В офисе был слышен мягкий стук пальцев по клавишам. Мокасины Джейн на резиновой подошве скрипнули на половицах, когда они свернули за угол, прошли мимо часовни, мимо двойных дверей трапезной, а потом завернули еще за один угол, где находилось высокое прозрачное окно, которое впускало поток солнечного света, льющегося на серебряную вазу с лимонно-желтыми хризантемами перед большим деревянным крестом.
Когда Джейн начала сомневаться, для нее ли религиозная жизнь, сестра Кэтрин внимательно ее выслушивала, время от времени вставляла свои ремарки, но никогда не подталкивала в ту или иную сторону и никогда не торопила с принятием решения.
«Ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе нужно, – говорила она. – Не торопи время. Никто не будет выгонять тебя до того момента, как ты сама решишь уйти. Или остаться».
Джейн сразу становилось лучше. Аббатство оказалось не тем, чего она ожидала, и не тем, чего, как она думала, она хотела. Жизнь тут была рутиной, причем преимущественно отупляющей. Ей нравилась тишина и спокойствие, та размеренная, неторопливая манера, с которой женщины занимались своими повседневными делами. Но ей не хватало стимулов и вызовов внешнего мира. Не шума, не суеты, а новизны каждого следующего дня. Здесь новизна практически полностью отсутствовала. Отчасти в этом была суть, и она была удивлена, насколько сильно ей этого не хватало.
Молитвенная жизнь для нее не была проблемой, хотя ей было проще зачитать чин самостоятельно, чем участвовать в общих службах, проще проводить время за молитвой у алтаря в своей комнате. Ее комната. Ей самой от себя было смешно. Ее комната была одной из главных проблем – как бы нелепо это ни звучало.
Ее комната больше походила на безликий и функциональный номер в гостинице, чем на монашескую келью. Она была скудно обставлена, но не лишена комфорта. Окна выходили на край сада. Она была крайне невыразительна, Джейн никогда не чувствовала ее своей, и в ней вообще не было никакой атмосферы. Односпальная кровать под светло-голубым покрывалом, шкаф из светлого дерева в стиле 1930-х, небольшой стол с темным деревянным стулом – его грохот ее почему-то страшно раздражал; туалетный столик без зеркала. Кресло, обитое бежевым плюшем, который часто встречается в домах пожилых людей. Настольная лампа на ножке, которая постоянно ломалась. Распятие на столе. Репродукция возрожденческого «Изгнания из Рая» на стене. Депрессивные миазмы проникли в нее сразу же, как только она впервые зашла в эту комнату, и никуда не испарялись, а проникали все глубже и глубже каждый раз, когда она заходила сюда вновь. Пещера отшельника, вырубленная в скале, или келья в средневековом монастыре с выбеленными стенами, собственной грядкой за высокой каменной стеной и простым соломенным матрасом на полу. Похоже это было на то, чего она так жаждала? Теперь она взирала на собственные ложные и нелепые ожидания почти что со стыдом.
В день своего отъезда она разделила скромный обед с аббатисой, которая организовала его за своим столом у окна, потому что твердо верила во встречи тет-а-тет и разговоры за принятием пищи как способ решать многочисленные проблемы и разногласия внутри своего сообщества. Это было приятно, беседа вращалась вокруг множества вещей – ситуации в мире и политике, опасности третьей мировой войны, места монашества в современном обществе, образования, роли женщины в Церкви. Аббатиса не была священницей. Никто из монахинь не был рукоположен, и Джейн трогало уважение к ее статусу, проявляемое женщинами, которые были гораздо старше и опытнее ее.
Когда сестра в услужении принесла кофе, они переместились в пару кресел у открытого окна с видом на парк, и Джейн сказала:
– Я здесь не на своем месте. Я была не на своем месте дома. Я была не на своем месте в Лаффертоне. Я боюсь, что я нигде не буду на своем месте, сестра.
– «Не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе»[2]. Эти слова что-то для тебя значат, Джейн, если только я не оцениваю тебя совсем не правильно. Ты не нашла то, что искала, здесь, но это никак не связано с отсутствием у тебя веры или тем более с ее потерей.
– Нет. Пребывание здесь укрепило мою веру – в этом я убеждена больше, чем в чем бы то ни было.
– Я рада. Но внутреннее спокойствие и уверенность очень ценны, и если у тебя есть вера, а она у тебя есть, то поиск своего реального места в мире не будет для тебя труден.
– Нет?
– Нет. Может быть, он займет много времени. Ты можешь пойти в нескольких направлениях, но любое из них обогатит твой опыт. Если я что-нибудь и знаю наверняка, так это то, что ничто никогда не бывает потеряно впустую. Полностью – никогда.
– Да. Но что за направление у меня сейчас?
– Когда ты только прибыла сюда, как об одном из своих желаний ты говорила о возобновлении академической деятельности. Я знаю, что ты много времени проводила в нашей библиотеке. Это было полезно?
– О да. Мне очень нравилось.
Помимо чтения, конспектирования и уединенных размышлений, Джейн в библиотеке занималась еще и работой, и время, проведенное здесь, было одним из самых приятных в период пребывания в монастыре. Еще у нее была работа в прачечной, которую она также выполняла с удовольствием, и в швейной мастерской, которую она ненавидела так же люто, как и уроки труда в средней школе.
Теперь же улыбающаяся аббатиса поднялась из-за своего стола и пошла к ней, вытянув руки, чтобы сжать ладони Джейн в своих.
– Джейн, какая радость! Как приятно видеть тебя!
– Приятно снова вернуться.
Она говорила искренне. Было приятно знать, что это место всегда ждало ее. Она знала, что всегда сможет вернуться сюда, если ей понадобится место молитвы и тишины, хотя и понимала, вновь входя в эти двери, что никогда не захочет остаться здесь.
– Как ты смотришь на то, чтобы прогуляться, Джейн? Мне бы не повредило размять ноги и сменить обстановку.
Они прошлись до одной из чугунных скамеек. Олени отошли дальше, и теперь их стадо щипало траву на пологом берегу реки, небольшой участок которой протекал по территории монастыря. В воздухе кружила мошкара.
– Сейчас не совсем сезон, – сказала сестра Кэтрин, – но мы все равно рады тебе. Зима будет долгой.