и ужасную, и про смерть – медленную и тоже ужасную. Про свои первые месяцы здесь, когда он чувствовал себя совершенно потерянным, неустроенным, сбитым с толку и ни в чем не уверенным.
– Вы теряли веру?
– Никогда. Я просто очень, очень злился.
Они прогулялись обратно по улицам города, увертываясь от батарей велосипедистов, в сгущающихся сумерках. Джейн чувствовала, что ее день начался в компании относительного незнакомца, а заканчивался рядом с тем, кого она довольно неплохо знала. С другом.
Они расстались у входа в колледж. Ей нужно было купить несколько книг. В «Хефферс» она нашла нужные полки, встала перед ними и, глядя на них невидящим взглядом, думала о Питере Уэйклине, о жизни, о смерти и о смерти при жизни.
У них не было в наличии той книги, которую она хотела. За стойкой, когда она ждала, чтобы сделать заказ, она схватила новое издание «Четырех квартетов» Т. С. Элиота и открыла его на случайной странице.
Ненаставшее и наставшее
Всегда ведут к настоящему[9].
Она не стала покупать книгу, потому что у нее была своя копия, но это напомнило ей о том, как много смыслов она всегда находила в «Четырех квартетах», сколько всего там было между строк, как эти стихи зачастую обогащали ее так же, как Библия или «Одиссея».
Она вышла на улицу, которая была так ярко освещена и увешана огнями и настолько забита студентами и посетителями магазинов, что ей пришлось идти по дороге. Кембридж приводил ее в восторг. Здесь было все, и она испытала прилив благодарности за свою работу, за этот колледж, за новые интеллектуальные стимулы, за новых друзей. После стольких ложных шагов и провалов дорога впереди наконец казалась ей прямой и гладкой.
Лучше бы она не оставляла Саймону Серрэйлеру никаких сообщений.
Шестьдесят один
– Папу стошнило в ванной, и теперь он плачет, – сказала Ханна, сбежав по лестнице в кабинет после десяти часов вечера. Кэт отвечала на длинное письмо, которое пришло ей по электронной почте от заведующего лечебной практикой. Тот факт, что сейчас она не ходила на работу, потому что ухаживала за Крисом, не означал, что к ней нельзя было обратиться, и она понимала, что если она сейчас даст слабину, то потом снова вернуться в седло будет сложнее, чем когда бы то ни было. Когда бы это «потом» ни наступило.
Она снова уложила Ханну в кровать, все вытерла и пошла в спальню.
– Крис?
Он лежал к ней спиной.
– Ох, милый мой.
Его плечи периодически подрагивали. Она обняла их и крепко прижала его к себе.
– Я понимаю.
– Ни черта ты не понимаешь.
– Нет.
Это была правда. Что бы она ни чувствовала, присматривая за ним, ухаживая за ним, видя его боль и страдание, это было другое, что-то совершенно отдельное, и это происходило с ним, а не с ней. А потом он что-то прошептал.
– Что?
Он слегка ее отодвинул.
– Крис?
– Я стал плохо видеть. Как в туннеле. Я вижу прямо перед собой, но больше – ничего.
– Когда это началось?
– Рано. Я не знаю. Я проснулся, и стало так.
Она ничего не сказала, потому что не могла найти слов. Через полчаса она сделала ему укол морфина и посидела с ним, пока он не заснул, прежде чем вернуться к компьютеру. Удивительно, но она закончила свое письмо и отправила его, ни на минуту не потеряв концентрации, а потом сразу просмотрела запрос от младшего замещающего врача по поводу пациента, у которого, по ее мнению, была болезнь Лайма, – Кэт вообще когда-нибудь видела ее случаи у местных? – и прочитала несколько статей из Британского Медицинского Журнала. Ее разум жаждал фактов и медицинских знаний о чем угодно, кроме опухолей мозга, и работа держала ее в тонусе – держала ее на первом этаже, подумала она, – хотя дверь была открыта и какая-то часть ее сознания всегда была настроена так, чтобы услышать любой звук, что издаст Крис или, как это было всегда – дети.
Когда она пришла к этой мысли, было уже половина первого и ее звал Крис.
Он лежал на спине, его глаза были открыты, и в них дрожали слезы.
– Я не могу, – произнес он. – У тебя это лучше получается.
Она взяла его за руку.
– Я пока не могу сделать тебе еще один укол, но с утра я первым делом поставлю тебе капельницу. Тебе станет гораздо комфортнее. Я думаю, нам стоит попросить одну из девочек из Имоджен Хауза приходить к нам раз в день – для них гораздо привычнее все эти дозировки и прочее.
– Не отправляй меня туда.
Она промолчала. Он всегда так говорил, хотя сам со спокойным сердцем отправлял пациентов в хоспис, знал, как хорошо о них там заботятся, знал, что это гораздо лучше, чем больница, и все-таки никогда бы не захотел туда поехать. Кэт этого не понимала, но никогда не спорила.
– Кэт?
– Нет. Если ты хочешь остаться здесь, ты останешься здесь.
– А обязательно, чтобы приходила одна из них?
– Нет. Но если ты сможешь это перетерпеть, будет лучше. Они правда больше меня знают об…
– Умирающих.
– Да.
– От этого нет никакой пользы. Запомни это на будущее. Забудь о лечении, от него нет никакой пользы.
– У всех по-разному, сам знаешь.
– Черт, у кого эта хренова штука, у меня или у тебя? Господи, ты всегда должна знать все лучше всех, да? Только не знаешь. В этот раз лучше знаю я.
Такое происходило все чаще и чаще – дикие вспышки гнева и жестокие упреки в ее адрес. «Это опухоль говорит, – постоянно должна была напоминать она себе, – это не Крис». Но это было самое сложное. Дважды он сорвался на Сэма и зарычал на него, разозлился и накричал на Ханну, страшно ее перепугав. Через несколько секунд он засыпал или просто забывал. Когда Ханна не захотела зайти и попрощаться с ним перед школой и поцеловать его на ночь, он был расстроен и сбит с толку.
Она пошла на кухню. Мефисто, растянувшийся на старом диване, глубоко спал и даже не пошевелился. Поднялся ветер. Она налила себе стакан молока и села. Ее беспокоила еще одна вещь. Она спала в постели с Крисом до сегодняшней ночи, но ей начало казаться, что она с каждым разом все больше ему мешает: он постоянно просыпался и ворочался, так что и ей не удавалось особо поспать. Детям и так было несладко, не хватало им еще невыспавшейся и раздраженной матери. Но как ей сказать Крису, что она хочет переместиться в другую комнату? Может, она могла бы сказать, что ей нужно как следует поспать «хотя бы одну ночь», а потом «хотя бы еще одну ночь», и продолжать до тех пор, пока все так и останется? Свободная комната находилась по соседству с их спальней, так что она просто сможет оставлять двери открытыми.
Но от этой совершенно бытовой, даже необходимой вещи веяло такой необратимостью, что Кэт не могла смириться с ней. Дело было не в том, как ей теперь спать. А в том, что больше никогда ничего не будет нормально, что больше никогда она не разделит постель со своим мужем, что это был конец всего. «Я была плохим врачом, – подумала Кэт, – потому что мысли об этом никогда не приходили мне в голову, и ни один пациент, который мог столкнуться с подобным, мне об этом не рассказывал. Может быть, тут и не о чем говорить, может, это просто невыносимо, невозможно передать словами, разделить с кем-то еще, вообще как-то выразить?»
Послышался какой-то шум. Она подошла к лестнице и прислушалась. Ничего. Потом опять.
Крис сидел на кровати, протянув руки к настольной лампе, которая лежала на полу. Увидев его обритую с одной стороны голову, исхудавшее тело и лицо, глаза, полные страха, Кэт подумала: «Я не могу. Я не знаю, как мне дальше тут находиться». И ей сразу стало стыдно, она злилась на себя, ставя на место настольную лампу, укладывая Криса обратно в кровать, как кого-нибудь из детей, гладя его по лбу и что-то ему нашептывая. Он не полностью проснулся и не до конца все понимал – морфин до сих пор оказывал свой эффект.
Она зашла в детскую комнату. Феликс, как всегда, спал на голове, подняв попу кверху. Сэм свернулся калачиком, раскрытая книга Алекса Райдера лежала рядом, у него под локтем. Одеяло Ханны упало на пол. Кэт подняла его и подоткнула. Что бы ни происходило в доме, что бы ни расстроило их в течение дня, им всем был обещан благословенный сон.
Ее собственное тело тоже чувствовало усталость, но мозг работал с такой силой, что, казалось, из него сыпались искры. Она устроилась на диване рядом с Мефисто, который пару раз выпустил когти. Рядом с ней на полу лежала стопка книг, на которых она пыталась сосредоточиться последние несколько дней. Даже во время самых загруженных периодов в работе она никогда не бросала столько романов и не растягивала их так надолго, как сейчас. Она стала их перебирать. Последний Иэн Рэнкин. Рут Рендалл. Но она не могла читать о темной стороне, о жестокостях и несчастьях, ее не волновало, кто совершил какое невероятное преступление. «Барчестерские башни»[10]. Мартин Эмис[11]. Оба любимые, оба неуместные. В самом низу лежал огромный, тяжелый том, который Крис купил ей в аэропорту, когда они возвращались из Австралии, потому что, как он заявил: «Даже ты не сможешь сказать, что она слишком короткая для полета». «Джонатан Стрейндж и мистер Норрелл»[12]. Но она едва успела начать его, потому что Феликса затошнило, а Ханна испугалась из-за тряски в зоне турбулентности, а потом принесли подносы с едой, потом они спали, потом снова началась тошнота, и в итоге она просто отложила роман и начала читать потрепанную книжицу Дороти Ли Сайерс[13], которую кто-то оставил в кармашке для журналов.
«Некоторое время назад в городе Йорке существовало общество волшебников».
Она почувствовала, как утопает в книге словно в мягкой, теплой постели.