— Мы понимаем военный аспект этого вопроса, — согласился он сдержанно. — Но у нас нет резерва продовольствия, — вернулся он вновь ко второй проблеме. — Нормы выдачи продовольствия бельгийскому населению не только ниже норм выдачи немецкому, но и цифры этой нормы являются фиктивными и теоретическими. Мы не получаем того количества продовольствия, на которое имеем право.
— Право? — метнул на него Гитлер недовольный взгляд, в котором вспыхнул твердый блеск. — Продовольственный вопрос — это вопрос дисциплины между производителем и потребителем. Мы, немцы, дисциплинированный народ. В других странах в этом вопросе дисциплины нет.
Гитлер умолк, словно поставил точку и в кабинете наступила мертвая тишина. Леопольд видел, что встреча теряла всякий смысл, стремительно шла к концу и поэтому пытался цепляться за иллюзорную возможность склонить Гитлера к положительному решению хоть одной важной для Бельгии проблемы, чтобы вернуться домой не с пустыми руками.
— Господин канцлер, — попросил он не так уверенно, как хотел, — я прошу вас рассмотреть третью проблему, которая волнует меня, как короля Бельгии и командующего бельгийской армии. Я прошу вас рассмотреть вопрос о возвращении на Родину бельгийских военнопленных.
Это была последняя проблема Леопольда и, высказав ее, он смотрел на помрачневшее, непроницаемое лицо Гитлера, с нескрываемой надеждой на положительный ответ. Но Гитлер не внял его просьбе, не заметил просящий взгляд, отрывисто нажимая на каждое слово, будто расстанавливая их, как солдат в одну шеренгу, ответил:
— Нам нужна рабочая сила в Германии. Всей Европе будет полезно поработать у нас, в Германии! Всей!
Выпалив это, несколько успокоенным голосом, самолюбиво и рассудительно сказал.
— У нас, в Германии, находится 166 тысяч ваших военнопленных. Конечно, для вас было бы неплохо отпустить их, но я не вижу, что можно сделать в этом вопросе в настоящее время.
Он демонстративно посмотрел на часы, давая понять, что время встречи истекло и Леопольд поторопился вновь вернуться к первой проблеме.
— Могу ли я, господин канцлер, — спросил он, — вернувшись в Бельгию, заверить бельгийцев, что наша независимость будет восстановлена?
Гитлер непонимающе посмотрел на него, будто спрашивая, о какой независимости могла идти речь? Но ответил спокойно.
— Я был бы вам признателен, если бы вы об этом пока ничего не говорили. Я хочу вас заверить, что я не дотронусь до вашего дома в любом случае, — закончил он многообещающе и торжественно. — А сейчас, ваше величество, прошу на чай в вашу честь.
Мрачный, подавленный ни с чем возвращался Леопольд в Брюссель, не подозревая, что в историю Бельгии, как и в историю его судьбы эта встреча войдет под названием «Чаепитие с Гитлером!»
Возвращаясь в Брюссель с линии обороны на реке Диль, Марина, Марутаев и Деклер быстро нашли общий язык, прониклись доверием и, чтобы не терять связь обменялись телефонами.
— Звоните, — просил Деклер. — Я рад знакомству с патриотами Бельгии.
— И России, — добавила Марина.
— И России, мадам, — согласился он.
Шло время. Марутаев и Марина довольно часто, до мельчайших подробностей вспоминали встречу с Деклером, размышляли над каждым, произнесенным им, словом, высказанной мыслью и открывался он им не только страстным поклонником русской литературы, блестящим знатоком русского языка, но и убежденным антифашистом.
— Нужно поднимать бельгийцев на борьбу с оккупантами, — говорил он доверительно. — Дело это сложное, опасное, но крайне нужное. Мы убеждены, что народ пойдет за нами.
— Кто это «мы»? — задала вопрос Марина.
Деклер пристально посмотрел сначала на нее, потом на Марутаева и, не решаясь сказать правду о том, что под этим «мы» надо подразумевать коммунистов, ответил уклончиво:
— Бельгийские антифашисты, мадам. Правда, нас пока немного, но мы надеемся зажечь в сердцах бельгийцев пламя ненависти к фашистам. А пока надо вооружаться.
— Мы поможем вам, — пообещал Марутаев, вспомнив, что об этом же говорил и Шафров.
— Буду весьма благодарен, мсье, — ответил Деклер и учтиво склонил голову в знак признательности за понимание и обещанную поддержку.
Однако добывать оружие оказалось делом нелегким. Марина и Марутаев несколько раз ездили на линию обороны, но возвращались почти ни с чем. Немецкий пистолет «Парабеллум», сломанный автомат да около сотни собранных в разных местах патронов — вот и все, что удалось найти. Видно было, что в поисках оружия на линию обороны приходили не одни они.
Над Бельгией стояла тихая, лунная ночь. Залитая лунным светом довольно далеко и достаточно четко просматривалась дорога Брюссель—Намюр, по которой двигались автомашины с войсками, боеприпасами, военным имуществом, горючим.
В районе города Вавра, что в тридцати километрах от Брюсселя, притаившись в кустарнике, вторую ночь терпеливо наблюдал за движением на дороге Марутаев. Сюда привело его обещание добывать оружие, которое он дал Деклеру.
Он понимал, что способ приобретения оружия, которым намеревался воспользоваться был довольно рискованным, опасным для жизни, но иначе поступить не мог. Честь русского человека, свое слово он ставил выше опасности, а что касается жизни, то был уверен, что операцию проведет успешно.
Наблюдая за дорогой, он отметил, что поток автомашин к ночи ослабевал, а после полуночи почти совсем замирал и только отдельные автомашины да мотоциклисты изредка проносились по асфальтной ленте на бешеной скорости. Их-то, мотоциклистов, и выжидал Марутаев.
В третьем часу ночи он осторожно перебрался из кустарника поближе к повороту дороги, которая резко сворачивала влево, устремляясь вниз, в долину. Именно здесь, думал он, удобно метким выстрелом из пистолета снять мотоциклиста, захватить оружие.
Медленно тянулось время томительного ожидания. Шоссе, сколько можно охватить взглядом, было пустынно — ни одной машины или мотоциклиста ни в Брюссель, ни из Брюсселя и Марутаев начал нервничать, опасаясь, что мотоциклисты могут вообще не появиться или появятся, когда на шоссе под утро вновь хлынет поток автомашин.
Однако вскоре со стороны Брюсселя послышался шум мотоцикла и чувство сомнения у Марутаева исчезло, уступив место напряженному ожиданию, поединка. «Как-то произойдет этот поединок? Как предполагалось? Или?…» — думал Марутаев. Впрочем неудачного развития задуманной операции он не предвидел и поэтому извлек из кармана пистолет, пристально посмотрел на шоссе. В лунном свете увидел серый силуэт мотоциклиста, который, соблюдая маскировку, ехал без света. С каждой минутой он обретал все более ясные очертания. И Марутаев, не отрывая от него сторожкого взгляда, поспешно занял удобное для выстрела положение. Он не боялся встречи с немцем и, кажется, не волновался, но при этом однако почувствовал, как словно замерло в груди сердце да все тело стало каким-то напряженным, будто туго натянутый жгут мышц и нервов.
Между тем звук мотора стремительно нарастал, но Марутаев уже не слыхал его потому, что все внимание сосредоточил на темном силуэте мотоциклиста. «Подпустить ближе. Бить наверняка», — думал он.
Когда же мотоциклист оказался на таком расстоянии, что стала совершенно четко видна его фигура, склоненная над рулем, Марутаев жарко прошептал себе: «Пора!» и нажал на спусковую скобу пистолета. Грохнул выстрел, на мгновение заглушив рев мотора, но вопреки ожиданиям Марутаева мотоциклист не свалился на шоссе, не выехал в кювет, а, прибавив газу, промчался мимо него в сторону Льежа.
Марутаев заскрежетал зубами от внезапно охватившей ярости. «Не попал!» — выругал он себя самыми последними словами и вскинул пистолет, чтобы выстрелить в спину стремительно удалявшегося немца, но тут же мысль об осторожности остановила его. Два выстрела на дороге могли привлечь к себе внимание. Он поднялся из засады и бросился в след за мотоциклистом, все же надеясь, что не промахнулся, что немец, должно быть, вот-вот свалится. Бежал, что есть силы и не ошибся. Примерно, в ста метрах от засады на крутом повороте дороги мотоцикл вынесло в кювет. Взревев мотором, он несколько раз перевернулся, выбросив на землю мотоциклиста.
Лицо Марутаева рассекла самодовольная улыбка — все ведь складывалось так, как он задумал. Задыхаясь от спринтерского бега, он подошел к мотоциклисту, лежавшему неподвижно, бездыханно, уткнувшись лицом в землю, и остановился перевести дух. Переполненный ощущением одержанной победы, уверенный в себе, он посмотрел на шоссе, которое по-прежнему было пустынно, и, не обнаружив ничего подозрительного, положил в карман брюк пистолет, нагнулся к немцу, чтобы снять с него перекинутый за спину автомат.
Ему показалось, что немец тихо застонал, но это было так невероятно, что он отнес этот стон скорее к галлюцинации, чем к действительности. Чтобы снять автомат, он повернул немца на спину и тут произошло совершенно непредвиденное. Внезапно немец обеими руками вцепился ему в горло и сдавил так, что дикая боль пронзила все его тело.
От неожиданного нападения Марутаев растерялся и этого оказалось достаточно, чтобы немец сильным рывком и болевым захватом шеи бросил его на землю и навалился всей тяжестью своего тела.
Почувствовав смертельную опасность, Марутаев мгновенно овладел собою. Резкими движениями всего корпуса он пытался вывернуться из-под немца, что было силы и позволяло положение лежачего, колотил его кулаками по лицу и голове, но немец сносил эти удары, понимая, что они не смертельны, а словно железными тисками сжатое горло Марутаева вскоре лишит его силы и он задохнется.
А Марутаев действительно задыхался и от удушья, и от невыносимой боли, и от лютой ненависти к немцу. Отчаянным усилием он сжал в запястьях его руки, стремясь оторвать от горла, но хватка немца была мертвой. «Неужели это все? Неужели конец?» — черной молнией пронеслась в мозгу Марутаева страшная мысль. Ему даже почудилось, что откуда-то пахнуло на него удушливым запахом смерти да невообразимый страх ледяным панцирем сковал тело. «Нет! Я должен жить!» — кричало, сопротивлялось все его существо.