— Можете, Марина Александровна, — добавил Деклер, — считать это и заданием коммунистов Бельгии.
Глаза Марины медленно расширились и уставились на него с удивлением и любопытством. Ей и в голову не приходило, что Деклер — коммунист, и поэтому удивление ее было искренним.
— Что вы так на меня смотрите? — спросил Деклер, почувствовав в ее взгляде недоверие.
— Вы коммунист?
— Да, конечно, — гордо ответил от, — А что?
— Простите, — смутилась Марина, — но у нас, у русских эмигрантов, так много говорят о коммунистах… — Она замялась, явно подбирая слова, чтобы не обидеть Деклера.
— Плохого? — подсказал он и доброжелательно улыбнулся.
— Да, — благодарно кивнула она ему, — И я, право, не ожидала, что вы коммунист. Анри, — Марина обратилась к Киевицу. — Вы тоже коммунист?
Вопрос Марины для Киевица оказался настолько неожиданным и откровенно прямым, что он почувствовал, как мгновенно вспыхнуло его лицо и стало как-то неловко смотреть ей в глаза. Опустив голову, он медлил с ответом, собирался с мыслями, но, минуту, спустя, поднял на нее твердый взгляд и заговорил голосом, в котором явственно звучали нотки клятвенного обещания.
— Нет, мадам. Я не коммунист. Но когда решается судьба моей Родины, и за ее честь и независимость прежде всего отчаянно и мужественно сражаются коммунисты, то я с ними. — Помолчал, проверяя, дошли ли до ее сознания сказанные слова, продолжил все так же воодушевленно: — Смеем надеяться, мадам, что вы не откажете нам в помощи бороться с фашистами. Бельгия будет признательна вам за это.
Более наблюдательный и чуткий к душевному настроению Марины, Шарль Деклер спросил:
— Марина Александровна, простите за откровенность, но мне показалось, вы смущены тем, что я попросил вас помочь нам от имени бельгийских коммунистов. Если вам это неприятно, то я не смею настаивать.
Марина вздрогнула, как от неожиданного и сильного удара, всем корпусом повернулась к нему и смотрела на него с какой-то оторопью и удивлением. «Как он мог так подумать»? — молнией пронеслось в ее мозгу и боль обиды кольнула было сердце.
— Да, да, я не смею настаивать, — повторил он, — Это дело ваше и целиком добровольное.
Подавляя обиду, Марина обвела взглядом сначала Деклера, потом Киевица и, убедившись, что оба они ждут ее ответ, сказала:
— Вы неправильно меня поняли, мсье Деклер. Я не смутилась просьбой бельгийских коммунистов. Я удивлена, что судьба поздно свела меня с ними.
На лицах Деклера и Киевица появились довольные улыбки, и Марина в одно мгновение выдохнула свое выстраданное и давно выношенное в сердце:
— Я согласна и постараюсь оправдать оказанное мне доверие.
— Иного ответа мы от вас не ожидали, — проникновенно поблагодарил Деклер, наклонился и поцеловал ей руку, — Тогда к делу.
— Мадам, — начал Киевиц, — Задание будет заключаться в следующем. Вам надлежит слушать сообщения Московского радио о положении на советско-германском фронте, делать записи этих сообщений, переводить на французский язык, печатать на машинке и распространять в Брюсселе.
— Бельгийцы должны знать правду о положении на Восточном фронте, а не верить тому, что говорит Брюссельское радио и Геббельс, — уточнил Деклер, — Ваша работа в этом плане будет иметь огромное политическое значение. Понимаете?
— Понимаю, господа, понимаю, — срывающимся от волнения голосом ответила Марина. — Я согласна. Но немцы забрали у нас радиоприемник.
— Наши люди доставят вам портативный радиоприемник и научат им пользоваться, — пообещал Киевиц и предупредил, — Только будьте осторожны. Если немцы его обнаружат, то…
— Я все понимаю, — Марина глазами показала на сумочку с оружием, — Меня не надо предупреждать.
— Тогда ждем ваших сообщений на Восточном фронте, — сказал Деклер.
Образовавшуюся за этим неловкую взволнованную паузу вскоре нарушила Марина.
— И это все? — спросила она, плохо скрывая неудовлетворенность разговором, который довольно быстро подошел к концу. Она была убеждена, что ей дадут какое-то очень важное задание, а получалось все очень просто, можно сказать, буднично.
— Пока все, — ответил Киевиц.
— Я думала, вы прикажете убивать фашистов, — откровенно призналась Марина, и по ее лицу пробежала тень разочарования, отчего оно стало печально-грустным, как у чем-то обиженного ребенка.
— Простите, мадам, но такого задания мы дать вам не можем.
— Почему?
— Еще не настало время… Мы накапливаем силы, — испытывая неловкость и нелепость своего ответа, проговорил Киевиц. Он понимал Марину, ее желание действовать решительно и смело — убивать фашистов, врагов бельгийского и советского народов, но не мог идти против линии руководителей движения сопротивления, которые стояли за саботаж мероприятий немецкого командования и отвергали террор, убийство фашистов, — Еще не настало время, — повторил он с вымученной извинительностью.
— Не настало время? — удивилась Марина. — Бельгия оккупирована, моя Родина в опасности. Чего же еще ждать?
Киевиц пожал плечами и, уклоняясь от дальнейшего разговора, кратко, с оттенком досады в голосе ответил.
— Не знаю, мадам. Не знаю.
Тем временем за столом Крюге веселье набирало силу.
— Господа офицеры! — просил внимание не в меру захмелевший Старцев, — Господин майор! Позвольте великодушно боевому русскому генералу сказать несколько слов.
Офицеры притихли и Старцев воодушевился, принял горделивую осанку.
— Господа, — начал он торжественно, — Русская эмиграция с большой надеждой следила за развитием событий в Европе и терпеливо ждала тот день, когда войска великого фюрера обрушатся на Советский Союз и уничтожат большевиков, — Заметив нетерпеливый жест Крюге, поспешил заверить, — Да, да, господин майор, мы с замиранием сердца ждали этот исторический момент, — Возвел руки кверху, артистически повысил голос, — Да, видит Бог, я дожил до этого момента! Дожил, господа, и бесконечно счастлив! Прошу вас заверить немецкое командование, нашего обожаемого фюрера, что русские эмигранты готовы стать под боевые знамена вермахта, чтобы идти в смертельный бой за освобождение России от большевиков.
— Что говорит этот безумный старец? — спросила Марина со злой горечью.
— Мадам, не обращайте внимания на пьяные речи, — посоветовал Деклер.
— Но он порочит честь русских эмигрантов, — недовольно передернула плечами Марина, — Кто дал ему право так говорить об эмиграции?
А Старцев, войдя в роль борца с большевизмом, все больше распалялся. В хмельном угаре он не замечал, как на лице Крюге появилось недовольное выражение, не понимал, что пора унять ораторский пыл и занять свое скромное место за чужим столом.
— Господа офицеры, — продолжал он. — Мы, русские эмигранты, верим, что с помощью вашего фюрера господина Гитлера в России будет восстановлена монархия. Колокольный звон московского Кремля еще будет благовещать о восхождении на престол его величества царя всея Руси.
— Убрать его, — брезгливо поморщился Крюге, — Надоел.
— Господа, не унимался Старцев, — я предлагаю тост за его величество, царя…
Он не успел сообразить, что случилось, как два дюжих офицера, цепко взяв под руки, легко, будто играючи, вытащили его из-за стола и грубо повели к выходу.
Старцев задыхался от сознания потрясающей картины крайне унизительного для него удаления из ресторана. Его вели к выходу, как на Руси вышибалы выбрасывали из кабаков на улицу подгулявших, опьяневших мужиков. Так то ж ведь мужиков. На Руси. А тут, дико позоря перед публикой цивилизованной Европы, из ресторана, вышибали его, Старцева, потомственного русского дворянина, наконец, генерала! И за что? За то, что пожелал провозгласить тост за царя? Он захлебывался от жгучей жалости к себе, от ощущения беспомощности что-либо изменить в ужасающей картине своего падения, «Мерзавцы! Свиньи! Боши!», — клокотало трусливо застрявшее в голове возмущение, которому не суждено было сорваться с уст — он знал, где и что говорить.
В ресторане образовалась ошеломляющая выжидательная тишина, заполнить которую не смог растерявшийся оркестр. Многие подумали, что начались аресты, что Старцев стал их первой жертвой и поэтому в ужасе притихли, ожидая дальнейшего развития событий. Напрасно Бенуа делал знаки онемевшему маэстро, приказывая играть — тот стоял, как изваяние, с окаменелым бледным лицом, бессмысленным взглядом сопровождая офицеров и Старцева к двери.
И только после того, как офицеры вернулись в зал, сели на свое место, и выяснилось, что никому и ничего больше не угрожает, маэстро пришел в себя, энергично взмахнул руками и оркестр вновь заиграл танцевальную музыку. Веселье в ресторане продолжалось.
И, пожалуй, единственным человеком, который радовался тому, что произошло со Старцевым, была Марина. Довольно посматривая на Киевица и Деклера, она тихо смеялась.
Модное танго вскоре объединило танцующие пары. Глядя на них, Крюге ощутил, как по его молодому и сильному телу разлилась теплая волна и ему захотелось взять в объятья гибкий стан партнерши, заглянуть ей в глаза, многообещающе подернутые хмельной поволокой. Он обвел взглядом зал в поисках пары и остановил свой выбор на Марине. Чем-то она привлекла его внимание — то ли тихим, но радостным смехом, то ли тем, что сидела в обществе двух сумрачных и, по всему видно, недовольных ею мужчин. Во всяком случае контрастность их настроения, появившееся дерзкое желание лишить мужчин веселой женщины приятно пощекотало самолюбие Крюге и он направился к Марине.
Первым его заметил Киевиц и осторожно опустил руку в карман, сжав в ладони рукоятку пистолета.
— Надеюсь, мадам, он идет просить вас на танец.
— Вполне возможно, — согласилась Марина и на всякий случай приоткрыла лежавшую на коленях сумочку с оружием.
— Советую пококетничать с ним, — подсказал Деклер. — Надеюсь, вы это умеете? В случае чего… Мы поможем. Мы рядом.
Едва Марина признательно кивнула им, как к столику подошел Крюге. Он щелкнул каблуками, обратился к Киевицу и Деклеру с подчеркнутым превосходством, давая понять, что делает это в силу сложившегося этикета, а не уважения.