оде.
– Нам негде было бы пополнять запасы топлива. Наши судоходные компании используют пароходы только в каботажном плавании.
– Пароходы? – повторяет вождь, и на лице у него появляется интерес. – У вас все еще есть пароходы? Но значит, у вас не было Этого?
Доктор Пул озадачен.
– Я не совсем уловил, – говорит он. – Чего этого?
– Этого. Ну, знаете, когда Он одержал верх.
Подняв руки ко лбу, надсмотрщик с помощью указательных пальцев изображает рожки. Подчиненные преданно следуют его примеру.
– Вы имеете в виду дьявола? – с сомнением в голосе осведомляется доктор Пул.
Собеседник кивает.
– Но ведь… То есть я хочу сказать…
Рассказчик
Наш друг – праведный конгрегационалист[73], но, увы, либерал. А это значит, что он никогда не отдавал Князю мира сего онтологически ему должного. Проще говоря, доктор Пул в Него не верит.
– Да, Он пришел к власти, – объясняет вождь. – Выиграл битву и овладел всеми. Это случилось в день, когда люди совершили все это.
Широким всеобъемлющим жестом он обводит запустение, бывшее когда-то Лос-Анджелесом. Лицо доктора Пула проясняется: он понял.
– Ясно, вы имеете в виду третью мировую войну. Нет, нам посчастливилось: мы вышли сухими из воды. Благодаря своеобразному географическому положению, – тем же менторским тоном добавляет он, – Новая Зеландия не имела стратегического значения для…
Эту многообещающую лекцию вождь обрывает вопросом:
– Значит, у вас остались поезда?
– Да, поезда у нас остались, – несколько раздраженно отвечает доктор Пул. – Но, как я говорил…
– И паровозы в самом деле работают?
– Конечно, работают. Как я говорил…
К изумлению доктора Пула, вождь издает восторженный вопль и хлопает его по плечу.
– Тогда ты можешь помочь нам снова все это наладить. Как в добрые старые дни… – Он делает пальцами рожки. – У нас будут поезда, настоящие поезда! – В порыве восторженного предвкушения вождь притягивает к себе доктора Пула, обнимает его и целует в обе щеки. Съежившись от неловкости, которая усугубляется еще и отвращением (великий человек моется редко, к тому же изо рта у него пахнет крайне скверно), доктор Пул высвобождается.
– Но я не инженер, – протестует он. – Я ботаник.
– А что это?
– Ботаник – это человек, который знает все про строение и механизмы…
– Заводов? – с надеждой спрашивает вождь.
– Нет, я не договорил – про строение и механизмы жизнедеятельности растений. Ну, которые с листьями, стеблями и цветками, хотя, – поспешно добавляет доктор Пул, – не следует забывать и о тайнобрачных. Честно говоря, тайнобрачные – мои любимцы. Как вам, наверно, известно, Новая Зеландия особенно богата тайнобрачными…
– Да, но как же с паровозами?
– С паровозами? – презрительно переспрашивает доктор Пул. – Говорю же вам, я не отличу паровой турбины от дизеля.
– Значит, ты не можешь помочь нам снова пустить поезда?
– Исключено.
Не говоря ни слова, вождь поднимает правую ногу, упирает ее доктору Пулу в низ живота и резко распрямляет колено.
Крупный план: доктор Пул, потрясенный, весь в царапинах, однако невредимый поднимается с кучи песка, на которую упал. За кадром слышен голос вождя, зовущего людей, которые взяли доктора Пула в плен.
Средний план: могильщики и рыбаки бегут на его зов.
Вождь указывает на доктора Пула.
– Заройте его.
– Живьем или мертвого? – глубоким контральто осведомляется толстушка.
Вождь смотрит на нее – кадр снят с места, где он стоит. Пересилив себя, вождь отворачивается. Губы его шевелятся. Он повторяет соответствующий отрывок из краткого катехизиса: «В чем сущность женщины? Ответ: женщина – сосуд Нечистого, источник всех уродств, враг человечества и…»
– Живьем или мертвого? – повторяет толстушка. Вождь пожимает плечами.
– Как хотите, – с деланным безразличием отвечает он. Толстушка принимается хлопать в ладоши.
– Вот здорово! – восклицает она и поворачивается к остальным: – Пошли, ребята, позабавимся.
Они обступают доктора Пула, поднимают его, вопящего благим матом, с земли и опускают ногами вперед в полузасыпанную могилу директора пивоваренной корпорации «Золотое правило». Толстушка придерживает доктора, а мужчины начинают сбрасывать сухую землю в могилу. Вскоре он зарыт уже по пояс.
На звуковой дорожке крики жертвы и возбужденный смех палачей понемногу стихают; тишину нарушает голос Рассказчика.
Рассказчик
Жестокость, сострадание – лишь гены.
Все люди милосердны, все убийцы.
Собачек гладят и Дахау строят,
Сжигают города и пестуют сирот,
Все против линчеванья, но за Ок-Ридж[74].
Все филантропии полны – потом, а вот НКВД – сейчас.
Кого травить мы станем, а кого жалеть?
Тут дело лишь в сиюминутных нормах,
В словах на целлюлозе и в радиокрике,
В причастности – иль к яслям коммунистов, иль к первому причастию,
И лишь в познанье сущности своей
Любой из нас перестает быть обезьяной.
На звуковой дорожке – опять смех вперемешку с мольбами о пощаде. Внезапно раздается голос вождя:
– Отойдите! Мне не видно.
Могильщики повинуются. В наступившем молчании вождь смотрит вниз, на доктора Пула.
– Ты разбираешься в растениях, – наконец говорит он. – Почему б тебе не выпустить там корешки?
Слушатели одобрительно гогочут.
– Что же ты не расцветаешь хорошенькими розовыми цветочками?
Крупный план: страдальческое лицо доктора Пула.
– Пощадите, пощадите…
Его голос забавно срывается; новый взрыв веселья.
– Я могу быть вам полезен. Могу научить, как получать хорошие урожаи. У вас будет больше еды.
– Больше еды? – с внезапным интересом переспрашивает вождь, потом свирепо хмурится: – Врешь!
– Нет, клянусь всемогущим Господом! Слышен возмущенный, протестующий ропот.
– Может, в Новой Зеландии он и всемогущ, – отчеканивает вождь, – но не здесь – с тех пор, как случилось Это.
– Но я же в самом деле могу вам помочь.
– Ты готов поклясться именем Велиала?
Отец доктора Пула был священнослужителем, да и сам он регулярно посещает церковь, однако сейчас он горячо и прочувственно клянется:
– Клянусь Велиалом. Клянусь именем всемогущего Велиала. Все присутствующие делают пальцами рожки. Долгое молчание.
– Выкапывайте.
– Но, вождь, это же нечестно! – протестует толстушка.
– Выкапывай, сосуд греха!
Тон вождя настолько убедителен, что все начинают яростно копать, и не проходит и минуты, как доктор Пул вылезает из могилы и, покачиваясь, останавливается у подножия мавзолея.
– Благодарю, – с трудом выдавливает он; колени его подгибаются, и ботаник теряет сознание.
Слышен всеобщий презрительно-добродушный смех. Наклонившись со своего мраморного постамента, вождь протягивает девушке бутылку:
– Эй ты, рыжий сосуд! Дай-ка ему хлебнуть вот этого, – приказывает он. – Он должен очнуться и встать на ноги. Мы возвращаемся в центр.
Девушка присаживается на корточки рядом с доктором Пулом, приподнимает безжизненное тело, опирает болтающуюся голову доктора о запреты на своей груди и вливает в него укрепляющее.
Наплыв: улица, четверо бородачей несут вождя на носилках. Остальные, увязая ногами в песке, плетутся сзади. Тут и там, под навесами разрушенных заправочных станций, в зияющих дверных проемах учреждений, видны груды человеческих костей.
Средний план: доктор Пул, держа в правой руке бутылку, движется нетвердой походкой и с большим чувством напевает «Энни Лори»[75]. Он выпил на пустой желудок – а ведь желудок этот принадлежит человеку, чья мать всегда была ревностной поборницей трезвости, – и крепкое красное вино подействовало быстро.
За красотку Энни Лори
Я и жизнь свою отдам…
В конце заключительной фразы в кадре появляются две девушки-могильщицы. Подойдя сзади к певцу, толстушка дружески хлопает его по спине. Доктор Пул вздрагивает, оборачивается, и на лице его внезапно появляется тревога. Однако улыбка девушки успокаивает его.
– Я Флосси, – сообщает она. – Надеюсь, ты не держишь на меня зла за то, что я хотела тебя зарыть?
– О нет, нисколько, – уверяет доктор Пул тоном человека, который говорит девушке, что не возражает, если она закурит.
– Я ведь ничего против тебя не имею, – уверяет Флосси.
– Разумеется.
– Просто захотелось посмеяться, вот и все.
– Конечно, конечно.
– Люди ужасно смешные, когда их зарывают в землю.
– Ужасно, – соглашается доктор Пул и выдавливает из себя нервный смешок. Почувствовав, что ему недостает смелости, он подбадривает себя глотком из бутылки.
– Ну, до свидания, – прощается толстушка. – Мне нужно сходить поговорить с вождем насчет надставки рукавов на его новом пиджаке.
Она снова хлопает доктора Пула по спине и убегает.
Доктор остается с ее подругой. Украдкой бросает на нее взгляд. Ей лет восемнадцать, у нее рыжие волосы, ямочки на щеках и юное стройное тело.
– Меня зовут Лула, – начинает она. – А тебя?
– Алфред, – отвечает доктор Пул. – Моя мать – большая поклонница «In Memoriam»[76], – поясняет он.
– Алфред, – повторяет рыжеволосая. – Я буду звать тебя Алфи. Вот что я скажу тебе, Алфи: не очень-то мне нравятся эти публичные погребения. Не знаю, чем я отличаюсь от других, но мне не смешно. Не вижу в них ничего забавного.
– Рад слышать, – отвечает доктор Пул.
– Знаешь, Алфи, ты и в самом деле счастливчик, – после короткого молчания заключает она.
– Счастливчик? Лула кивает:
– Во-первых, тебя вырыли, такого мне видеть не приходилось; во-вторых, ты попал прямо на обряды очищения.