За спиной Бориса Арнольдовича послышались дружные аплодисменты. Он растрогался чуть не до слез. И это еще раз подтверждало, что сорок лет жизни и семнадцать на одном рабочем месте — немало.
«Надо же, — размягченно думал Борис Арнольдович, — дознались, не поленились. Оказывается, я им не безразличен. Какие милые, сердечные люди. Надо же…»
А тут еще выяснилось, что Люба и Люда испекли торт и принесли все необходимое для чая, а Екатерина Григорьевна сделала замечательный салат по разработанной самолично рецептуре.
От такого внимания Борису Арнольдовичу стало даже неловко. Он ведь знал, как это обычно делается, и всегда сам угощал коллектив в свой день рождения, приносил когда торт, когда конфеты, а когда и вино, то есть поступал согласно давно утвердившейся традиции. А теперь выходило, что он как бы оплошал. Ну откуда ему было знать, что коллеги сочтут семнадцатилетие его работы на одном месте днем, достойным специального мероприятия?
Сели кушать, и неловкость постепенно рассеялась. Хотя ничего спиртного не было. Чувствовалось, что люди просто чрезвычайно довольны не только виновником торжества, но и собой тоже, а также коллективом в целом. Так просидели весь перерыв, а когда прозвенел звонок, разошлись по своим рабочим местам, но еще долго ощущали особую теплоту в сердцах.
После обеда Борис Арнольдович крепко взялся за работу, наверстал упущенное, а за час до окончания дня еще наведался в цех, посмотрел, как идут дела на сборке, не нарушается ли где разработанная им технология. Давно он уже не ощущал такого внутреннего подъема, давно не чувствовал такого интереса к поднадоевшей, честно сказать, профессии, такой ясности в жизни.
Впрочем, как раз с ясностью не так давно наметилась некоторая, что ли, неоднозначность. Стали с некоторых пор преследовать Бориса Арнольдовича какие-то странные видения, какие-то эпизоды стали все чаще лезть в голову, картины совершенно дичайших приключений, которые якобы происходят с ним, а точнее, с его абсолютным двойником. Происходят непонятно где либо на другой планете, либо просто на острове в тропиках среди первобытных джунглей и первобытных людей, даже не людей, а обезьян, но, как ни странно, мыслящих.
«Чушь собачья!» — сказал бы Борис Арнольдович, если бы кто-то другой поведал ему о подобных видениях, но в данном случае это были его собственные видения, которые день ото дня делались все последовательней и логичней.
И уже несколько раз Борис Арнольдович совсем было решался поговорить на эту тему с женой, посоветоваться, может быть, снять груз с души. Он думал, а вдруг и с Наташей происходит нечто подобное, вдруг вообще со всеми людьми в определенном возрасте происходит нечто подобное, но каждый носит это в себе как самую интимную тайну.
Вот так он почти что решался несколько раз, но видения вдруг прекращались, и вроде бы исчезала нужда делиться сокровенным с кем бы то ни было, возникала надежда, что, может быть, дикие галлюцинации прекратились навсегда. А потом, когда они возвращались, опять нужно было мучительно решаться…
Борис Арнольдович шел домой после рабочего дня. Он все еще пребывал в прекрасном расположении духа, был чудный осенний вечер, что само по себе немалая редкость, быстро темнело, а над знакомой с детства улицей зажигались новые, еще не запыленные светильники.
И тут Борису Арнольдовичу неожиданно захотелось продолжить маленький праздник и дома. Он остановился под ярким фонарем, достал старый облезлый бумажник, пересчитал наличность. И свернул к магазину. На его счастье, в это время как раз заканчивался очередной виток активизации антиалкогольной войны, противоборствующие стороны отводили свои потрепанные части на отдых и переформирование, а в магазинах более или менее свободно продавался коньяк не самого высшего качества.
Борис Арнольдович пришел домой, а там уже вся семья была в сборе. То есть жена Наташа, дочери Марина и Ирина, а еще сын Леня, серьезный товарищ трех с половиной лет, за которого до сих пор было маленько неловко перед дочерями. И Наташе было неловко, и ему, Борису Арнольдовичу. Они могли бы сказать: «А что поделаешь, такова жизнь, у нас нечаянно получилось», если бы это и впрямь получилось нечаянно. Но поскольку Лелик образовался в результате вполне продуманных и планомерных действий, то им оставалось только молчать и скромно улыбаться, если дочери вдруг начинали язвить по поводу своего, как им представлялось, несколько запоздалого братика.
Родители так в свое время рассчитали: дочери уже вот-вот заживут собственной самостоятельной жизнью, а им, это в сорок-то с небольшим, останется только до конца дней любоваться друг на дружку. Малопривлекательная перспектива.
Так и появился на свет Леня, Лелик, Леныч. И теперь всем без исключения было радостно на него смотреть.
— Ваш папочка пришел, коньячка принес! — закричал с порога Борис Арнольдович.
Ему обрадовались, само собой, но бутылка несколько озадачила. Пришлось объяснять прямо в прихожей.
— Эх, вы, чужие люди и то не забыли поздравить!
— Чужим проще, — легко парировала упрек Наталья, — сходили в отдел кадров да и выписали все сведения. А нам что прикажешь делать? Взять и меня, можешь точно назвать число, когда я нанялась на постылый Гипромез?
Крыть было абсолютно нечем. Оставалось только привычно позавидовать жене, точнее, ее способности вовремя находить нужные слова. Борис Арнольдович этого совершенно не умел, хотя, вообще-то, формулировал получше многих, но, как правило, с опозданием, когда уже некому было оценить.
Соорудили по-быстрому ужин, поставили на стол коньяк, сели. Выпили по рюмке. Борис Арнольдович, Наташа и Маринка. А Иринка с Леней отказались. Предпочли компот. Потом оба напитка получили одобрение. Само собой, Борису Арнольдовичу пожелали долгих лет жизни и успехов в труде. А также большого личного счастья.
А потом стол как-то внезапно опустел. Дочери убежали по своим делам, Лелик, посмотрев по телевизору передачу для малышей, послушно отправился спать, едва прозвучали давно заученные слова колыбельной песенки. И Борис Арнольдович с Наташей остались в комнате одни. Не считая телевизора. Они выпили еще по рюмке, Наташа убрала коньяк до какого-нибудь другого раза, принесла чай.
Легли в двенадцатом часу, когда Маринка еще не вернулась. Они всегда ложились до ее прихода, но не спали, дожидались дочь, негромко переговариваясь в потемках. В постели даже чаще, чем за чаем, приходили наиболее продуктивные мысли и наиболее простые решения различных больших и маленьких проблем, еще чаще удавалось достигать согласия в спорах. Вот и решил Борис Арнольдович незамедлительно поделиться с женой тем, что мучило его с некоторых пор сильнее и сильнее. Как-то он враз понял, что нет в его тайне ничего постыдного и страшного. Нет, и все.
— Наташ, ты помнишь тот случай со мной, когда мы на море отдыхали?
— Ну еще бы! Такое не забывается! — Наташа тихонько рассмеялась. — А тогда было не до смеха. Домой на последние копейки приехали. Перепсиховали. Ладно, хоть живой остался. А что это ты вдруг вспомнил?
— Понимаешь, какая штука… Тогда мое приключение вовсе как бы и не кончилось.
— В смысле?
— Ну, с одной стороны, конечно, кончилось, а с другой — как бы и не кончилось, а совсем наоборот. В общем, отчетливо помню эту веревочную лестницу, вертолет над головой, но такое ощущение, что было и другое. Будто никакого вертолета, а шторм все усиливается и усиливается, а потом вдруг перестает, когда я уже нахлебался изрядно и почти что простился с жизнью, внезапно перестает, и снова делается тепло, тихо и солнечно, виден берег, я еще думаю, как же меня далеко унесло в море, видны какие-то корабли на рейде, которых раньше и в помине не было…
— Это ты мне что рассказываешь?
— Постой, не перебивай… Легко, думаешь… Дело в том, что с недавних пор со мной творится такое… Притом все чаще… Будто я кино про себя смотрю, но как бы изнутри, не из зала, а словно разгуливаю по экрану или словно сижу в безвоздушном пространстве кинескопа. Смотрю сам на себя со стороны, но одновременно и не со стороны. В общем, ничего не понятно, да?
— Ммм… — промычала Наташа после долгой паузы. — О чем кино-то смотришь или, правильнее сказать, о чем они, твои, уж извини, галлюцинации? Расскажи подробнее.
— Я понимаю, это похоже на бред сумасшедшего или наркомана. Натуральное раздвоение личности, по-моему, есть в психиатрии такое понятие. В общем, тогда, во время шторма, я будто бы раздвоился и теперь вот одновременно живу здесь, работаю, с тобой разговариваю, а еще я нахожусь на Острове. Среди разумных обезьян. И будто тоже обезьяной стал. Ну и все такое. Долго рассказывать.
— Ну ведь не может быть на Земле такого острова, не может! Что ты пугаешь меня своими дурацкими фантазиями, зачем ты чокнутым прикидываешься! — Наталья сидела в постели, и голос ее звучал умоляюще.
— Да успокойся! Если я сумасшедший, то социальной опасности не представляю. — Борис Арнольдович еще пытался шутить, хотя и не очень удачно. — По крайней мере, пока не представляю. У меня еще ни разу не возникало желания кого-нибудь задушить или прирезать!
Он говорил и сам чувствовал, насколько неуклюже и даже, пожалуй, зловеще получается, злился на себя, торопился поправить сказанное все новыми и новыми словами.
— …Не может быть на Земле такого Острова? Да, конечно, на Земле — не может. Но в том-то и дело, что Остров находится не в нашем, а в каком-то другом мире, лишь похожем на наш. Там Солнце, там Луна, а созвездия другие. Там Земля тоже называется Землей, но люди, в смысле обезьяны, понятия не имеют о нашей географии. Правда, они с незапамятных времен с Острова ни ногой…
— Но почему ты не сразу понял, что раздвоился, а лишь спустя годы?!
— Я думал об этом. Наверное, дело обстоит так: ни он, ни я не видели, как все произошло, нам долгое время даже в голову не приходило как-то связаться друг с другом. И канал связи открылся случайно. Мог позже, а мог и раньше…
— Ладно, — взяла себя в руки Наташа, — мне все более или менее понятно. Значит, это с тобой недавно. И постепенно усиливается… Но дело-то вот в чем: сам говоришь, что вступаешь в телепатический контакт со своим двойником все чаще и чаще, правильно я говорю? И стало быть, все чаще и чаще, порой в самые неподходящие моменты, ты из реальной жизни выключаешься, ведь не могут же в одном мозгу одновременно помещаться две личности без ущерба друг для друга, правильно я говорю? Таким образом, телепатические контакты становятся все опасней. И неплохо бы их как-то упорядочить. Или совсем покончить с ними. Какое нам дело до твоего двойника. Раздвоились — и до свидания. А кто может нам помочь? Ну, я не знаю, тебе, конечно, виднее, а я вижу