А Борис Арнольдович замешкался, остался сидеть. И возможно, это был последний момент, когда от него хоть что-то еще зависело…
— Сама сука! — рявкнула Фанатея на весь лес. — Заезженная кляча ты! Полинезия вспомнила! Лучше бы своего Петра не забывала! Из-за тебя ведь мужик погиб! Я все узнала про тебя! Ты еще хуже Полинезия! Только скрытная и хитрая! Но я тебя насквозь вижу! И соседи твои не отвертятся, если я за дело как следует возьмусь, так и знай! Окопались тут, понимаешь! И Мардарий ваш — телок! Все знаю! Не хочешь мне Борьку по-доброму отдать, пеняй на себя!
— Да заткнешься ты наконец! — взвизгнула Нинель, потеряв последнее терпение и рассудительность, и вцепилась когтистой лапой прямо в губы поэтессе, стараясь, по-видимому, силой закрыть ненавистный рот, вместилище ужасных звуков и слов.
Но Фанатея вырвалась, отскочила в сторону и вверх.
— Ну, иди сюда, кляча! — позвала она зловеще-ласково. — Иди, я тебе покажу, я научу тебя разговаривать с освобожденной поэтессой.
И далее Фанатея загнула непечатаное.
Конечно, Нинель приняла вызов. Прыгнула следом. В ней уже ничего не оставалось от кроткой вдовы, надеющейся на устройство судьбы с порядочным человеком и вздыхающей, что такой человек никак не подворачивается.
Так прямо над головой совершенно растерянного Бориса Арнольдовича образовался орущий и визжащий лохматый клубок.
— Нинель! Фанатея! Ну ради всего святого! Ради меня! — не осознавая, что делает, Борис Арнольдович запоздало пытался прекратить безобразное действо. — Вы же интеллигентные люди! Одумайтесь, женщины!
Все было тщетно. Чья-то пятерня прочертила по лицу Бориса Арнольдовича пять прерывистых полос, он едва не свалился с дерева и уже больше не вмешивался. Стоял и глядел трагичными глазами. Обреченно ждал естественного окончания жуткой драки.
Собственно, он вел себя так, как во все времена вели себя самцы, явившиеся предметом спора двух самок. Хотя и не осознавал этого. Пока. Лишь всякие обрывочные мысли проносились в его голове. Например, о том, что прозвище «Тарзан» с точки зрения аборигенов, может быть, и более точное, но на его взгляд гораздо точнее «Маугли». А лучше вообще обходиться без всяких прозвищ.
Конечно, раз уж эта драка случилась, то Борис Арнольдович был на стороне Нинели. Всей душой хотел, чтобы она победила. Раз уж никак нельзя это дело остановить…
А мохнатый клубок между тем переместился на другое дерево, потом перелетел на третье, потом звуки схватки вообще затихли в отдалении, потом стали возвращаться назад.
Кто-то тронул Бориса Арнольдовича за плечо. Борис Арнольдович от неожиданности вздрогнул.
— Здорово, Арнольдыч, не пугайся! — Это был Мардарий, появившийся, как всегда, неслышно. Впрочем, на сей раз появиться неслышно не составляло труда. — И тебе досталось?
Мардарий дотронулся до лица Бориса Арнольдовича пальцем, показал каплю крови, потом слизнул ее.
— Да что же это, Мардарий? — Наверное, вид собственной крови вернул Бориса Арнольдовича к действительности. — Что происходит? Почему ты, младший председатель, не принимаешь никаких мер? Прекрати, прекрати немедленно это безумие!
— Молчал бы уж! — досадливо отмахнулся Мардарий. — Ты вон пытался прекратить, а что из этого вышло?
— Да как тебе…
Пришлось Мардарию слегка стукнуть Бориса Арнольдовича кулаком по лбу. Не больно, но проясняюще.
— …Что из этого вышло? На кого теперь похож? Будто от тигра убежал, то есть от заслуженной кары. Смотри, еще объяснять придется. А касаемо драки… Я тебя понимаю, но рассуди, ты же слышал, что здесь кричала Фанатея на весь лес. Я далеко был и то слышал. Она опасна для всех. И что-то с ней все равно нужно решать. Или она с нами решит. Серьезная дама. Ретивая. Глубоко верующая.
Поэтому, все к лучшему. Что ни делается. У вас есть эта мудрая пословица? Вот видишь, есть.
Конечно, жалко Нинель. Такой душевный и умный человек. Но я в нее верю. Она выносливей. Вне всякого сомнения. Думаю, у ней шансов больше. Гораздо. Так что мы с тобой не должны терять оптимизма.
— Что? Что ты хочешь этим сказать, Мардарий?
— Известно, что, — пояснил Мардарий спокойно, — у нас подобные схватки всегда продолжаются до победного конца. Или — или.
— То есть обязательно кто-то должен сдаться?
— Ну-у… Не совсем. Кто-то должен свалиться вниз.
— Там ведь смерть!
— Догадливый…
— Господи…
Борис Арнольдович снова хотел кинуться туда, где барахтались в смертельной схватке две обезьяны, но Мардарий удержал его силой.
— Не лезь! — рявкнул он. — И ей не поможешь, и самому достанется! Может, тебе захотелось туда, вниз?!
— Господи, куда я попал? — Борис Арнольдович покорно обмяк.
— Куда, куда! Да не в самое плохое место! У вас, что ли, самки никогда не дерутся?
— Боже, конечно, нет! Хотя, знаешь, наверное, дерутся. Но очень редко. Я, например, ни разу в жизни не видел. Слышать — доводилось. Но ведь не до смерти! По крайней мере, окружающие делают все, чтобы не доходило до смертоубийства. А тут… Ничего не понимаю…
— Не понимаю, не понимаю… Да все проще простого. Этот принцип тебе ведь уже объясняли. Чтобы корма хватало на всех, люди обязаны погибать. Отсюда — спокойное отношение к смерти. К драке до победного конца…
Между тем накал схватки не на жизнь, а на смерть стал явственно спадать. Дыхание сражающихся сделалось прерывистым и хриплым, визг и крики прекратились, они отнимали слишком много сил, а силы приходилось беречь.
— Они устали, Мардарий, они устали! Сейчас мы с тобой могли бы легко их разнять! — последний раз воспрянул Борис Арнольдович, но и последний раз его порыв был грубо и бесцеремонно усмирен.
— Молчи, Арнольдыч. Потерпи еще немного.
И как раз в этом миг каким-то неуловимым движением Нинель оторвалась от соперницы. Отступила на шаг и, вложив в решающий удар всю свою силу и массу, залепила такую тяжелую оплеуху, что Фанатея закачалась, теряя равновесие, замахала руками в пустоте и шумно полетела вниз, делая слабые попытки зацепиться за что-нибудь на лету. Но только листья оставались в ее судорожно сжимающихся пальцах.
Она скрылась во тьме джунглей, куда не пробивался ни один луч света, и тотчас снизу донесся затухающий предсмертный крик. Крик живого существа, которому перекусывают горло.
Нинель проводила побежденную соперницу взглядом, но этого ей, очевидно, показалось мало, она быстро спустилась вниз, на последнюю развилку, чтобы своими глазами зафиксировать кровавый финал. И зафиксировала, наверное. Во всяком случае, едва отзвучал отчаянный голос Фанатеи, как сразу по лесу разнесся торжествующий победный крик. Клич. Вопль.
— Га-а-а-а!
После чего Нинель еле-еле забралась наверх и уселась, не шевелясь. Затихла, не реагируя ни на что. И никто не решался к ней приблизиться.
Борис Арнольдович посмотрел вокруг. Оказалось, что вокруг полным-полно всякого освобожденного народа. Порфирий Абдрахманович тут, музыкант Фогель щурится близоруко, другие незнакомые четверорукие.
«Господи! — вдруг мелькнуло в голове Бориса Арнольдовича. — Что же теперь будет с Нинелью!» До сих пор у него не было времени думать о судьбе победительницы, но вот теперь схватка завершилась, а дальше-то что?
И, словно отвечая на его не высказанный вслух вопрос, Порфирий Абдрахманович, откашлявшись, произнес:
— Никто, конечно, не говорит, что каждый может безнаказанно нарушать шестую заповедь. Но, согласимся, все-таки шестая — не одиннадцатая. Мы же обязаны соизмерять эти вещи непосредственно. Если хотим быть объективными. Поэтому непосредственное мое решение будет таким: лишить мать двоих несовершеннолетних детей и волею Божьею вдову Нинель общественного пайка и направить на исправительные работы сроком до периода дождей. В качестве исправительных работ назначить сбор плодов в общественный фонд. За нарушение заповеди номер шесть: «Не убий!»
Но, учитывая безупречное поведение в прошлом, успехи подопечного Бориса… ммм… Арнольдовича, инородца и пришельца, по исправительным работам назначить отсрочку до начала периода дождей. Еще будут какие-нибудь мнения? Вопросы?
И Порфирий Абдрахманович очень подозрительным взглядом обвел собравшихся.
— Стало быть, ей завтра выходить на пастбище? На свою делянку? — счел необходимым уточнить Мардарий, конечно, ему проще, чем другим, было это сделать. — Стало быть, если она до начала периода дождей не совершит ничего противоправного, то будет считаться освобожденной от исправработ?
— Стало быть, — поставил точку оберпредседатель, но потом вдруг неожиданно для всех обратился к Борису Арнольдовичу: — У вас, уважаемый, какова судебная практика по аналогичным делам? Может, случайно, знаете?
— Вообще-то я всегда был от этого далек, однако слышал, что и у нас поэты редко живут долго, — несколько невпопад ответил бедняга.
Но публику и начальство, как ни странно, такой ответ вполне удовлетворил. Во всяком случае, никаких дополнительных вопросов не последовало.
Зрители и участники летучего судебного процесса так же незаметно рассредоточились, как перед этим собрались вместе. Последним ушел Мардарий, похлопав Бориса Арнольдовича по плечу. Оказывается, уже наступил вечер, вот-вот должен был начать возвращаться с пастбищ народ, и младшему председателю срочно требовалось скакать на свой КПП. Жизнь в джунглях шла дальше как ни в чем не бывало.
Проводив Мардария взглядом, Борис Арнольдович неуверенно приблизился к Нинели. Она продолжала оставаться ко всему безучастной, но ее дыхание уже выровнялось. Глядя на женщину со спины, невозможно было представить, что она делала совсем недавно. Это не умещалось в голове. В голове чужака, по крайней мере. И он почему-то думал, что Нинель тоже должна в этот момент переживать какие-то совершенно особенные чувства.
— Ну вот, — неожиданно сказала Нинель, резко поворачиваясь, — вот я и победила! Теперь вы мой, и уже больше никто никогда не станет на вас претендовать.
Конечно, если вы попытаетесь бежать с Острова, я препятствовать не буду. Но если вам придется остаться, знайте, ваше будущее на Острове определено.