Деревня даяков просыпается рано, как только начинает брезжить рассвет. Первыми встают женщины: на них лежит обязанность исполнять сначала всю домашнюю работу, приготовить завтрак для мужей и повелителей, спечь хлебы, прибрать хижину.
Но в это утро еще немногие женщины успели взяться за работу, а у хижины муфетара Мустафы уже ярко пылал костер, у которого отогревались от ночной прохлады собиравшиеся на охоту за Господином Леса — Талиб, Магури, сам Мустафа и еще полдесятка молодых людей племени.
— Ну, пора! Солнце скоро покажется, — подал знак Мустафа, и охотники тронулись в путь.
Незадолго до полудня они находились на том месте, где, по приметам старого Мустафы и не менее его опытного в деле охоты Магури, нужно было ожидать встречи с мавасом.
— Господин Леса устроил свое жилище на одном из этих деревьев, — сказал Магури, показывая на несколько возвышавшихся над зарослями деревьев с сучковатыми стволами и пышными кронами. — Вот дом маваса.
И в то же мгновенье из листвы одного дерева выглянуло поросшее рыжеватою шерстью уродливое лицо, заблестели злобно и тревожно маленькие глаза оранг-утанга.
— Берегись! — раздался чей-то предостерегающий крик сзади.
Мустафа быстро нагнулся, Талиб молниею откинулся в сторону. Оранг-утанг со страшною, невероятною силою и удивительною для животного меткостью швырнул с высоты в приближавшихся охотников тяжелый древесный сук, который пронесся всего в нескольких дюймах от головы Мустафы.
— Не стреляй! — крикнул Мустафа.
Но было уже поздно. Талиб, взволнованный пережитым, увидев мелькнувшее в ветвях дерева туловище маваса, моментально прицелился и выпустил заряд. За грохотом выстрела раздался жалобный и вместе злобный вой, прокатившийся тревожною волною над болотом и всполошивший всю окрестность. В то же мгновенье оранг-утанг комом скатился по стволу дерева и бросился на охотников. Весь низ живота обезьяны был покрыт хлеставшею фонтаном кровью из раны, пробуравившей внутренности, но не уложившей зверя на месте.
Невидимому, оранг-утанг знал, кто нанес ему рану, и раньше чем Мустафа успел сообразить, что делать, Господин Леса бросился на Талиба, вырвал из рук малайца ружье, сбил с ног, вскочил ему на грудь и, обвив его шею длинными могучими руками, впился в лицо врага острыми зубами. Короткий, придушенный стон, судорога — и Талиб был мертв.
Мустафа, не помня себя, почти не целясь, выпустил в обезьяну свой заряд, потом взмахнул и ударил вставшее перед ним чудовище тяжелым прикладом ружья, бросил ружье в сторону и выхватил остро отточенный кривой крисс — страшный кинжал, которым каждый малаец владеет с неподражаемым совершенством, Но мавас был уже мертв. Его огромное тело лежало рядом с телом растерзанного им Талиба.
Стоять и глядеть на убитого самца не было времени — в ветвях дерева еще ютились самка и порядочной величины детеныш, из-за которого и предпринята была вся эта опасная экспедиция.
Самка оранг-утанга при встрече с человеком оказывается таким же опасным, стойким, храбрым и отчаянно сопротивляющимся врагом, как и самец. Особенно опасна она, когда поблизости есть детеныш: защищая дитя, она способна на чудеса самопожертвования. Однако на этот раз пять минут спустя Мустафа метким выстрелом в сердце уложил самку.
За самкою пришла очередь детеныша. И он оказался опасным врагом — швырял в головы взбиравшихся все ближе и ближе к гнезду охотников сучья, оторванную кору; скрежеща зубами, он бросался на них, пытаясь длинными руками схватить кого-нибудь за горло. Один из молодых воинов, прозевав удобный момент, уклонился от схватки с молодым мавасом, сорвался с ветки и, упав, жестоко расшибся. Это был последний успех маваса — он был окружен со всех сторон. Мустафа забросил на его туловище довольно удачно веревочную петлю, другой малаец обвил веревкой шею лесного великана.
Но обезьяна была так сильна, что и опутанная веревками все еще оказывала отчаянное сопротивление. Необходимо было сломить ее упорство, и Мустафа прибегнул к особой мере. Один из молодых воинов забрался на верхнюю ветку дерева и, улучив удобный момент, из особого шприца, выделанного из ствола бамбука, прыснул в глаза оранг-утангу едкой ослепляющей жидкостью, в состав которой входили табачный сок и мелко истолченный перец.
Словно пораженное громом, чудовище свалилось с дерева и принялось кататься по земле, протирая глаза. Оно рычало, оно скрежетало зубами, по временам било вокруг себя с яростью своими мохнатыми руками, впивалось зубами в кору дерева, вырывало клочья шерсти со своей груди. Но было ясно, что силы его шли на убыль. Еще несколько минут этой, изнурившей всех борьбы — и мавас, совершенно бессильный, был втиснут в заранее припасенную охотниками клетку. Четверо дюжих молодцов подняли клетку на плечи и потащили по лесу.
Труп Талиба был завернут в тут же набранные листья, замотан наподобие мумии, и старый Мустафа поднял его и понес, словно это был труп не взрослого человека, а ребенка.
К вечеру шествие добралось до деревни и было встречено общим ликованием. Только в хижине покойного Талиба царила мрачная тишина. Пять или шесть безобразных старух готовили тело Талиба к похоронам, а молодая вдова, с опухшим от слез и расцарапанным в знак траура лицом, грустно сидела в другом углу.
БЕГЛЕЦ БЕППО
Беппо очень рано научился проделывать эту штуку, когда он начал свою карьеру в качестве «ученой обезьяны» у шарманщика Джузеппе. Стоило только найти крючок, которым цепь прикреплялась к его ошейнику, надавить пальцами на какую-то металлическую пластинку и потрясти хорошенько цепочку. После более или менее продолжительной тряски Беппо всякий раз оказывался на свободе.
В первый раз это случилось ночью, в грязной каморке, которую недавно приехавший из Италии Джузеппе называл своим домом. Беппо был привязан на ночь к железной кровати, а в это время Джузеппе, бросив свой орган, проигрывал в какой-то компании мелкие деньги, которые Беппо заработал днем. Когда на рассвете Джузеппе нетвердыми шагами вошел в комнату, он увидел на окне обезьяну, пристально смотревшую на двор, заваленный всяким хламом и завешенный бельем. Джузеппе целый час ловил Бегаю, а когда поймал, то жестоко побил его. После этого у Беппо все тело болело несколько дней.
Два или три месяца спустя Беппо опять попробовал освободиться, и на этот раз Джузеппе решил раз навсегда отучить его от своеволия. Он раскалил на лампе крючок от цепочки и приложил его к пальцам и ладоням Беппо, так что несчастная обезьяна завизжала от боли, а на черных ручках ее появились отвратительные пузыри. После этого Беппо целый год не решался подносить руки к ошейнику.
Но время затуманивает и стирает воспоминания. Беппо под конец забыл и это наказание и все чаще и чаще стал подносить ручки к цепочке, робко поглядывая на шарманщика из-под низкого нахмуренного лба.
Сегодня ему особенно хотелось сбросить с себя ненавистную цепь и уйти на свободу. Был июнь, и путь их лежал по пыльной проселочной дороге, — Джузеппе отправлялся в одно из своих ежегодных странствований по горной области. Наступал вечер, и итальянец, уставший от долгой ходьбы с тяжелой шарманкой на спине, сел на краю дороги закусить ломтем хлеба, а затем лег вздремнуть перед приходом в соседний городок, где ему предстояло всю ночь играть и пить с земляками.
Беппо, свернувшись около шарманки, искоса поглядывал на хозяина и устремлял долгие тоскующие взгляды на окаймлявший дорогу лес.
Лиловые сумерки сгущались между деревьями, из глубины леса доносились пряные запахи и летели ночные бабочки. Голос какой-то вечерней птицы звенел точно колокольчик.
Беппо прислушивался и выжидал. Его маленькие черные, как у бесенка, ручки неудержимо тянулись к ошейнику. Он слегка потряс цепочкой, она звякнула, но трава заглушала звук. Он попробовал еще и еще раз, и с каждым разом глазки его смотрели все серьезнее. Джузеппе заворочался во сне. Беппо насторожился и тревожно смотрел на него до тех пор, пока не убедился, что шарманщик спит. Тогда он стал продолжать свою работу: нажимал и тряс все сильнее и наконец добился того, что цепочка отстегнулась от ошейника. Беппо держал крючок в руках и с любопытством смотрел на него, как будто видел его в первый раз. Попробовал его зубами, потом тихонько положил на траву. Бесшумно, как кошка, он прокрался мимо спавшего шарманщика. Однако, несмотря на всю свою осторожность, Беппо заинтересовался войлочной шляпой хозяина, которая лежала рядом на траве. Беппо поднял ее, подергал, осмотрел снаружи, заглянул внутрь, подергал за ленточку. Потом надел ее на себя, и вся его маленькая головка скрылась в шляпе, а поля ее легли на плечи.
Наконец он отложил шляпу и сел, прислушиваясь к вечерним звукам. Потом тихо, тремя длинными некрасивыми прыжками добежал до ближайшего дерева, легко взобрался по его стволу, перелез на длинную ветку и перенесся на другое дерево. Он был свободен, свободен, как пять лет тому назад, когда его мать, к груди которой он прижимался, была убита где-то в Южной Америке траппером-метисом.
С восторгом чувствуя под ногами гибкие качающиеся ветки, Беппо несся по лесу, перескакивая с дерева на дерево, совершенно не стесняясь тем, что поднимал шум в затихшем лесу и что встревоженные этим шумом птицы начинали взлетать и метаться в темноте. Беппо иногда останавливался, смотрел на их тревогу и бранился своим тонким голоском, а один раз очутился на одном дереве с рыжей белкой, которая умела браниться не хуже его.
Одну секунду белка с удивлением смотрела на чужестранца. Потом так быстро, что Беппо не мог угнаться за ней, комочек рыжего меха перескочил выше по другой стороне ствола и с безопасного места начал изливать на Беппо потоки самой оскорбительной беличьей брани. Зверек кричал так громко, что Беппо забыл о собственном голосе. Он сидел на ветке и с удивлением смотрел на белку до тех пор, пока она, крикнув в последний раз как-то особенно резко, не исчезла в дупле около сгнившей ветки.