— Да придет он.
— Я хочу свой автобус! Сию минуту!
Я посмотрела на Дарио, на его бежевый пиджак, на его большие с красивым разрезом глаза и вспомнила, как когда-то я разозлилась на подобные его изречения. Когда-то я считала, что мерзнуть вместе со мной на рассвете гораздо предпочтительнее сладкого сна в тепле. По крайней мере, такое впечатление должен был бы создавать благородный мужчина. Это было в те времена, когда я испытывала по отношению к Дарио почти безумное влечение. Он казался мне трансцендентным и необычным, а в глубине его глаз таился вход в еще более таинственные глубины, в неведомые миры. Изнеженный Дарио.
Я подошла к господину, выгуливавшему сеттера на краю площади, чтобы уточнить, ходит ли автобус по воскресеньям. Дарио с места не сдвинулся, только нетерпеливо потирал руки. Разумеется, не хотел беспокоить людей. Выяснилось, что автобус отходит в 7.15.
— Конечно, — отметил Дарио. — Надо было точно выяснить. Если живешь без всякой точности, всегда теряешь время. И прежде всего — драгоценный сон.
— Соседи снизу сказали, что в семь.
— О’кей.
— Переживешь. У тебя хотя бы голова не болит.
— Я хочу спа-а-а-ать!
— Сейчас заснешь. Я тоже хочу.
— Ты сможешь спать, сколько захочешь, тебе-то что.
Я смотрела на Дарио и исподволь наслаждалась тем, как он меня раздражает. «Ты выспишься в поезде. Запрокинув голову, открыв рот. Или понурив голову, как цветок. Или притулишься еще раньше, тихохонько, в одном из уголков музея».
— Спа-а-а-ать!
До прихода автобуса мы зевали молча.
Я снова заснула лишь около десяти и проснулась до двенадцати. Подумала, а имеет ли вообще смысл вставать. Умываться. Чистить зубы, причесываться. Махать гантелями на балконе мансарды. Принимать душ. Прилично одеться. Даже покрасить ресницы. Ради чего, ради кого? И обнаружила, что смысла нет.
Но я была так голодна, что заснуть больше не удалось, и я заставила себя встать. Откопала в шкафу пакет спагетти, при этом оттуда выпал большой непочатый пакет сахара. Плюхнулся на пол, из уголка высыпалось немного сахара. И в тот же миг из-под двери ванной выкатилась синяя пенная волна. Вода быстро разлилась по полу кухни, покрыла коврик под столом и упавший пакет с сахаром. Перед сном я включила стиральную машину, в очередной раз забыв перенаправить водоотводный шланг в унитаз. Ох, дома сливной шланг моей стиральной машины был замечательным образом соединен с водопроводом, а в этой стране домашнюю технику использовали по старинке, оправдывала я себя. Черт побери!
Мгновение я смотрела, как намокает пакет с сахаром, затем бросилась в ванную и переставила шланг. Вернулась на кухню и еще раз взглянула на пакет с сахаром. Поддала его ногой. Мои белые тапочки насквозь промокли и казались голубыми. Ударила комок еще раз. И еще.
Услышала по телеку, что в результате отставки правительства Проди в апреле, по-видимому, примерно 11–12 апреля, должны будут состояться внеочередные выборы. Представитель Rifondazione Comunista вел витиеватую бесхребетную речь. Член Alleanza Nazionale с фашистским душком (Дарио называл их fascistuncoli) выкладывал простые и четкие заголовки. Теперь они сошлись в компании с Берлускони в партии с названием Народ Свободы, Il Popolo della Libertà. Очевидно, путь для Er Berlusca был открыт. Еще одна новость состояла в том, что из Испании в Италию для производства мяса и колбасы ежегодно перевозят 40 000 живых лошадей, которых содержат и транспортируют просто в ужасных условиях. Лошади были покрыты струпьями, травмированы друг другом в давке, у одной глаз в крови. Подумала, можно ли об этом написать. Тогда я здесь, по крайней мере, хоть что-то сделаю, снискаю расположение хороших людей, интеллигенции с тонким складом души.
Я почувствовала, что ноги холодеют. Пришлось подтирать воду, прежде чем она успеет просочиться под пол и вывести из строя электросистему, как у меня случилось в одном доме в Торино. Коврик под столом уже посинел. Я включила себе музыку для фона: «Vespro della Beata Vergine» Монтеверди. Эта музыка была настолько прекрасной и трогательной, что я подняла с пола пакет сахара и пристально взглянула на него: «Ну что, сахар?..» Мне прямо-таки хотелось спросить его о чем-то. «А скажи-ка мне, сахар…» Да, но о чем? Мы лицезрели истину, Монтеверди звучал: «Et exulta-a-a-a-a-avit spiritus meus». Я подумала, что не уверена, удалось ли мне на этот раз забеременеть от Дарио. Хотя время снова было точно рассчитано. В народе говорят, что потребление кофе уменьшает шансы. Я выбросила посиневший пакет сахара в мусорный ящик и достала из шкафа возле двери ведро и тряпку.
48 ЧАСОВ
Посвящается всем женщинам, у которых такие же проблемы, и отзывчивым мужчинам, которые им помогают.
Я рассматривала висячий потолок, тускло очерченный проем двери, яркий свет лампы возле монитора. Этот потолок рассматривали и до меня, и мне подумалось, что на нем вполне можно было бы что-нибудь изобразить. Только совсем на другую тему. Или вообще ни о чем, по крайней мере, не композицию. Хотя, конечно, о накапывании и разбрызгивании в духе Джексона Поллока и речи быть не может, они бы воздействовали слишком раздражающе, если учесть всё здесь происходящее…
— А то, что я хочу вам показать, — сказала доктор, поворачивая ко мне монитор ультразвукового аппарата, — это яйцеклетка. В правом яичнике она выглядит довольно зрелой. Похоже, что вот-вот начнет высвобождаться.
Сумрачная комната приобрела более четкие очертания.
— Интересно, я вчера делала тест на овуляцию, и он ничего не показал. Уровень ЛГ ведь уже мог бы повыситься.
— Ну, если этого не произойдет сегодня, то завтра обязательно.
— Ах вот как.
Я впала в легкое замешательство. Видимо, это было то, что я хотела услышать. Действительно, за день до этого я сделала тест на овуляцию, ожидая, что он окажется позитивным, и ощутила тревогу, когда полоски не порозовели. Со своим последним постоянным партнером я рассталась пару месяцев назад. И дома у меня не было никого, с кем можно было бы безопасно «станцевать бэби-данс» (выражение to do the baby dance я позаимствовала в форумах Сети). Сейчас вместо танца на ум пришли, наоборот, метафоры агрессии. Наступление, военизированный маршбросок, охота. Чему тут удивляться? Сообщение доктора прозвучало как приказ о мобилизации.
— Та-ак, — произнесла доктор радостной нисходящей интонацией, что означало завершение осмотра, и я поднялась. Доктор протянула мне бумажную салфетку, я вытерла гель ультразвука и надела трусики с клубничкой.
Получив у доктора чек, механически взглянула, что из моего рассказа запечатлела в компьютере симпатичная медсестра. Невольно вспомнила те времена, когда мой год рождения располагался в самом конце списка пациентов гинекологического кабинета. М-да, времена изменились.
Взглянула на часы, они показывали 11:35.
Выйдя из клиники, я увидела множество людей, прогуливающихся под солнцем. Их ежедневные траектории отличались поразительным постоянством, так что убийца, к примеру, с легкостью мог вычислить и настичь любого из них. В то время как воздушное пространство вокруг нас открыто во многих направлениях. Иногда направления движений открыты практически на 360 градусов. Когда стоим спиной к стене, тогда — если повезет — все-таки на 180. Я могла бы сейчас пройти через парковку, лечь на спину под деревом и начать звать людей на помощь. Могла бы оформить визу, купить билет и уехать к старому приятелю в Рио-де-Жанейро. И там потеряться или начать новую жизнь. Могла бы махнуть на машине в Латвию, хотя бы на пару дней, отыскать тамошних знакомых или, наоборот, могла бы, в терапевтическом смысле, изображать в Латвии лжеперсону, укрыться на какое-то время под вымышленной биографией. Но ничего такого я делать сейчас не буду, как и раньше не делала в течение этого лета. Возможности. Большая часть их умирает — так, может, они и не существуют в действительности?
«У тебя была возможность». У тебя есть возможность. Я несколько раз повторила про себя эти надрывные фразы.
В это пятничное утро вокруг меня прогуливалось множество людей.
Я села в машину, жаркую как печь. Мне некогда было ждать, пока она остынет, опустила стекла и поехала. Сделала в городе пару дел, даже побывала на одном совещании, хотя сосредоточиться было очень трудно. Мне не удалось оставить о себе впечатление внимательного и бодрого человека, приходилось по несколько раз переспрашивать и уточнять: «Так во сколько в пятницу? Так ты сказала, что уже пригласила его выступить?» Глупо улыбалась, хотя и предпочла бы обратить на себя внимание деловитостью, но что теперь поделаешь.
Через несколько часов я направилась домой, в район советской новостройки, который все больше становился похожим на гетто и в светлые летние дни выглядел особенно удручающе. Деревья, разумеется, были зелеными, трава подстрижена и некоторые кусты желтовато цвели. Фасады и боковые стены отдельных панельных домов выглядели утепленными, молодые семьи прогуливались с детьми и собаками. И все-таки именно летом этот район производил на меня впечатление замкнутой виртуальной среды, напоминая давние игры SimCity.
Проезжая мимо мужчин, прогуливающихся без женщин, я замедляла скорость и внимательно их осматривала. Двое пожилых с собаками. Передвигаются с трудом, их дыхание наверняка уже не назовешь благоухающим. Компания мальчишек: в лучшем случае 14-15-летние, защищены законом. Большой и толстый наподобие тюленя говорил по мобильному и не шагал, а плелся. Эх, тюленчик. У тебя, конечно, где-то уже имеются дети: неужели они так же плетутся? Передается ли «тюленность» доминантной аллелью некоего определенного гена? Под красиво подстриженными тополями дефилировал некто лет 30–35. Черные треники, черная футболка, низкий лоб, широкие скулы, взгляд, направленный внутрь себя. В невменяемо-расистском XIX веке такой тип мог стать лакомым объектом для физиогномистов, френологов и краниологов. Попыталась представить, будто я — инкарнированный Чезаре Ломброзо, сталкивающийся с подобным мутантом. Ломброзо, отец криминальной антропологии, верил, что наследственная криминальность выражается в атавистической физиологии человека. Его собственная голова, как известно, плавает в формалине в одном из музеев Торино, а мысли, некогда возникшие в той голове, неустанно проклевываются в других головах. И в моей тоже. Мне хотелось считать себя великим либералом, но, глядя на этого