и (кстати, хочу поблагодарить вас за то, что запретили макакам заходить ко мне, это большое облегчение), — тоже часть психоза. Что вы хотите узнать про людей, про бабуинов? Я — ЧЕЛОВЕК. Поверьте, Я ЧЕЛОВЕК. Пожалуйста, помогите мне, пришлите ко мне мою экс-первую самку, или моих детенышей, или Сару, или еще кого-нибудь. Я больше не могу это выносить. Я бы покончил с собой, если бы мог. Помогите мне, пожалуйста.
Психиатр повторила процедуру с окном и уханьем. Уотли на месте не было, — по крайней мере, так отмахнул его секретарь. Ушел в столовую или в клуб, в Таррик», обедать с Джоном Осборном. Осборн — удивительный для Уотли союзник — умер позднее в том же году, пописав в подключенный к сети патрон от электрической лампочки. Уотли знал, нечто подобное обязательно с ним случится.
Д-ру Боуэн пришлось ждать минут двадцать, прежде чем консультант соблаговолил вползти в ее кабинет.
— «Хууууграааа», — неуверенно пробарабанил он по притолоке.
Вожак ты мой, как же она презирает этого самца! Они не прикасались друг к другу целые сутки, но Боуэн закончила обязательную чистку очень быстро, ухая от раздражения.
— Ну, — ткнул он пальцем ей в шею, попав точно в самое болезненное место, — что новенького с нашим гением «хуууу»? Секретарь показал мне, что он прислал очередное письмо.
— «Уч-уч» вот, прочтите-ка, — Боуэн сунула ему Саймонову записку. Уотли принялся в тишине изучать бумагу, изредка урча в попытке сосредоточиться. Боуэн меж тем баловалась с игрушками на столе. Такие безделушки есть почти у всех докторов, обычно их дарят по получении диплома родители или союзники. У Боуэн были наборы черепов со сборно-разборными мозгами, из которых можно составлять подлинных неврологических чудовищ, и еще миниатюрная игрушка для тренировки операций на мозге, с инструментами и прочим. Можно было устроить игрушке лоботомию, но если ошибешься, она сразу зазвенит.
— «Хууууу»! — оживленно заухал Уотли. — Мне это нравится — «по-реальному реально», масло масляное, отлично «хуууу»?
— Ну, он же художник, — заметила Джейн Боуэн.
— «Хууууу» да, «хууууу» да, конечно, — Уотли швырнул бумажку на стол и повернулся мордой к Боуэн, — совсем не похоже на бабуиновые галлюцинации, «хууууу» не правда ли?
— Нет.
— А истории болезни из «Грутона», вы прочли их «хууууу»?
— Разумеется.
— В классической бабуиновой мании обязательно присутствуют собаки, игры в спаривание и прочее…
— Я все это прочла, Уотли.
— Ну да, ну да, и ничего такого тут нет, правда «хууууу»?
— Нет.
— В общем, все очень туманно, не так ли? Да, он показывает — «Я думаю, что я в «Чаринг-Кросс», но вопросы-то были на официальном бланке. И эта история с людьми. «Зверье», что на него нападает, — это люди «хууууу»? Он что, видит в нас не шимпанзе, а людей «хууууу»?
— Он показывает, что он сам — человек…
— Он думает, что он человек «хууууу»?
— Ну, по крайней мере, я склонна так интерпретировать его знаки. — Боуэн еле сдерживалась. Она намеренно разрезала пополам кору миниатюрного правого полушария на лоботомической игрушке, и та истошно завыла, сигнализируя, что пластмассовый пациент скончался.
— Ну, я все равно не понимаю, что с этим делать. У вас есть какие-то идеи «хууууу»?
— Продолжать переписку, попробовать втереться к нему в доверие, потом попробовать убедить его пройти неврологические тесты. Но таким путем нам не уползти далеко, Уотли. Его хотят отсюда забрать. Причин продлевать принудительную госпитализацию у нас пока нет, а союзники у Дайкса — о-го-го. Его агент и врач из Оксфордшира уже ухают нам по два раза на дню, спрашивают, как дела.
— А его экс-первая самка «хууууу»?
— Ей на него плевать.
— А теперешняя «хууууу»?
— На данный момент вне игры. Отправилась в родную группу в Суррей…
— Ну да, конечно, типичная самка из Суррея. Я просто вижу, как она скачет на собаках в барбуровской[72] охотничьей куртке и стеганом намозольнике…
Уотли широко улыбнулся, зацокал зубами.
— Сделайте милость, Уотли, избавьте меня от ваших фантазий на тему спаривания.
В результате именно Джейн Боуэн пришлось продолжить программу общения с Саймоном Дайксом, и именно Джейн Боуэн пришлось отбивать атаки Бома и Левинсона, которые не уставали ухать, справляясь о состоянии союзника.
— Думаю, наметился некоторый прогресс, — показала Боуэн последнему во второй половине того же дня, когда махала лапами с Уотли.
— Какого именно сорта прогресс, хотел бы я знать «хууууу»? Есть шансы, что вы его выпишете на следующей неделе «хууууу»? Я отложил закрытый просмотр его выставки как раз до следующей недели, но вернисаж состоится в любом случае. Холсты уже в рамах, приглашения разосланы, вино закуплено… Было бы очень хорошо, если бы он появился там…
— Для кого хорошо «хууууу»?
— Для Саймона, для кого же еще? Это очень важная выставка, очень-очень важная. Именно она, возможно, поставит его в один ряд с лучшими современными художниками Англии. Вы знаете, что в прошлом году его картину «Мир медведей» купила Галерея Тейта «хууууу»?
— Да, знаю. Но его новые картины — вы не покажете мне о них подробнее «хууууу»?
— Это важно для лечения «хууууу»? Знаете, подобные неформальные распоказы не в моих правилах. — Левинсон со значением затеребил галстук; Джейн Боуэн распознала знаки «вот ведь пристала, как пальмовый лист к мокрой заднице, не отдерешь».
— Если вы думаете, что я этого не заметила, вы, черт возьми, ошибаетесь «врррааааа»! — Шерсть у Боуэн встала дыбом, и рассвирепевший психиатр некоторое время демонстрировала Левинсону свое настроение, швыряя в экран скрепки, шариковые ручки и прочее — все, что лежало на столе. — «Врррраааа!» Хотела бы напомнить вам, мистер Левинсон, что вы имеете дело с врачом, а не с какой-то вонючей галерейной самкой! Вы меня хорошо поняли «хууууу»?
— Разумеется, разумеется. Пожалуйста, будьте так добры, не беспокойтесь — я восхищаюсь розовым оттенком вашего тазобедренного глаза, да будет мне позволено так показать…
Джейн Боуэн чуть не расхохоталась. Робкий гомик на экране даже поклонился ей, задрав угловатую задницу выше собственной головы.
— Вы понимаете, я должен соблюдать осторожность, сами знаете — журналисты и все такое… Этот его нервный срыв, они из него могут такую конфетку приготовить… и «хууууу» что до картин, то они весьма «хууууу» наглядны. Не побоюсь этого знака — наглядны настолько, что оторопь берет.
— В каком смысле «хууууу»?
— Ну, это в основном изображения того, как рвут на части и иным образом разрушают обезьяньи тела… вот в каком смысле… — Он потеребил сидящие на носу очки в золотой оправе и продолжил: — Этакое «хууууу» растелешение, развоплощение. Картины, покажу я вам, просто-напросто шокируют. Он взял за основу апокалиптические полотна Мартина и создал серию холстов с разного рода воображаемыми и имевшими место в действительности сценами гибели обезьяньих тел, для них для всех характерна потрясающая изобразительная сила, потрясающая четкость линий, откровенность…
Агент вытянул лапы по швам. Очки сползли к губе, он водрузил их на место.
— Понятно. — Джейн Боуэн была растрогана, даже очарована тем, как Левинсон описал картины ее пациента. — Вы знаете «грррннн», возможно, эта информация в самом деле прольет свет на природу его психоза. У него наблюдаются симптомы разного рода моторных, сизначь телесных, расстройств, нарушена проприоцепция…
— Нарушено что «хууууу»?
— Проприоцепция — способность определять положение собственного тела и его частей в пространстве. Обычно это результат органических повреждений мозга, но те же симптомы могут свидетельствовать и об истерии, точнее, о так обозначаемой истерической конверсии, и ваши жесты — в пользу второй гипотезы, так как, получается, именно телесность занимала его в последнее время. Так что, мистер Левинсон, благодарю вас за оказанное доверие в таком «грррнн» важном деле и распоказ о картинах. Надеюсь, у меня вскоре будут для вас хорошие новости, но, если честно, я бы на вашем месте не ожидала увидеть Саймона на закрытом просмотре. В ближайшее время он едва ли почувствует себя достаточно хорошо.
— А как насчет интервью «хууууу»?
— Я очень сомневаюсь, психоз все еще в кризисной стадии.
Завершив уханье, Джордж Левинсон развернулся на 180 градусов, уселся на пол и принялся разглядывать один из холстов, о которых только что махал с психиатром. С одной стороны, показать, что от этой картины веет чем-то донельзя патологическим, означало не показать ничего, с другой стороны, этот патологический дух не имел никакого отношения к делу. По крайней мере, таково было твердое убеждение самого Джорджа Левинсона. Обсуждать, где проходит грань между творчеством и сумасшествием, было, с его точки зрения, празднейшим из занятий, по крайней мере в отношении работ Дайкса и других по-настоящему талантливых художников. Такие всегда писали то, что писали, и все тут.
И все же эти его картины, особенно та, которая запечатлела, нет, заточила в толстом слое масляной краски миг, когда начался этот ужасный, страшный пожар на Кингс-Кросс в 1987 году, представляли собой настоящий кошмар, какой не во всяком сне приснится. Вот шимпанзе пересаживаются с одной ветки на другую, вот они, разинув пасти, катятся вниз по эскалатору, опрокинутые огненным валом. Вот два-три самца, которые в тот миг оказались на самом верху, — они заживо горят, их шерсть и одежда объяты бело-оранжевым заревом; а вот детеныш — завис в воздухе, падает прямо на зрителя. Джордж Левинсон зачарованно покачал головой — он-то знал, что, как ни вставай перед картиной, детеныш все равно будет падать прямо на тебя, словно бы требуя его поймать. Так угрожают пассивному наблюдателю: «Погоди, ты вот-вот станешь активным деятелем». Этот детеныш был для Саймона тем же, чем для Хальса — глаза «Улыбающегося кавалера».[73]