Саймон стонал, хватался за задние лапы. Интересно, кто теперь изображен на его картинах — обезьяны? Что, теперь на его холстах горят, истекают кровью и разбиваются вдребезги обезьяны? Неужели это правда? И Сара, что они там написали про Сару и Кена Брейтуэйта, неужели это тоже правда? Почему же я не ревную? Пока она была человеком, я хотел, чтобы ее тело принадлежало только мне, мне одному. Хотел, чтобы я один мог наслаждаться ее гладкой кожей, чтобы я один мог входить в ее влажную пещеру, исторгать из нее стоны. А теперь образ чьего-то смазанного члена, входящего в нее…
…сон. Я выхожу из нее. Исторгаюсь из нее. Она сидела на дереве. Как птица. Грызла нить, связывавшую нас. Пыталась перекусить ее острыми клыками. Во сне она была шимпанзе. Да-да, во сне она была шимпанзе.
Уотли и Прыгун поедали салаты в «Кафе-Руж», что через дорогу от больницы. Прыгун имел теперь полное право находиться в психиатрическом отделении, и шимпанзе решили, что прятаться им больше ни к чему. Прыгун запустил пальцы в горы руколы и радиккио, а затем показал из этого «куста»:
— У меня есть для вас кое-что любопытное, доктор Уотли «грррннн».
— «Хххууу» да неужто? — отзначил консультант над валом из авокадо. — Знаешь, Прыгун, мне совершенно нелюбопытно заключать с тобой союз, если он не имеет шансов принести результаты, причем немедленные. «Аааааааа!» — Уотли отвлекся, приухивая официанта.
— «Ххууу»? Все в порядке, джентльсамцы? — спросил официант в белом фартуке, белой сорочке с яркими красными пуговицами и с зачесанной вперед и выкрашенной в рыжий цвет шерстью на голове. Уотли и Прыгун смерили его взглядами, полными нескрываемого презрения.
— В целом все путем, — показал Уотли, — однако, по-моему, я заказывал чесночный хлеб «уч-уч-хууууу»?
— Он немедленно будет у вас на столе, сэр.
Официант ускакал на кухню, по пути наскочив на коллегу; опытные шимпанзе исполнили нечто вроде акробатического трюка, который окружающим представился как скоростное мельтешение чего-то черного и волосатого, и продолжили ползти своей дорогой, ничего не уронив и не расплескав. Уотли рыкнул, опустил глаза к салату и обнаружил, что тот успели приправить блестящей папкой, в каких носят официальные отчеты и другие бумаги подобного рода.
— И что это у нас такое, Прыгун «хуууу»? — Уотли рассмотрел папку повнимательнее, затем схватил ее и принялся чесать себе темя острым пластиковым углом.
— Будьте так добры, прочитайте, что там внутри, — отзначил Прыгун. — Я уверен, вы найдете содержимое весьма интересным и донельзя конкретным.
В кабинете Джейн Боуэн раздался звонок. Старшая по отделению сняла трубку, ухал Джордж Левинсон:
— «ХууууГрааа» доктор Боуэн, как вы сегодня «хуууу»? — Даже с такого расстояния Джейн определила, что у Левинсона тяжелейшее похмелье. Спортивные очки от солнца едва держатся на высоком носу, длинные коричневые бакенбарды чем-то перепачканы, видимо еще не отмытыми последствиями вчерашнего буйства.
— «ХууууГраааа» неплохо, неплохо, спасибо, мистер Левинсон.
— Как вам выставка «хуууу»?
— Ничего, ничего… хотя, призначусь, просмотры такого рода — не мое.
— Я бы «уч-уч» показал, что мероприятие прошло довольно нетипично. Полагаю, вы застали пару-другую из развязавшихся потасовок «хуууу»?
— Видела, как начиналась одна из них. Причетверенькали ли в конце концов дерущиеся к единому мнению?
— «Уч-уч» боюсь, не совсем. Покажите мне, Саймон видел сегодняшние газеты «хуууу»? — Левинсон нервно затеребил шерсть на бакенбардах, будто у него на подбородке рос сам художник и он решил его почистить.
— Полагаю, он их как раз изучает. Кстати, утро у нас прошло весьма успешно. Мы убедили его покинуть палату и провели необходимые обследования…
— И «хуууу»?
— «Хуууугрррннн».
— Доктор Боуэн «хууууу»?
— «Хуууугрррннн» боюсь, мистер Левинсон, я не вправе сейчас показывать вам об их результатах, — надеюсь, вы меня поймете.
Боуэн надеялась, что Левинсон отступит, точно зная, что надежды тщетны. Некоторое время галерист разглядывал ее сквозь солнцезащитные очки. Но Джейн, даже не видя его глаз, знала, что в данный момент они представляют собой паутину красных набухших сосудов.
В конце концов он поднял лапы:
— Дело в том, что…
— Я внимательно слежу за вашими жестами, — оборвала его Боуэн.
— Дело в том, что, как вы знаете, экс-первая самка Саймона не намерена сколько-нибудь эффективно его защищать, да и вообще принимать участие в его судьбе…
— «Уч-уч» а вот вы, наоборот, намерены «хуууу»?
— Я же его союзник… Я жестикулировал с его адвокатом. Если вы собираетесь… как показывается, госпитализировать Саймона перманентно, то мы имеем право выступить от его имени, так как назначены его душеприказчиками и можем его представлять…
— Вы намерены возражать против длительной госпитализации «хуууу»?
— «Хуууу» не знаю, доктор Боуэн. Поймите, я вовсе не хочу спорить с вами, вы лучше меня понимаете, что нужно делать с Саймоном, я считаю вас самым мудрым, самым милостивым, самым восхитительно проницательным психиатром. На вашу лучезарную задницу я готов смотреть часами… Особенно теперь, когда к вам присоединился именитейший из врачей, сам доктор Буснер… Я не сомневаюсь, пока Саймон в ваших лапах, с ним все будет хорошо, но вот что я хотел бы понять — он представляет для кого-нибудь опасность? В смысле, для себя или для окружающих «хуууу»? Полагаете ли вы, что дальнейшее заточение в больнице благотворно скажется на его здоровье «хуууу»?… — Левинсон прервался, запустил палец под очки. Через миг палец появился обратно, к нему прилипла песчинка — или какая-то другая дрянь, Боуэн не успела разобрать, какая именно, так как Левинсон тут же отправил ее в рот.
Боуэн задумалась. Галерист прав — сейчас самое время принять решение по поводу Дайкса. Его состояние день ото дня становилось не менее, а более аномальным, тем более аномальным, чем глубже они вникали в него, и теперь, когда они получили неопровержимые доказательства наличия у него в мозгу органических повреждений, хуже того, дефектов, кто посмеет отрицать, что Саймон болен, хотя, быть может, не только психически.
— «Грррннн» что же, мистер Левинсон. Призначусь, положение затруднительное — мы не знаем, что делать с Саймоном. Думаю, в ближайшее время мы созовем консилиум…
— Что вы хотите показать «хуууу»?
— Что вам и адвокату мистера Дайкса было бы очень неплохо в самом деле оформить официальную доверенность и получить законное право представлять его интересы. Потому что, если Саймон не согласится на лечение, которое мы ему пропишем, по доброй воле, то встанет, вероятно, вопрос о том, чтобы его заставили пройти назначенный курс вы.
— Знаете, может, у меня что-то с экраном, но ваши знаки выглядят весьма мрачно «уч-уч».
— «Хууууу»… ладно, это ведь все равно не повлияет на исход дела… покажу вам так: мне кажется, шансы Саймона Дайкса на выздоровление, чем бы он гам ни болел, невелики.
Закончив ухать с Левинсоном, Джейн снова подняла трубку. Она ухнула сначала Уотли, потом Прыгуну на мобильный Буснера, затем в отдел ухода за психическими больными и, наконец, из вежливости, Саре, сообщив ей, что в ближайшее время будет принято решение о дальнейшей судьбе Саймона. А после д-р Боуэн откинулась на спинку кресла, положила задние лапы на стол и со знанием дела плотно занялась всеми органами своего тела, до которых могла достать языком.
Часа два спустя оповещенные Боуэн шимпанзе собрались в кабинете Уотли. Норрис, уполномоченный из отдела ухода, взобрался по внешней стене здания, перепрыгивая с балкона на балкон, и ввалился к консультанту через окно. Зак Буснер пушечным ядром пролетел по длиннющему коридору с другого конца психиатрического отделения, на ходу раздавая оплеухи подвернувшимся под лапы обезьянам. Явились, завершив свою заговорщицкую трапезу, и Уотли с Прыгуном, разумеется в разное время. Уотли возник из воздуха на манер чеширского кота, но в обратном порядке — первым знаком его присутствия бь1ли челюсти, неожиданно начинавшие жевать ваши локти, а уж потом появлялось все остальное. Прыгун задержался и вошел с демонстративно деловым видом, в срочном порядке устраняя из шерсти свидетельства недавнего спаривания.
Боуэн причетверенькала из своего кабинета с гордо задранной под самый потолок задницей и пачкой папок под мышкой.
Она и объявила собрание открытым:
— «ХууууууГраааа!»
— «ХууууГраааа!» — отозвались остальные, кто громче, кто тише. Прыгун изобразил только намек на рык и еле слышно постучал пальцами по полу, тогда как от рева Буснера чуть не вылетели стекла, а Уотли пришлось громко заскулить, когда он увидел, с какой силой коллега колотит по столу подвернувшейся ему под передние лапы подушкой:
— «Хуууу» мне ее подарила моя дочь!
Когда установилось безмолвие и беззначие, Боуэн замахала лапами, излагая собравшимся историю болезни Саймона Дайкса — его припадок, его реакцию на «скорую», его поведение по отношению к персоналу больницы и к хорошо знакомым шимпанзе, подробности его состояния здоровья (здесь ей пришлось справляться по документам Энтони Бома) и прочее. Отложив на некоторое время бумаги, она порассуждала на тему, не может ли текущее состояние Саймона представлять собой истерию, развившуюся на почве изначальной депрессии. Также она напомнила видео-юрии, что, возможно, все произошедшее — неадекватная реакция организма Саймона на прописанный Бомом прозак вкупе с экстази, принятым художником в ночь накануне припадка. Завершив отступление, Боуэн вернулась к текущему состоянию художника и сообщила о результатах тестов и обследований, в частности, обратила внимание консилиума на симптомы маниакально-депрессивного психоза и, не вдаваясь в детали, на наличие органических неврологических повреждений.
Закончив, она ухнула и села на пол, протянув заднюю лапу Норрису, чтобы тот ее почистил. Первым нарушил беззначие Уотли:
— Итак, что же вы нам показываете, Джейн «хууууу»? Мне кажется, при постановке окончательного диагноза нужно обязательно отталкиваться от этих зон повышенной интенсивности сигнала, то есть от факта наличия явных органических повреждений в его мозгу. При таком масштабе «уч-уч» повреждений, какова бы ни была их природа, прогноз, увы, неутешительный. Мне кажется, обсуждать Дайксову человекоманию ни к чему; даже если мы поймем ее природу, как это поможет нам его вылечить «х-хуууу»?