Что тут случилось с несчастным Павлом Егоровичем, и сказать трудно. Свет померк в его глазах, и он осознал, что жизнь кончилась…
Прежде чем открыть глаза, он почувствовал, что кто-то осторожно трогает его за плечо. Павел Егорович с трудом открыл и снова закрыл глаза, не поверив в то, что увидел. Тёщино лицо, оказавшееся вдруг совсем рядом, увеличилось, вытянулось, и на нём появились седые, с прозеленью от табака усы. Увиденное было до того жутко, что от него не спасали плотно сомкнутые веки. «Уж не того ли я, действительно, в самом деле…» — промелькнуло в его голове, и Павел Егорович в панике открыл глаза. Кругом стало почему-то сумрачно. Он сидел в пустом вагоне метро с притушенным освещением. Над ним склонился пожилой усатый милиционер и с доброй настойчивостью теребил его за плечо. Причём на усатом лице милиционера было написано, что он всё понимает, что будить ему приличного человека не хочется, но будить надо, и никуда от этого не денешься.
— А? Что? — воскликнул Павел Егорович. — Какая станция?
— Конечная, — сказал милиционер и ещё раз по инерции потряс его за плечо. — Вставай, приехали…
— Да, да, — согласился Павел Егорович и поднялся.
— Шапку-то, шапку возьми, — напомнил милиционер и подал ему шапку.
— Хорошо, спасибо, — смущённо пробормотал Павел Егорович и облизал спёкшиеся, пахнущие чебуреками губы.
— Тебе куда ехать-то? — сочувственно спросил милиционер.
Павел Егорович помолчал, глядя, как поезд закрывает двери и не спеша уползает в чёрный тоннель, потом несколько раз прочитал на появившейся из-за последнего вагона стене название станции «Беляево», потом посмотрел на милиционера и недовольно спросил:
— А как я сюда попал?.. Как я здесь очутился? — сказал он таким голосом, будто милиционер был во всём виноват.
— Тебе куда ехать-то? — терпеливо повторил милиционер.
— В Текстильщики, — недоумённо ответил Павел Егорович.
— Ты время-то знаешь? — сокрушённо поинтересовался милиционер и кивнул в сторону больших квадратных часов, на которых уже даже лампочки, отмечавшие каждые пять секунд, потухли и ничего больше не отмечали, будто время остановилось. Стрелки, впрочем, показывали половину второго.
Павел Егорович растерянно огляделся. На станции они были вдвоём с милиционером, только где-то в конце слышались женские голоса и отчётливо пахло керосином и ещё чем-то унылым, названия чему Павел Егорович не знал. Он в ужасе зажмурился, полагая, очевидно, что эта мрачная и фантастическая для него картина исчезнет, но стоило ему зажмуриться, как перед глазами его стали мелькать разрозненные картинки: распахнутое пальто Николая, Галина Семёновна со скрещёнными руками, её узловатая коленка… Павлу Егоровичу стало ещё страшнее, и он открыл глаза.
— Я к тёще ехал, — проглотив липкую слюну, сказал Павел Егорович.
— Тогда понятно, — кивнул милиционер, будто эта фраза разъяснила всю ситуацию. — Оно, может, и лучше, что не доехал… Теперь-то куда?
— Теперь надо домой…
— Вот и правильно. У меня один знакомый тоже из-за тёщи сидит, ему ещё полтора года тянуть, а сам по себе мужик смирный…
Павла Егоровича передёрнуло от слова «тоже».
— Домой поеду, в самом деле… Жена, наверное, волнуется. Только вот как? — Он доверчиво посмотрел на милиционера, и ему захотелось, чтобы милиционер обнял его одной рукой за плечи, как давеча Николай, и тихонько повёл домой.
Он шагнул к нему навстречу и тут понял, что ещё кроме симпатичных усов, приятного голоса и добродушной улыбки так быстро расположило его к этому незнакомому человеку. От милиционера остро пахло валерьянкой, мёдом и ещё чем-то, чего сразу не поймёшь, но до того знакомо и радостно, что Павел Егорович несколько раз с шумом втянул в себя воздух и… узнал этот запах, как узнают друзей далёкого детства.
— Табачок нюхаете? — вдруг улыбнувшись и забывая все свои неприятности, спросил Павел Егорович.
Милиционер тоже улыбнулся, но только смущённо и застенчиво кивнул.
— Я сразу узнал, по запаху, — сказал Павел Егорович, — дед, покойник, страсть как любил. Помню, я всё таскал у него и с ребятами нюхал. Он, бывало, увидит и согнутым пальцем по столу: «Ну поймаю, механик…» Механиком звал…
— Угощайся, враз голову прочистит.
Павел Егорович угостился, но зачихал только на улице, уже простившись с милиционером. И действительно прочистило…
«Беляево — надо же! — уныло думал Павел Егорович. — И как я сюда попал? Поле… Дома… Холодно! Чёрта лысого я отсюда уеду! На чём?»
Он полез во внутренний карман за деньгами. Крупных денег, надо сказать, Павел Егорович с собой не носил. Они лежали дома в туалетном столике жены, откуда и брались по надобности. Павел Егорович достал бумажник. От трёшки, взятой сегодня утром, оставался рубль с мелочью. В чебуречной угощал Николай.
Тоска тут охватила Павла Егоровича. Можно было, конечно, поймать такси и дома расплатиться. Он тут же представил, как в пальто, спотыкаясь о стулья, пойдёт в спальню (а там всё равно придётся зажигать свет), как, воровски оглядываясь на жену, станет потихоньку выдвигать ящик туалетного столика, как жена проснётся, а утром станет звонить тёще…
Он повертел в руках и зачем-то понюхал рубль. От рубля пахло чебуреками.
Подмораживало. Низкий ветерок погнал по гололёду позёмку. В стеклянном аквариуме метро погас свет, и стало совсем неуютно.
«Ну вот, — обречённо думал Павел Егорович, непослушными руками застёгивая пальто, — теперь околею здесь от холода… А что делать-то? Что же это со мной? Торчу один на краю света, будто у меня дома нет. Как нашкодивший мальчишка, в самом деле… В собственный дом боюсь возвращаться. Поди, Николай не стоял бы здесь… То-то и оно, что я не Николай. Хотел раз в жизни тёще пару слов сказать и то не смог. Нет, Павел Егорович, не орёл ты, не хозяин своей жизни… Ну уж нет! Хватит! Я ей всё скажу… И не завтра. Сейчас! В конце концов, хватит ёжиться! Ничего — разбужу. Не каждый день. Я ей только пару слов скажу — и домой, а там расплачусь. Ничего, деньги дома есть. Не каждый день гарнитуры покупать…»
От этих мыслей Павел Егорович весь преобразился. Понуро опущенная голова его теперь горделиво поднялась, движения стали уверенны и энергичны. Он выбежал на середину улицы и решительно зашагал в ту сторону, где, по его разумению, была Москва. Здесь, в Беляеве, он раньше не бывал и считал этот район другим концом света.
Свободных такси не оказалось. Ветер, подгонявший Павла Егоровича в спину, вдруг повернул и колко задул в лицо. Павел Егорович поднял барашковый воротник пальто. Над дверями редких магазинов горели жёлтые и красные лампочки сигнализации, бессмысленно перемигивались светофоры. Павла Егоровича обогнал милицейский газик и притормозил. Павел Егорович опасливо покосился в его сторону и прибавил шагу. Люди в газике сочли, очевидно, Павла Егоровича существом безобидным и уехали, стремительно рванув с места. На всякий случай он сошёл с проезжей части на тротуар.
Некоторое время машин вообще не было. И дома кончились. По обе стороны от дороги, в бугристом заснеженном поле, чернели изломанные силуэты каких-то непонятных строений. Павел Егорович остановился и опустил уши шапки. Сделалось совсем тихо… И вот в глухой тишине, беззвучно, как привидение, неизвестно откуда выползла странная машина, на которой не светилось ни одного огонька. В кабине никого не было видно, а кузов машины странным образом напоминал гроб, В воздухе (Павел Егорович это определённо почувствовал) запахло сырой землёй. Машина двигалась ровно посреди дороги, по самой разделительной полосе. Павлу Егоровичу стало жарко. Машина свернула в его сторону и прижалась к тротуару, и тут Павел Егорович с облегчением разглядел, что это обыкновенная песко-разбрасывательная (чёрт её знает, как она называется!) машина с кузовом, действительно похожим на гроб. Дверца у машины откинулась, и из тёмной кабины, пахнущей теплом и бензином, весёлый голос прокричал:
— Ну что, начальник, поедем?
Павел Егорович радостно закивал и торопливо забрался в кабину. Шофёр, которого нельзя было разглядеть в темноте, сладко, со стоном потянулся и дёрнул рычаг коробки передач. Мотор взревел.
— Куда поедем-то?
— В центр, — коротко ответил Павел Егорович и с удовольствием убедился, что решительность его не пропала.
От теплоты кабины, от весёлого и ладного говорка шофёра ему стало хорошо и спокойно. Он теперь не сомневался в правильности своего решения.
— Это мы можем, нам всё равно, где дорогу мостить, — сказал шофёр.
— Я ей покажу, в конце концов, кто есть кто… — бормотал Павел Егорович. — Я ей только пару слов скажу, не больше… Пусть раз в жизни правду послушает. А то она думает, что осчастливила меня…
— Ты, начальник, всё-таки не того… — насторожился шофёр. — А то загремишь… И я с тобой.
— Не беспокойся, друг, — торжественно заверил его Павел Егорович. — Я её не трону. Я только скажу пару слов, и этого будет достаточно.
Вот он, дом, большой, тёмный, темнее, чем во сне. Ни одно окошко не горит. И почему тут так воняет кошками? А табличка на двери — так и есть — начищена. Горит, как золотая…
Павел Егорович с наслаждением нажал на кнопку звонка. За дверью что-то слабо загудело. Он с сомнением прислушался и нажал ещё раз. «Разве мыслимо от такого звонка проснуться?» — подумал Павел Егорович и нажал на кнопку так, что побелел палец. Потом приложил ухо к двери, обитой потрескавшимся от старости дерматином.
— Ага… — сказал Павел Егорович, — ничего! — И начал стучать кулаком по глухому дерматину.
По пустой и сумрачной лестничной клетке снизу доверху пронёсся гул. С коротким, отчаянным «мявом» откуда-то из темноты выскочила рыжая кошка, сверкнула ошалелыми глазами и брызнула вниз.
— Ничего… — с угрозой сказал Павел Егорович и застучал ещё сильнее.
В соседней квартире проснулись и зажгли свет. Павел Егорович определил это по вспыхнувшей точке глазка. Он перестал стучать.