— Пусти, я объяснюсь с этой змеиной породой с белым хвостом и индейской головой, — произнес Хозе, толкая локтем индейца.
— Хозе! — произнес старик торжественным тоном. — С тех пор, как мне предстоит заботиться о жизни сына, я вижу перед собой священную обязанность, и в случае, если нас постигнет какое-то несчастье, хочу предстать пред судом Всевышнего с чистой совестью. Мы не можем действовать очертя голову.
Потом он опять обратился к Метису.
— Ну, так объясняйтесь же прямо, как прилично бесстрашным воинам и христианам. Что вам надо? Как полагаете вы поступить с вашими пленниками?
Но Метису не хотелось раскрывать своих планов. Хотя он был почти уверен в победе, ему все же хотелось избежать пролития крови и, главное, потери времени на перестрелку. Он все еще льстил себя обманчивой надеждой, что три охотника предпочтут плен смерти, от которой их ничто не могло уже спасти.
— По чести, я не знаю, что мне с вами троими делать, — отвечал он. — Впрочем, может быть, вы знаете некоего Черную Птицу, воины которого меня сопровождают. Он во что бы то ни стало хочет захватить вас, и я обещал ему вас выдать.
При этих словах, произнесенных Метисом на испанско-индейском диалекте, охотники могли различить сквозь низкие ветки кустарника блеск глаз, сверкавших, как у тигра, выжидающего свою добычу; лицо, которому принадлежали эти глаза, было разрисовано такими отвратительными узорами и фигурами, что представлялось ужаснее морды тигра.
— Да, я так и думал! — откликнулся Розбуа. — А что станет с нами делать Черная Птица?
— Я вам сейчас объясню, — произнес Метис, обращаясь к своему союзнику. — Скажи, брат мой, что намерен сделать Черная Птица с Орлом, Насмешником и юным воином юга?
— Три вещи, — отвечал апах, — во-первых, я сделаю из них собак своей хижины, потом высушу у своего огня кожу с их черепов и, наконец, отдам их сердца на съедение своим воинам, потому что они храбрые люди и их мужество перейдет к тем, кто съест их сердца.
— Хорошо! — сказал Метис, внимательно выслушав слова индейца. — Метис в точности повторит слова своего брата. Великий индейский предводитель, — заговорил он, употребляя на этот раз с намерением английский язык, который был понятен обоим охотникам, — обещает своим пленникам дружбу, которую ему внушили три храбрых воина, обещает им лучшие местности для охоты за зверями и самых красивых своих жен.
— Перестань же, Розбуа, — крикнул Хозе, — это просто срам слушать злодея; разве ты не видишь, что он издевается над твоей честностью?
— Что говорит Насмешник? — дерзко спросил старый разбойник.
— Он говорит, — отвечал Хозе, — что не хочет уступить вам в великодушии и обещает вам три вещи: тебе — второй удар прикладом по башке, твоему сыну — удар ножом в самое сердце, а его бесстыдный язык обещает бросить воронам на съедение!
— Га! — крикнул Метис, скаля зубы и в то же время с быстротою молнии наводя ружье, курок которого уже был взведен заранее.
Бандит забыл о своем обещании выдать троих охотников живыми.
Хозе и канадец не могли нагнуться так скоро, и кому-нибудь из них пришлось бы поплатиться жизнью, ибо их ружья лежали далеко, но в эту минуту позади них раздался выстрел, и Метис повалился назад.
Выстрел этот принадлежал Фабиану.
К несчастью, карабин юноши далеко не бил, и пуля его, ударив в шерстяное одеяло, перекинутое через плечо Метиса, и кожаный мешок, потеряла силу.
Несмотря на то, Метис, пораженный пулей, зашатался, как дуб, который слишком крепок, чтобы повалиться от одного удара топора, и, вероятно, свалился бы в пропасть, если бы отец не поддержал сына.
Схватив своими сильными руками сына, Красная Рука поспешил снести его с отлогости.
Вместе с ним исчезли и индейцы, стоявшие перед тем за кустарниками, и вскоре все вдруг замолкло.
Глава XXXII
Положение, в котором находились три приятеля, было весьма незавидным. Бой, казавшийся неминуемым, угрожал сделаться упорным и горячим, между тем как охотники, далеко уступавшие числом своим противникам, кроме собственных сил, не могли рассчитывать ни на какую помощь. Притом они не могли быть слишком расточительны ни со своим огнестрельным запасом, ни со съестными припасами, которых оставалось немного.
Огонь, пылавший сквозь горный туман, привлек внимание канадца.
— Свет, который виднеется там наверху, мне не нравится, — заметил он. — Хотя с этой стороны у нас достаточно надежное прикрытие, однако все же неспокойно, когда знаешь, что сзади тебе угрожают пули. Индейцы, вероятно, не упустят случая воспользоваться этим обстоятельством, чтобы отвлечь наше внимание от главного пункта нападения. Туман, покрывающий вершины, не мешает им стрелять в нас наугад.
— Ты прав, — присовокупил Хозе. — Я думаю, что старый разбойник и его сын обязались Черной Птице выдать нас невредимыми, и они, вероятно, постараются, когда внимание наше будет отвлечено перестрелкой, раздробить нам плечо или руку или что-нибудь в этом роде…
— Смотри, Фабиан, — объяснял старый охотник юноше, — вот твой пост. Гляди постоянно на огонь и наводи туда свое ружье. Как только увидишь сквозь туман свет выстрела, спускай курок, целься прямо и смело в том направлении, откуда виднеется свет.
Взяв свой карабин в руки, Фабиан расположился за шерстяной оградой, стараясь в точности исполнять указания канадца.
Вдруг раздались два выстрела, следовавшие один за другим. Один выстрел был произведен со стороны гор, между тем как другой принадлежал Фабиану, напрасно стрелявшему по неприятелю, засевшему на высоте водопада.
Три раза повторялись эти двойные выстрелы. Целый дождь мелкой коры и сосновых шишек сыпался на охотников.
— Уступи-ка мне свое место, Фабиан, — произнес Розбуа, — а сам займи мое. Покажи-ка ему, как следует держать ствол ружья, чтобы не показывая его неприятелю, владеть им.
Поместившись на новом посту, Розбуа с обычной своей быстротой окинул взглядом не только вершины, но и равнину. Его поразил вид нескольких плоских камней, похожих на большие плиты, расставленные на небольшом расстоянии друг от друга по ту сторону озера.
Розбуа насчитал четыре плиты, расставленные стоймя; ему нетрудно было догадаться, что за этими камнями должны скрываться индейцы, преграждая охотникам путь к отступлению. Затем глаз канадца обратился к высотам, где огонь еще слабо просвечивал сквозь туман.
В этом положении он замер и принялся терпеливо, как индеец, ждать.
Между тем Хозе и Фабиан, лежа не земле и не двигаясь, потихоньку переговаривались между собой.
Хозе, рассказывавший что-то Фабиану, еще не докончил фразы, как вдруг ружье его выпалило.
Пронзительный крик последовал за выстрелом.
— Больше он уже не закричит, я вам ручаюсь. Я готов побиться об заклад, что пуля прошла через глазную впадину в черепе. Да, дон Фабиан, — продолжал испанец, вновь заряжая ружье, — эти степные разбойники ужасный народ. Я был свидетелем, как отец с сыном боролись не на жизнь, а на смерть! Я видел, как сын прижимал коленом отца, молившего о пощаде, как он выхватил нож, чтобы снять кожу с его черепа, и как индеец с опасностью для собственной жизни успел помешать этому преступлению. После этого что можно ожидать от подобных чудовищ? Эй, Розбуа, — прибавил Хозе, — у нас одним неприятелем меньше.
— Знаю, я слышал, как ты выстрелил, — отвечал старик, не поворачиваясь назад, чтобы не потерять из виду неприятеля.
— Эй, Розбуа! — воскликнул Хозе. — Что бы ты сказал о каком-нибудь скромном блюде?
— Ба! Хозе, разве нам не случалось по двадцать четыре часа оставаться без еды и питья, между тем как от одной зари до другой надо было сражаться? Если тебе хочется есть, попробуй поглодать одну из сосновых шишек, которые валяются подле тебя, и черт меня возьми, если ты после этого потеряешь дней на четырнадцать всякую охоту к еде.
— Спасибо, я предпочитаю лучше съесть кусок оленины или жареного буйвола, — отвечал Хозе. — Что, ничего не видать? Есть ли там кто-нибудь, кого ты мог бы достать из своего ружья?
— Конечно, есть, не менее четырех, но дело в том, что они прячутся в норах, за плоскими камнями, — отвечал канадец, бросая украдкой взгляд в направлении, где находились расставленные стоймя плиты, но последние уже были опять опущены наземь. — А, бездельники! — продолжал Розбуа. — Они опять прикрылись каменьями в своих норах. Это стоит заметить, потому что если к ночи эти кроты не выйдут из своих нор, мы можем спуститься и переловить их.
— Как видите, я не ошибся, сказав, что Барайя не открыл своим союзникам золотого прииска, — сказал Хозе, обращаясь к Фабиану, — иначе или Метис или кто-нибудь из его спутников сошли бы в долину, а это был бы отличный случай всадить им кусок свинца в башку. Я виню себя за то, что скрыл сокровища от глаз посторонних свидетелей. Однако что это они там делают? Они вовсе не трогаются с места? Очень бы желательно знать, что они задумали? — прибавил испанец с некоторым беспокойством.
— Может быть, они решили взять нашу позицию штурмом и теперь дожидаются наступления ночи, — сказал Фабиан.
— Желательно бы также знать, сколько их, — продолжал рассуждать Хозе.
Раздумья Хозе были прерваны: две огненные полосы прорезали пелену тумана, застилающего небо от глаз, и не успел еще двойной залп достигнуть слуха, как молния блеснула из ружья Розбуа.
Три выстрела почти слились в один.
Пробитые одновременно двумя пулями в том самом месте, где они были крепко привязаны к деревьям, шерстяные покрывала упали на площадку, между тем как пуля Розбуа в то же время попала в одного из стрелявших.
Подстреленный индеец, сорвавшись с верхушки горы, делал тщетные усилия удержаться за острый выступ утеса. Индеец брякнулся в самую глубину озера, разбросав во все стороны брызги.
— Всякий из нас может теперь сделать еще по одной метке на своих ружьях: двумя бездельниками меньше, — произнес Хозе. — Поистине это удачный выстрел!
Но старый охотник думал в то время о другом; его не интересовала возможность сделать на ложе своего ружья новую метку, для которой почти не оставалось места.