– Надо идти туда. – Голос его упал и стал похож на бормотание спящего. – Идти туда. Кролик, возвращающийся назад, сует голову в капкан. Идти туда – глупость. Идти туда страшно. Идти туда… Нет! – Он весь задрожал, дернулся раза два и затих.
Внизу, под обрывом, Шишак, кажется, завершал свою речь:
– А теперь ты, пучок кротовый, жук навозный, ты, трусливый клещ овечий, быстро марш с моих глаз. Иначе я… – Тут ветер снова отнес его голос.
Орех снова взглянул на неясную цепь холмов. Пятик, все еще бормоча, ерзал за спиной, и Орех, мягко подтолкнув брата передней лапой, ткнулся носом в его плечо.
Пятик вздрогнул.
– Орех, о чем я говорил? Боюсь, мне не вспомнить. Я хотел тебе показать…
– Ерунда, – ответил Орех. – Пошли вниз. Пора нам собраться. Если ты опять почувствуешь что-нибудь такое… странное, держись поближе ко мне. Я за тобой присмотрю.
11. Трудный путь
Тут… сэр Бомейн… поскакал… во весь опор через луга и топи и через широкие равнины, и нередко в пути случалось ему… с головой погружаться в трясину, ибо он скакал не разбирая дороги и не раз… был на волос от гибели. Но под конец случилось ему выехать на ровный зеленый проселок…
Черничка сидел на торфяной кочке и жевал черешки осоки, поджидая, пока Пятик с Орехом спустятся вниз.
– Эй! Что случилось? Где остальные? – спросил Орех.
– Вон они, – ответил Черничка. – Какая тут свара была! Шишак сказал, что, если Дубок и Плющик не станут подчиняться, он их попросту растерзает в клочки. А когда Дубок сказал, что желает знать, кто у нас старшина, Шишак его укусил. Ну и скандал! А правда, кто у нас старшина – Шишак или ты?
– Не знаю, – ответил Орех. – Но Шишак-то, конечно, сильней. Зря он укусил Дубка: тот и сам никуда не уйдет, даже если захочет. Он и его приятели поняли бы все сами, будь у них время подумать. А теперь, после трепки, они решат, что идут вперед, потому что Шишак их заставил силой. Я не хочу, чтобы кто-то уходил просто потому, что уходить пока некуда. И слишком нас мало, чтобы ссориться тут или драться. Фрит туманный! Нам что, других забот не хватает?
Они прошли к разлому. Сидя под нависшими ветвями ракитника, Серебряный и Шишак разговаривали с Алтейкой. Поодаль Одуванчик с Плошкой прыгали, делая вид, что их интересует только чахлая низкорослая травка. Еще чуть дальше Желудь старательно зализывал ранку на шее Дубка, а Плющик не сводил с них глаз.
– Потерпи, посиди смирно, бедняга ты, бедняга, – сказал Желудь, явно в расчете на то, чтобы его услышали все. – Дай мне хоть кровь слизать. Тихо ты!
Дубок вскрикнул нарочито громко и дернулся. Орех подошел ближе, и все выжидающе уставились на него.
– Слушайте, – начал Орех, – хоть вы и поссорились, но лучше всего сейчас забыть об этом. Место здесь скверное, но мы скоро выберемся отсюда.
– Ты действительно так думаешь? – спросил Одуванчик.
– Если мы сейчас двинемся вперед, – с отчаянием сказал Орех, – я выведу вас еще до рассвета.
«А если не выведу, – подумал он, – вы меня на клочки разорвете. Да, может, так оно будет лучше».
Второй раз поднимался он на обрыв, но теперь за ним шли остальные. Снова начался утомительный жуткий бег, прерываемый лишь на пару минут по тревоге. Один раз над головой бесшумно пролетела белая сова – пролетела так низко, что Орех встретился с ней взглядом. Но то ли сова летела не на охоту, то ли Орех был слишком велик для нее, но она исчезла за вересковой пустошью. Орех замер, ожидая, что вот-вот сова вернется, но она так больше и не появилась. Другой раз Одуванчик учуял запах горностая, и все подошли, вместе обнюхивая землю. Но запах оказался давнишний, и вскоре кролики вновь помчались вперед. Двигаться в этих низких зарослях было трудней, чем в лесу, кролики бежали неровно – то быстро, то медленно. То и дело они останавливались, обмирая при каждом шорохе, не слишком разбирая, померещился он или нет. Было так темно, что временами Орех переставал понимать, кто ведет – Шишак, Серебряный или он сам. Однажды, услышав впереди неясный звук, он долго сидел, замерев, а потом, осторожно ступая, наткнулся возле кустика ёжи на скорчившегося от страха Серебряного, который насмерть перепугался, заметив тень Ореха. В мире исчезло все, кроме смятения, страха, усталости, бега. Во время этого кошмарного ночного путешествия Плошка почти всегда держался где-то рядом. Остальные то исчезали, то появлялись, кружа, как щепки в заводи, а Плошка был поблизости и так нуждался в поддержке, что это отгоняло собственные страхи и усталость Ореха.
– Уже недалеко, Хлао-ру, уже недалеко, – не переставая бормотал Орех, пока не почувствовал, что слова уже потеряли всякий смысл, превратившись в набор звуков. Но он повторял их и повторял, обращаясь не к Плошке и даже не к себе самому. Просто он говорил во сне или словно во сне.
Наконец он увидел предвестник зари – слабый, едва различимый светлый уголок, далеко, за краем незнакомой долины; и тотчас же запела овсянка. Наверное, Орех в эту минуту чувствовал то же самое, что и проигравший сражение генерал. Где войско? Орех только и мог надеяться, что где-то рядом. Но так ли это? Все ли живы-здоровы? И где он сам – забежал вперед или отстал? Что делать дальше? И что делать, если сейчас вдруг да выскочит элиль? У Ореха не было ни ответов, ни сил, чтобы их искать. За спиной дрожал от сырости Плошка, и Орех, повернувшись, обнюхал его – точь-в-точь оставшийся не у дел генерал, который заботится о денщике просто потому, что тот случайно оказался рядом.
Все больше светало, и вскоре Орех увидел перед собой проселочную дорогу, усыпанную гравием. Он выбрался из вереска, сел на камнях и отряхнулся. Теперь он хорошо видел Пятиковы холмы – серо-зеленые, показавшиеся в сыром воздухе совсем близко. Он даже различил на пологих склонах пятна утесника и низкорослых тисов. Орех сидел на дороге, разглядывая даль, когда услышал за спиной взволнованный голос:
– Он справился! А что я вам говорил?
Орех повернул голову и увидел на дороге Черничку. Тот устал, вымазался в грязи, но сказал это именно он. Следом за ним из вереска выбрались Желудь, Плющик и Алтейка. Теперь все четверо уставились прямо на Ореха. Орех не сразу понял, с чего бы это. Потом, когда приятели придвинулись ближе, он догадался, что смотрят они не на него, а куда-то дальше. Орех обернулся. Гравийная дорога спускалась вниз к тонкой полоске рябин и серебристых берез. За ней была редкая изгородь, а дальше, меж двух покрытых леском склонов, лежало зеленое поле. Они все же прошли эту пустошь.
– Ох, Орех, – сказал Черничка, подходя и огибая грязную лужицу на дороге, – я так устал, так растерялся, что начал было сомневаться – знаешь ли ты, куда нас ведешь. Я слышал в вереске, как ты твердил это «уже недалеко», и даже злился. Я думал, ты просто морочишь нам голову. Мне следовало бы знать тебя получше. Фрит-рах свидетель, ты самый настоящий старшина!
– Здорово, Орех-pax! – сказал Алтейка. – Вот здорово!
Орех не знал, что ответить. Он смотрел на них и молчал, и тогда заговорил Желудь:
– Вперед! А ну-ка, кто первый доберется до поля? Лично я еще могу пробежаться. – Он начал было – кстати, довольно медленно – спускаться по склону, но, услышав оклик Ореха, сразу остановился.
– Где остальные? – спросил Орех. – Где Одуванчик? Шишак?
В тот же миг из вереска появился Одуванчик и сел на дороге, уставясь на поле. За ним – Дубок, потом – Пятик. Орех следил взглядом, как брат выбирается на обочину, когда раздался голос Алтейки, который показывал в сторону склона.
– Посмотри-ка, Орех-pax, – сказал он. – Там внизу Шишак и Серебряный. Они ждут нас.
Светло-серая шкурка Серебряного резко выделялась на фоне низких кустов утесника, но Шишака Орех увидел, только когда тот вскочил и подошел к ним.
– Прекрасно, Орех, – сказал Шишак. – Все вышли. Давайте-ка теперь в поле.
И через несколько минут над ними уже шелестели кроны серебристых берез, а когда взошло солнце, просвечивая то зеленым, то красным сквозь листья папоротников и цветов, кролики пролезли сквозь изгородь и побежали по мелкой канавке в густой луговой траве.
12. Незнакомец в поле
Тем не менее даже в перенаселенном кроличьем городке к чужаку, если это молодой кролик, могут отнестись терпимо… а если он к тому же достаточно силен, ему даже могут позволить остаться.
Дожить до той поры, когда исчезнут тревога и страх! Увидеть, как поднялась и рассеялась туча над головой – та самая туча, лежавшая на сердце, из-за которой возможность счастья чуть не обратилась в воспоминание! Это одно из немногих чувств, известных всем без исключения.
Вот ребенок – он ждет наказания. Но вдруг оказалось, что взрослые не заметили или простили его проделки, – и тотчас же мир заиграл всеми красками, наполнился сладчайшими ожиданиями… Вот солдат, который ждет боя с тяжелым сердцем, готовый к страданию и гибели. Но вдруг и ему улыбнулась удача. Пришло известие – война окончена, и кругом все поет! Солдат наконец вернется домой!.. А вот воробьи на пашне – спрятались от пустельги. Но пустельга улетела – и они резвятся, мельтешат над оградой, пищат и садятся, куда захотят… Вот злая зима сковала всю землю. Зайцы сидят на пригорке, вялые, отупевшие от мороза, и готовы уже погрузиться в бесконечную глубину ледяного покоя снегов и безмолвия. И вдруг – кто бы мог подумать? – затренькала капель, большая синица на голой вершине липы зазвонила в свой колокольчик, задышала земля – и зайцы носятся, скачут на теплом ветерке. Безнадежность и отвращение рассеялись, как туман, и немотное одиночество, подобное бесплодным трещинам в земле, где они обитали, расцветает подобно розе и устремляется к вершинам холмов и к небу.
Усталые кролики паслись, резвились на залитом солнцем лугу так, словно пришли из подлеска, с соседнего склона. Вереск, шараханья в темноте были забыты, их будто бы растопило поднявшееся солнце. В высокой траве играли в догонялки Шишак с Дубком. Плющик прыгал взад-вперед через ручей, бежавший посередине поля, Желудь решил было последовать его примеру, но не рассчитал – и свалился в воду. Пока он выбирался, Серебряный насмехался над ним, а затем опрокинул его на ворох прошлогодних дубовых листьев и не отпускал, пока Желудь не обсох. Когда солнце поднялось выше, съежились тени и высохла роса, все вернулись в тенистые заросли бутня, росшего вдоль канавы. Рядом, под цветущей дикой вишней, уже сидели Пятик, Орех и Одуванчик. Облетали белые лепестки, осыпая траву, поблескивая на кроличьих шкурках, и неподалеку пел дрозд: «Дер-р-ревце, дер-р-ревце, р-р-росистое дер-р-ревце. Пригнись, пригнись, пригнись».