– Ладно, – ответил Шишак. – А кстати, нельзя ли тут у вас обзавестись подружкой?
– Подружкой? – переспросил Кервель. – Да если тебе нужна подружка, выбирай любую, какая понравится. Вот и все. Мы даром не служим. Я имею в виду офицеров. Приказа никто из крольчих не ослушается, и встать тебе поперек дороги никто не посмеет. Кроме меня или Гравилата, конечно. Но мы-то уж вряд ли поссоримся. В конце концов, крольчих у нас хватает.
– Понятно, – пробормотал Шишак. – Ладно, пойду-ка и я на силфли. Поболтаю с кем-нибудь, осмотрю посты, на травке поваляюсь, если, конечно, у тебя нет ко мне поручений. Да, а как Черновар?
– Забудь о нем, – сказал Кервель. – Это не твое дело. Пока подразделение наверху, он будет сидеть здесь, а потом им займется ауслафа.
Шишак побежал в поле, чувствуя на себе угрюмые взгляды кроликов. Он растерялся и почуял недоброе. Как подступиться к опасному заданию? А пора уже и начать бы. Кехаар ясно дал понять, что долго ждать не намерен. Шишаку ничего не оставалось, как только попытаться доверить кому-нибудь свою тайну. Но кому? Уж этот городок наверняка кишмя кишит шпионами. И видимо, лишь генералу известно, кто шпион, а кто нет. А вдруг за ним и сейчас наблюдают?
«Во-первых, доверять можно собственному чутью, – подумал Шишак. – Обойду-ка я эту лужайку и посмотрю, стоит тут с кем знакомиться или нет. Но одно я решил твердо: если мне и впрямь удастся хоть кого-нибудь вывести отсюда, то непременно возьму с собой этого несчастного калеку. Тысяча элилей! Подумать только! Заставить так сидеть бедного кролика! Вот уж и в самом деле – Дурман! Для такого и пули мало».
Останавливаясь сорвать травинку, Шишак медленно двигался по залитому лучами вечернего солнца лугу. Через некоторое время он наткнулся на небольшую канавку, точно такую же, в какой они с Серебряным нашли Кехаара. В канавке, спиной к Шишаку, сидели четыре крольчихи. Он сразу узнал в них тех, что вышли последними. Они, похоже, успели утолить голод и теперь лениво болтали между собой. Шишак заметил, что в основном говорит одна, а трое слушают. Шишак чуть ли не больше всех любил сказки, и теперь ему страшно захотелось услышать что-нибудь новенькое. И когда крольчиха снова заговорила, он тихонечко подошел к краю канавки.
Шишак сразу же понял, что это не сказка. Но где-то он слышал нечто подобное. Тот же ритм, те же восторженные, восхищенные слушатели… Где это было? Потом он вспомнил запах морковки, большую пещеру и возвышающегося над толпой Дубравку. Но если Дубравкины стихи Шишаку не понравились, то эти сразу запали в душу.
Давным-давно
Пел зяблик на высоких ветках терна,
Крольчиха вывела на травку малышей —
Они играли, ветер нес весну.
Их время пронеслось, как цвет бузинный.
И зяблик улетел, и на душе темно,
И время наших игр ушло навеки.
Давным-давно
Оранжевый жучок полз вверх по колоску.
Дул ветер. Кролик со своей женой
Бежали через луг. И нору вырыли под склоном
Ореховым и зажили счастливо.
Теперь жучок замерз, и на душе темно,
И суждено одной остаться мне навеки.
Мороз, мороз. Мороз живет во мне.
Мой слух и нюх замерзли на морозе.
Весною стриж вернется, закричит:
«Крольчихи, ройте норы малышам!» —
Я не услышу. Никогда детеныш
Не оживет в моем замерзшем теле.
Во сне моем железной сетью ловят ветер.
И ветра не услышу я вовеки.
Крольчиха умолкла, и никто из трех ее подруг не произнес ни слова; но и по молчанию Шишак понял, что она высказала то, что лежало у всех на душе. Болтая и перекликаясь, пролетела над ними стайка скворцов, в траву, прямо перед носом слушательниц, упал сверху жидкий помет, но ни одна не шелохнулась, погруженная в печальные мысли. А мысли эти, как ни были они грустны, витали в местах, очень далеких от Эфрафы.
У Шишака был жесткий характер, жесткий, как и его лапы, чувствительным его не назовешь, но, как всякий, кому довелось узнать, что такое страх и лишения, он тотчас угадывал чужое горе и умел его уважать. Шишак привык с первого взгляда оценивать кроликов и решать, кто на что сгодится. И его поразило, насколько молоды и полны сил были сидящие перед ним крольчихи. Когда дикие животные чувствуют, что устали жить, они уходят туда, где никто им не помешает направить оставшиеся силы к смерти. Однажды в городке-ловушке Шишак ошибся, решив, что Пятик почувствовал эту усталость, потому и стремится уйти. Но с той поры наш герой поумнел. Он видел отчаяние крольчих и прекрасно понимал, в чем дело. Понимал он и то, что последствия перенаселения в племени всегда в первую очередь сказываются на крольчихах. Они делаются упрямыми, непослушными. Но если и это не помогает, крольчихи отправляются в путешествие, которое ведет к единственному оставшемуся в их распоряжении выходу. И Шишак пытался понять, далеко ли ушла по печальной этой тропе четверка печальных подруг.
Он спрыгнул вниз. Неожиданно оторвавшись от тягостных мыслей, крольчихи отшатнулись и сердито посмотрели на Шишака.
– Тебя, кажется, зовут Нельтильта? – обратился Шишак к симпатичной молодой крольчихе, на которую обратил внимание еще внизу. – А как тебя зовут? – повернулся он к ее соседке.
– Тетатиннанг[25], сэр, – помолчав, неохотно ответила та.
– А тебя? – спросил Шишак крольчиху, которая читала стихи.
Она одарила его взглядом, полным такой боли, такого страдания и укора, что он решил повременить и как-нибудь в другой раз сообщить, что он тайный ее друг и враг Эфрафы, что он сам ненавидит власть, которую тут якобы представляет. В ответе Нельтильты Кервелю звучала ненависть, а тут Шишак столкнулся с таким горем, которое не выразить словами. И, глядя на крольчиху, он вдруг вспомнил рассказ Падуба об огромном желтом хрудудиле, уничтожившем поле в Сэндлфорде. «Вот и он тогда, наверное, так смотрел», – подумал Шишак. В этот момент крольчиха заговорила:
– Меня зовут Хизентли, сэр.
– Хизентли? – вскричал потрясенный Шишак. – Но тогда это ты… – Он замолчал.
Спрашивать, помнит ли она Падуба, небезопасно. Не важно, помнит она его или забыла, но, значит, она и есть тот самый кролик, который рассказывал Падубу о мучительной жизни в Эфрафе. И если Шишак ничего не перепутал, Хизентли тоже однажды уже вроде как пыталась уйти отсюда. «Но, – подумал он, встретившись еще раз с отчаянным ее взглядом, – годится ли она теперь хоть на что-нибудь?»
– Вы не позволите нам уйти, сэр? – спросила Нельтильта. – Нам, видите ли, неловко в присутствии офицера. Мы потому и уходим подальше.
– О… Да… Конечно… Как скажете, – забормотал смущенный Шишак.
Он остался сидеть на месте, а четыре крольчихи скрылись в траве, и до него донесся голос Нельтильты, которая явно нарывалась на неприятности:
– Вот ведь олух!
«Что ж, видно, не все тут еще вымерло», – решил Шишак и направился в обход постов.
Он поболтал с часовыми, стараясь выяснить, в чем заключаются их обязанности. Система охраны была тут на пугающей высоте. От одного часового до другого всего секунды две ходу, а по сигналу тревоги из нор немедленно выбегут офицеры и гвардейцы резерва. В случае необходимости можно почти мгновенно поставить на ноги всю ауслафу, отозвать из патруля капитана Дрему и снять с постов дежурных офицеров, выгуливающих рядовых. Так как в Эфрафе никогда два подразделения не выходят на силфли одновременно, вернуть кроликов по тревоге обратно не составляет никакого труда. Шишак разговорился с одним из часовых, с Майораном, и тот рассказал ему о неудавшемся бегстве Черновара.
– Он притворился, будто случайно зашел далеко, – рассказывал Майоран, – а потом вдруг как пустится бежать! Он даже сбил с ног двоих часовых, которые попытались его остановить. Насколько я знаю, это первый у нас случай. Черновар мчался как сумасшедший, но Дрема уже услышал сигнал, и он просто пробежал напрямик через поле и вышел навстречу. И конечно, если бы Черновар не тронул часовых, ему на Совете досталось бы куда меньше.
– А тебе-то как живется? – спросил Шишак.
– Сейчас неплохо, я ведь в аусле, – ответил Майоран. – А если бы мне удалось дослужиться до офицера, жил бы еще лучше. Я уже два раза просился в дальний патруль – только так ведь и можно себя проявить. Дерусь я и беру след не хуже других, но от офицера, ясное дело, требуется не только это. Офицеры у нас что надо, правда ведь?
– Правда, – с чувством отозвался Шишак.
Его поразило, что Майоран явно считал Шишака своим. И в его голосе не слышалось ни зависти, ни недовольства. Шишак уже начинал понимать, что в этом городке никто не скажет больше, чем требуется, никто не сунет нос не в свои дела. А может быть, Майоран решил, что Шишака перевели из другого подразделения.
Когда стемнело и кролики уже собирались возвращаться в норы, капитан Кервель вышел на линию постов, чтобы встретить патруль Дремы. Шишак пристроился рядышком послушать, о чем они говорят. Он догадался, что Дрема ходил к железной дороге, но не нашел там ничего любопытного.
– А за дорогу вы когда-нибудь ходите? – спросил он.
– Редко, – ответил капитан. – Там, знаешь ли, так сыро, что кролику делать нечего. Так что быть-то я там был, но без задания предпочитаю туда не соваться. В мои обязанности входит приглядывать за окрестностями – не появится ли чего новенького – и докладывать Совету. Да следить, чтоб никто не удрал. Как тот бедолага, Черновар. Как он меня укусил, прежде чем я его повалил, – вовек не забуду! Если погода вроде сегодняшней, то мы доходим до насыпи, а потом бежим вдоль нее по своей стороне. А иногда идем совсем в другом направлении, до амбара. Все дело в задании. Кстати, сегодня я видел генерала, и, по-моему, через день-другой он собирается взять в дозор и тебя, когда ты устроишься и пройдет ваша очередь на силфли утром и вечером.
– Да зачем ждать-то так долго? – воскликнул Шишак, постаравшись, чтобы в его голосе прозвучало как можно больше пыла. – Почему не раньше?