– Джим, это не все. Что ты скрываешь от меня?
Он встал и остановился надо мной.
– Ну, ладно. Они сказали, что если даже Дух не возьмет меня, я все равно не выберусь отсюда. Теперь ты все знаешь.
– Что ж, – сказал я, чувствуя, как с моей души спадает тяжесть. – Не так плохо. А что касается того, чтобы выбраться, пусть будет, что будет. Одно ясно: если останешься ты, то и я тоже.
Он с отсутствующим видом кивнул. А я перешел к другому интересовавшему меня вопросу.
– Юнви тсундcи, Джим, кто они? Я не помню, чтобы ты мне о них рассказывал. Что это за легенда?
– А, малый народ, – он со смешком присел рядом со мной, оторвавшись от своих мыслей. – Они жили в земле чероки до чероки. Раса пигмеев, как те, что сейчас живут в Африке и Австралии. Только они не черные. Эти маленькие люди точно соответствуют описанию. Конечно, происходило и скрещивание. В легенде говорится, что у них кожа цвета меди и рост в два фута. Эти же с кожей цвета золота и ростом в среднем в три фута. Значит, здесь они немного посветлели и выросли. А все остальное совпадает – длинные волосы, прекрасные фигуры, барабаны и все прочее.
Он продолжал рассказывать о малом народе. Они жили в пещерах, в основном в районе Теннеси и Кентукки. Земной народ, поклонники жизни, неистово раблезианский. К чероки они относились по-дружески, но держались изолированно, и их редко можно было увидеть. Они часто помогали заблудившимся в горах, особенно детям. Если они помогали кому-то, отводили в свои пещеры, то предупреждали, что он никому не должен рассказывать, где эти пещеры, иначе он умрет. И, продолжает легенда, если он рассказывал, то действительно умирал. Если кто-то ел их пищу, он должен был быть очень осторожен, вернувшись в свое племя, и медленно привыкать к обычной пище, иначе он тоже умрет.
Малый народ был очень обидчив. Если кто-то следовал за ними в лесу, они заклинали его, так что он на несколько дней утрачивал чувство направления. Они прекрасно знали лес, хорошо обрабатывали металл, и если охотник находил в лесу нож, острие копья или вообще какую-нибудь безделушку, он должен был сказать: «Малый народ, я хочу взять это». Если он этого не делал, удача отворачивалась от него, и ему больше никогда не удавалось добыть дичь. Да и другие неприятности происходили с ним. Такие, из-за которых расстраивалась его жена.
Они были веселым народом, эти маленькие люди, и большую часть времени проводили в танцах под бой барабанов. У них были самые разные барабаны – барабаны, от звука которых падали деревья, барабаны, вызывавшие сон, барабаны, которые сводили с ума, и такие, которые разговаривали, и барабаны грома. Барабаны грома звучали как настоящий гром, и когда малый народ бил в них, поблизости собирались грозовые тучи; услышав знакомые голоса, они решали поговорить с заблудившимся членом семьи…
Я вспомнил рокот барабанов, сменивший пение; может, это малый народ выражал так свое неприятие Калкру…
– У меня есть к тебе один-два вопроса, Лейф.
– Давай, индеец.
– А что ты помнишь… о Двайану?
Я ответил не сразу. Я сам боялся этого вопроса с тех пор, как закричал на женщину-волчицу на берегу реки.
– Если ты считаешь, что с ним все кончено, ладно. Но если ты хочешь увильнуть от ответа, плохо. Я задал прямой вопрос.
– Ты думаешь, что во мне возрождается древний уйгур? Если это так, то может, ты объяснишь, где я был все эти тысячи лет между ним и мною?
– О, значит, тебя беспокоит та же мысль? Нет, я не имел в виду перевоплощение. Хотя мы о нем знаем так мало, что я не стал бы совсем отвергать эту идею. Но может быть более естественное объяснение. Поэтому я и спрашиваю – что ты помнишь о Двайану?
Я решил выложить все начистоту.
– Ладно, Джим, – ответил я, – этот же вопрос не давал мне покоя все три года после Калкру. И если я не найду ответа здесь, я отправлюсь за ним в Гоби… Конечно, если смогу выбраться отсюда. Когда в комнате в оазисе я ждал призыва старого жреца, я помню отчетливо, что это был Двайану. Я узнал кровать, узнал доспехи и оружие. Я смотрел на металлический шлем и вспомнил, как Двайану… или я… получил ужасный удар палицей, когда носил его. Я снял шлем: на нем была вмятина именно в том месте, которое я помнил. Я вспомнил, что Двайану – или я – имел привычку держать в левой руке более тяжелый меч, и один из мечей был тяжелее другого. К тому же в драке я охотнее пользуюсь левой рукой, чем правой. Воспоминания приходили ко мне вспышками. На мгновение я был Двайану плюс я сам, с интересом я рассматривал знакомые вещи, в следующий момент я был только я с беспокойством думал, что все это значит.
– Ну, а что еще?
– Что ж, я не был вполне откровенен в рассказе о ритуале, – подавленно признался я. – Я говорил тебе, что кто-то другой контролировал мой мозг. Это правда, в каком-то смысле – но, Боже, прости меня, я все время знал, что этот кто-то другой тоже я, я сам! Как будто двое стали одним. Трудно объяснить… Ты знаешь, иногда говоришь одно, а думаешь другое. Ну, а если говоришь одно, а думаешь в это время о двух разных вещах одновременно. Похоже на это. Одна часть меня восставала, испытывала отвращение и ужас. Другая – ничего подобного; она знала, что обладает властью, и наслаждалась этой властью; и именно эта часть контролировала мою волю. Но обе эти части были – я. Недвусмысленно, несомненно – я. Дьявол, парень, если бы я действительно поверил, что кто-то другой командовал мной, разве я испытывал бы такие угрызения совести? Нет, я знал, что это я; и та часть меня, которая узнала шлем и мечи, с тех пор преследует меня кошмарами.
– Есть еще что-то?
– Да. Сны.
Он склонился ко мне и резко спросил:
– Какие сны?
– Сны о битвах… сны о пирах… сны о войне против желтокожих людей, о поле битвы на берегу реки, о стрелах, тучами летящих над головой… о рукопашной, в которой я сражался большим молотом с человеком, похожим на меня… сны о городах с башнями, по которым я проезжал, и о белых голубоглазых женщинах, которые бросали под ноги моего коня гирлянды цветов… Когда я просыпаюсь, сны быстро забываются. Но я всегда знаю, что когда я их вижу, они ясные, четкие, реальные, как сама жизнь…
– Ты по снам узнал, что женщина-волчица ведьма?
– Если это и так, то я не помню. Я только знаю, что вдруг узнал ее, – вернее, та моя часть узнала.
Джим некоторое время сидел молча.
– Лейф, – спросил он, – в этих снах ты принимал участие в службе Калкру? Имел какое-нибудь отношение к поклонению ему?
– Уверен, что нет. Клянусь Богом, я бы помнил! Мне не снился даже храм в Гоби.
Он кивнул, как будто я подтвердил какую-то его мысль; потом молчал так долго, что я занервничал.
– Ну, старый лекарь Тсалаги, каков диагноз? Перевоплощение, одержимость демонами, или я просто спятил?
– Лейф, а до Гоби тебе снились эти сны?
– Нет.
– Ну… я пытался рассуждать, как Барр, и добавил кое-что из своего серого вещества. Вот результат. Я думаю, что причина всего, что ты испытал, старый жрец. Он взял тебя под контроль, когда ты увидел, как едешь к храму Калкру, но не стал входить в него. Ты не знаешь, что еще он мог внушить тебе тогда и потом заставил забыть, когда ты придешь в себя. Это просто для гипнотизера. Но у него была и другая возможность. Когда ты спал той ночью. Откуда ты знаешь, что он не пришел к тебе и не начал внушение? Очевидно, он хотел, чтобы ты поверил, что ты – Двайану. хотел, чтобы ты «вспомнил» – но в его распоряжении был лишь один урок, и он не хотел, чтобы ты помнил о Калкру. Это объясняет, почему тебе снятся великолепие, и слава, и вообще приятные вещи. Но ничего неприятного. Старик был умен, ты сам об этом говорил. Он достаточно разобрался в твоей психологии, чтобы понять, что на определенном этапе ритуала ты запротестуешь, поэтому он крепко связал тебя. Немедленно начало действовать постгипнотическое внушение. Ты не мог ничего сделать. Хотя твое сознание бодрствовало, оно не контролировало твою волю. Я думаю, так бы рассудил Барр. Дьявол, да ведь это же можно было проделать с помощью наркотиков. Вовсе не нужно обращаться к переселению душ или к демонам и к прочей средневековой чепухе для объяснений.
– Да, – с надеждой, но и с сомнением сказал я. – А как же ведьма?
– Ты видел похожую в своих снах, но забыл. Я думаю, что мое объяснение верно. И это, Лейф, беспокоит меня.
– Я тебя не понимаю.
– Не понимаешь? Подумай. Если все загадки объясняются внушением старого жреца, что еще он внушил тебе? Ясно, что он что-то знал об этом месте. Предположим, он предвидел, что ты его отыщешь. Что ты тут станешь делать? Что бы это ни было, готов поклясться, что он поместил его глубоко в твое подсознание. Ну, и что же ты станешь делать, когда ближе познакомишься с рыжеволосой ведьмой и теми несколькими счастливыми джентльменами, которые разделяют с ней этот земной рай? У меня нет ни малейшего представления, и у тебя тоже. И если тут не о чем беспокоиться, скажи, о чем же есть. Пошли, пора спать.
Мы пошли в палатку. Мы уже заходили в нее с Эвали. Тогда тут было пусто, только у стены лежала груда шкур и шелка. Теперь таких груд стало две. Мы в полутьме разделись и легли. Я посмотрел на часы.
– Десять часов, – сказал я. – Сколько месяцев прошло с утра?
– Не меньше шести. Если будешь мешать спать, я тебя убью. Я устал.
Я тоже устал; тем не менее я долго лежал, рассуждая. Я не был убежден разъяснениями Джима, какими правдоподобными они бы ни казались. И не верил, что проспал много столетий в каком-то внепространственном аду. Не верил я и в то, что был когда-то древним Двайану. Существовало и третье объяснение, которое нравилось мне не больше первых двух. У него тоже масса неприятных последствий.
Недавно знаменитый американский физик и психолог объявил о своем открытии: средний человек использует только десятую часть своего мозга; ученые в целом согласились, что это так. Самые глубокие мыслители, разносторонние гении, как Леонардо да Винчи или Микеланджело, могли использовать чуть больше. Всякий человек, который сумел бы воспользоваться всем своим мозгом, правил бы миром, – но, вероятно, он не захотел бы. В человеческом череп