Стыдно, пожалуй, наслаждаться жизнью, пока мальчишка гниет в тюрьме, тем более что юнец верит: Никлайс продолжает его дело. Дело, начавшееся с неразгаданной загадки и опасной страсти, унаследованной Трюд от Яннарта.
Страсть к истине. Эта загадка теперь не шла у Никлайса из головы. В полдень он попросил у слуги письменный прибор и записал слова, просто чтобы иметь их перед глазами:
То, что внизу, до́лжно уравновесить тем, что наверху,
и в этом точность вселенной.
Огонь восходит из земли, свет нисходит с неба.
Избыток одного воспламеняет другое,
и в этом угасание вселенной.
Никлайс вспомнил университет, где впервые узнал об этой загадке. Ее прочли на скрижали Румелабара, найденной много столетий назад в горах у одноименного города.
Эрсирские рудокопы отрыли в этих горах подземный храм. На потолке были вырезаны звезды, на полу – пылающие деревья. Вместо алтаря стояла глыба звездного камня, и на ней знаками первой южной цивилизации были выбиты слова, пленившие умы ученых со всего света.
Никлайс подчеркнул одну часть загадки, задумавшись над ее смыслом.
Огонь восходит из земли.
Возможно, змеи. Рассказывали, что Безымянный и его последователи вышли из Огненного Чрева в ядре мира.
Он подчеркнул вторую фразу.
Свет нисходит с неба.
Метеоритный дождь. Тот, что покончил с Горем Веков, ослабил змеев и дал силу восточным драконам.
Огонь восходит из земли, свет нисходит с неба.
Избыток одного воспламеняет другое,
и в этом угасание вселенной.
Угроза исходит от нарушения равновесия. Эта теория уподобляла вселенную коромыслу весов, на которых уравновешены огонь и свет звезд. Избыток любого из двух заставит весы склониться.
Угасание вселенной.
Ближе всего мир подошел к нему с появлением Безымянного и прочих. Возможно ли, что некое склонение мировых весов создало этих огненных зверей?
Солнце безжалостно било его в макушку. Никлайс понял, что задремывает. Когда Эйзару разбудил его, алхимик лежал щекой на своем пергаменте, а голова была тяжела, как мешок проса.
– Добрый вечер, друг мой, – усмехнулся Эйзару. – Ты работал?
– Эйзару! – Никлайс прочистил горло и сел прямо. – Нет-нет. Так, пустяки.
– Оно и видно. Ну, – продолжал Эйзару, – если ты закончил, не выйдешь ли со мной в город? Рыбаки вернулись с уловом серебряного краба из Бескрайнего моря, а он быстро расходится на рынке. Ты непременно должен его попробовать до возвращения на Орисиму.
– Я надеюсь никогда не возвращаться на Орисиму.
Друг замялся.
– Эйзару, – насторожился Никлайс, – что такое?
Эйзару достал из-за пазухи и, поджав губы, передал Никлайсу свиток. Печать была сломана, но Никлайс узнал герб орисимской наместницы.
– Сегодня получил, – объяснил Эйзару. – После аудиенции у вседостойного государя ты возвращаешься на Орисиму. За тобой пришлют паланкин.
Свиток стал вдруг тяжелее камня. Все равно что смертный приговор.
– Не отчаивайся, Никлайс. – Эйзару тронул его за плечо. – Достойная королева Сабран смягчится. А пока мы с Пуруме будем навещать тебя на Орисиме.
Никлайсу нелегко было проглотить разочарование. В горле словно шипастый ком застрял.
– Восхитительно. – Он выдавил улыбку. – Идем же тогда. Надо любоваться городом, пока можно.
Пуруме не могла оторваться от пациента со сложным переломом, так что Эйзару, одевшись, увел на рыбный рынок одного Никлайса. Море в тот день хлестало город колючим ветром, туманившим очки, а взгляды прохожих представлялись обозленному Никлайсу подозрительнее обычного. Хозяйка платяной лавки вызверилась на него, буркнув: «Разносчик болезни!»
Никлайс от расстройства даже не ответил. Эйзару строго взглянул на женщину сквозь очки, и та отвернулась.
Отвлекшийся на мгновение Никлайс наступил на ногу в сапоге.
Он услышал резкий вздох. Эйзару подхватил друга, а вот молоденькой сейкинке с отдавленной ногой посчастливилось меньше. Она сбила локтем вазу с прилавка, и та разбилась о камни мостовой.
– Прости меня, достойная госпожа, – низко поклонился ей Никлайс. – Я был невнимателен.
Торговец угрюмо разглядывал осколки своей вазы. Женщина медленно обернулась к Никлайсу.
Ее черные волосы были собраны в узел на макушке. Одета она была в складчатые штаны, шелковую блузу цвета темного моря и бархатную накидку. На боку висел меч. Рассмотрев оттенок блузы, Никлайс помимо воли разинул рот. Водяной шелк, если он не ошибся. Название вводило в заблуждение – ткань делалась не из шелка, а из волос. Из гривы драконов, если быть точнее. Такая ткань отталкивала воду не хуже масла.
Женщина шагнула к Никлайсу. Ее угловатое лицо носило следы солнечных поцелуев, губы обветрились. Горло украшал солнечный жемчуг.
Но в краткие мгновения встречи их взглядов в память Никлайсу врезался шрам. Он рассекал ей левую скулу, изгибаясь к уголку глаза. Точь-в-точь рыболовный крючок.
– Чужестранец, – пробормотала женщина.
Никлайс заметил, как притихла окружавшая их толпа. У него закололо в затылке. Чувствовалось, что его неуклюжесть граничит с преступлением.
– Достойный горожанин, что делает этот человек в Гинуре? – обратилась женщина к Эйзару. – Его место на Орсиме с прочими ментцами.
– Достойная Мидучи, – поклонился Эйзару. – Мы смиренно извиняемся, что прервали твой день. Это – ученый доктор Рооз, анатом из Вольного Ментендона. Он прибыл, чтобы предстать перед вседостойным государем.
Женщина хлестнула обоих взглядом. Ее воспаленные глаза говорили о тревожных ночах.
– Как тебя зовут? – спросила она Эйзару.
– Мояка Эйзару, достойная Мидучи.
– Не выпускай этого человека из виду, достойный Мояка. Он не должен расхаживать без присмотра.
– Понимаю.
Она швырнула Никлайсу последний взгляд и резко отвернулась. На спине у нее Никлайс увидел золотого дракона.
Сульярд рассказывал, что у встреченной на берегу женщины была такая же эмблема, только голубая.
Святой, это она!
Эйзару заплатил торговцу за ущерб и потянул Никлайса в мощеный переулок.
– Кто это была, Эйзару? – на ментском спросил его Никлайс.
– Достойная Тани. Она из Мидучи. Всадник великой Наиматун из Глубоких Снегов. – Эйзару промокал шею платком. – Надо было мне ниже поклониться.
– Я верну тебе деньги за вазу. Э-э… когда-нибудь.
– Какие-то несколько монет, Никлайс. Знания, полученные от тебя на Орисиме, стоят много больше.
Никлайс решил, что Эйзару, насколько то доступно человеку, близок к совершенству.
Они поспели на рыбный рынок в самое время. Серебряные крабы лились из соломенных ловушек, сверкая, словно рыцари в стальной броне. В давке Никлайс чуть не потерял Эйзару, но его друг победно растолкал народ и выбрался на свободу с очками набекрень.
Домой они вернулись перед закатом. Никлайс сослался на головную боль и удалился к себе в комнату, где сел у светильника и потер наморщенный лоб.
Он всегда гордился своим мозгом, но в последнее время не задавал ему работы. Пора было это исправить.
Тани Мидучи, без сомнения, та женщина, которую Сульярд встретил на берегу. Ее выдал шрам. Это она в ту роковую ночь провела чужестранца на мыс Хайсан и подкинула его музыкантше, которая теперь томится в тюрьме. Или уже лишилась головы.
Куцехвостый кот вспрыгнул ему на колени и замурлыкал. Никлайс рассеянно почесал зверька между ушами.
Великий эдикт требовал без промедления сдавать нарушителей границы властям. Так должна была поступить и Мидучи. Почему она вместо этого подбила подругу спрятать его на торговом посту?
Найдя ответ, Никлайс испустил такое громкое «Ха!», что испуганный кот свалился с его коленей.
Колокола!
На следующий день звонили колокола – возвещали церемонию, открывавшую Мидучи путь в драконьи всадники. Если бы накануне на мысе Хайсан обнаружили чужестранца, порт бы, конечно, закрыли, чтобы проверить на красную болезнь. Мидучи спрятала Сульярда на Орисиме – на отрезанном от города островке, – чтобы не нарушить церемонию. Честолюбие для нее выше закона.
Никлайс взвешивал свои шансы.
Сульярд согласился рассказать на допросе о женщине со шрамом в форме крючка. Может быть, и рассказал, но никто не мог знать, что она – Мидучи. Да никто и не поверил бы слову нарушителя границы. А вот Никлайс защищен соглашением между Сейки и Ментендоном. Оно уже раз избавило его от наказания, может защитить и теперь.
Еще есть возможность спасти Сульярда. Если он наберется храбрости перед государем и при свидетелях обвинит Мидучи, дому Надама придется, чтобы не рисковать торговым соглашением, предпринять какие-то действия.
Никлайс потер лоб. Он не сомневался: есть способ обернуть обстоятельства в свою пользу. Знать бы только какой?
К ночи вернулась домой усталая, с покрасневшими глазами Пуруме, и тогда слуга подал серебряного краба со свежими овощами и отваренным с каштанами рисом. Рассыпчатое белое мясо было превыше всяких похвал, но Никлайс слишком углубился в размышления, чтобы оценить лакомство. После еды Пуруме ушла, а Никлайс остался за столом с Эйзару.
– Друг мой, – начал он, – прости мне, если мой вопрос выдает невежество.
– Только невежда не задает вопросов.
Никлайс прокашлялся.
– Эта всадница, благородная Тани, – начал он. – Насколько я могу судить, всадников у вас почитают почти наравне с драконами. Это так?
Его друг долго обдумывал ответ.
– Они не боги, – сказал он. – В их честь не возводят храмов – но они в почете. Вседостойный государь, как тебе известно, ведет род от всадника, сражавшегося в Великой Скорби. Драконы видят в людях-всадниках равных себе, а это великая честь.
– Учитывая все это, – стараясь держаться небрежного тона, спросил Никлайс, – как бы ты поступил, узнав, что кто-то из них совершил преступление?