– Эта сказка правдива. Квирики в самом деле принимал облик птицы. В те времена мы умели принимать разное обличье, – сказала Наиматун. – Мы умели изменять свой рост, навевать видения и сны – такова была наша сила. Теперь ее нет.
Тани вслушивалась в голос моря под утесом. Она виделась себе морской раковиной, из которой рвется рев. Когда веки у нее отяжелели, Наиматун взглянула на засыпающую девушку:
– Ты чем-то встревожена.
Тани поежилась.
– Нет, – сказала она. – Я просто думала, какая я счастливица. Исполнились все мои желания.
Наиматун зарокотала, выдула из ноздрей облачко пара.
– Мне ты можешь сказать все.
Тани не смела встретить ее взгляд. Каждая частица ее тела требовала не лгать божеству, но правду о чужестранце она сказать не могла. За такое преступление дракана отвергнет ее.
Ей легче было бы умереть.
– Я знаю, – только и сказала Тани.
Зрачки в глазах драканы разрослись в темные пруды. Тани видела в них свое лицо.
– Я отнесла бы тебя обратно в замок, – сказала Наиматун, – но сегодня мне нужен отдых.
– Я понимаю.
Глухое рычание прокатилось по телу Наиматун. Она заговорила, словно про себя:
– Он зашевелился. На Запад легла тяжелая тень.
– Кто зашевелился?
Дракана закрыла глаза и снова опустила голову себе на шею.
– Останься со мной до рассвета, Тани.
– Конечно.
Девушка легла рядом. Наиматун придвинулась и обвила ее кольцами.
– Спи, – сказала она. – Звезды посторожат наш сон.
Ее тело защищало от ветра. Засыпая, прильнув к дракане, убаюканная биением ее сердца, Тани чувствовала себя удивительно – словно вернулась в материнское лоно.
И еще ей почудилось, будто что-то смыкается вокруг нее. Как сеть вокруг бьющейся рыбы.
26Запад
Весть о выходе королевы в город разнеслась по Инису от Горелой бухты до туманного берега Утесов. Сабран впервые после коронации должна была показаться народу столицы, и столица готовилась к встрече. Эда оглянуться не успела, как день настал.
Одеваясь, она скрыла на себе клинки. Два длинных – спрятала под юбками, еще один – сунула за лиф и четвертый – в сапог. Оставить на виду можно было только нарядный кинжальчик, какие носили все дамы опочивальни.
В пять часов Эда встретилась с Катриен в королевских покоях и вместе с ней отправилась будить Сабран и Розлайн.
Для первого после коронации выхода к народу дамы должны были представить свою королеву не просто красавицей. Она должна была выглядеть божественно. Ее одели в синий, как полночь, бархат, опоясали сердоликовым пояском, накинули на плечи палантин из меха бодмина, в котором она ярко выделялась среди одетой в отливающий бронзой атлас и коричневые меха свиты. Такой она воскрешала воспоминания о королеве Розариан, любившей синий цвет.
На ее корсаже блестела брошь в форме меча. Во всех странах Добродетели одна Сабран избрала покровителем самого Святого. Розлайн, украсившая свои волосы янтарем и стеклянными клюковками, взялась выбрать драгоценности для королевы. Эда занялась прической. Придерживая Сабран за плечо, она разбирала зубьями гребня волну черных волос, пропуская между пальцами гладкие локоны.
Сабран стояла как изваяние. Глаза у нее воспалились от бессонницы.
Эда старалась не причинять боли. Сабран откидывала голову, подчиняясь ее прикосновениям. С каждым движением гладившего волосы гребня плечи королевы расслаблялись, разжимались сцепленные зубы. Трудясь над прической, Эда касалась кончиками пальцев кожи у нее за ухом.
– Ты сегодня очень красива, Эда, – сказала Сабран.
Она впервые заговорила с тех пор, как встала с постели.
– Ваше величество так добры, – отозвалась Эда, трудясь над упрямым узелком. – Вам не терпится побывать в городе?
Сабран ответила не сразу. Эда все занималась ее прической.
– Я рада увидеть свой народ, – наконец ответила Сабран. – Отец всегда советовал мне бывать среди людей, но… я не могла.
Она, должно быть, вспомнила мать. Вот причина, по которой она четырнадцать лет видела только блеск дворцовых покоев.
– Мне хотелось бы сказать им, что я ношу дитя. – Сабран коснулась расшитого самоцветами корсажа. – Но королевский врач советовал подождать, пока дочь не начнет шевелиться.
– Им хочется увидеть вас. С животом или без, – сказала Эда. – Во всяком случае, их можно будет известить через считаные недели. И подумайте, как они обрадуются этой вести!
Королева всмотрелась в ее лицо. И вдруг, совсем неожиданно, взяла за руку.
– Скажи, Эда, – спросила она, – как у тебя всегда получается найти слова, чтобы меня утешить?
Ответить Эда не успела, потому что подошла Розлайн. Эда посторонилась, и рука Сабран выскользнула из ее руки, но призрак ее остался на ладони. Тонкие косточки и раковинки костяшек.
Сабран позволила дамам отвести себя к умывальнику. Катриен принялась помадить ей губы, а Эда, отделив шесть прядей волос, уложила их розеткой на затылке, оставив остальные спадать свободной волной. Последним надели серебряный венец.
Королева взглянула на себя в зеркало. Розлайн поправила ей венец.
– Последний штрих, – сказала она, надевая на Сабран ожерелье. Сапфиры в нем чередовались с жемчужинами, а подвеска изображала морского конька. – Помните?
– Конечно. – Сабран задумчиво погладила подвеску. – Мне его мать подарила.
Розлайн коснулась ее плеча:
– Да будет она с вами и сейчас. Она бы так вами гордилась!
Королева Иниса еще немного задержалась перед зеркалом. Наконец вздохнула и отвернулась.
– Как я выгляжу, дамы? – спросила она с улыбкой.
Катриен подоткнула под венец несколько волосков и кивнула:
– Кровь Святого, ваше величество!
К десяти часам небо слепило синевой. Свита проводила Сабран к воротам Верескового дворца, где ее ждал Обрехт Льевелин с герцогами Шести Добродетелей. На губах Сейтона Комба играла обычная благосклонная улыбка. У Эды руки чесались ее стереть.
Выглядит таким самодовольным, а в деле с убийцами нисколько не продвинулся. Как, впрочем, и сама Эда. При всем желании заняться розыском придворные обязанности оставляли ей мало времени.
Если убийца готовит новый удар, он будет нанесен сегодня.
Пока Сабран усаживали в карету, Игрейн Венц протянула руку своей внучке.
– Розлайн, – с улыбкой проговорила она, – чудесно выглядишь. Ты мой свет, детка.
– О бабушка, вы слишком великодушны. – Розлайн, присев в книксене, чмокнула ее в щеку. – Хорошего дня.
– Только и остается, что надеяться на хороший день, – проворчал Ришард Эллер. – Не нравится мне, что королева выходит к простонародью.
– Все будет хорошо, – успокоил того Комб. Его брошь – книга этикета – блестела под солнцем. – Ее величество и его королевское высочество под надежной защитой. Не так ли, капитан Тариан?
– Сегодня она надежна, как никогда, – изящно поклонился в ответ Кудель.
– Хм, – без особой уверенности отозвался Эллер. – Очень хорошо, Тариан.
Эда с Розлайн и Катриен ехали в одной карете. Когда она выкатилась из ворот в город, Эда засмотрелась в окно.
Аскалон был первой и единственной инисской столицей. Его мощенные булыжником улицы вместили сегодня тысячи людей со всех краев – из стран Добродетели, и не только. До возвращения Галиана на острова их занимали вечно воюющие между собой вожди и князьки. Галиан объединил всех под властью короны. Своей короны.
Выстроенная им и названная именем меча столица была когда-то, если верить рассказам, сказочным городом. Теперь воровства и грязи в нем было не меньше, чем в любом другом.
Большая часть домов строилась из камня. После Горя Веков, когда город пылал пожарами, соломенные крыши запретили законом. Сохранили, ради их красоты, лишь несколько деревянных зданий, выстроенных по замыслу Розариан Второй. Их темные деревянные каркасы четко выделялись на побеленных стенах.
Богатые кварталы были воистину богаты. Королевский мог похвастать полусотней золотых дел мастеров, а среброкузнецов было вдвое больше. На улице Оружейников мастера изобретали новое оружие для обороны Иниса. На Граверном острове аллея Колокольного Звона досталась поэтам и драматургам, а Медный переулок – книготорговцам. Товары со всех краев света продавались на большом рынке площади Олевейр. Блестела лазийская медь, керамика, золотые украшения. Живописные картины, инкрустация, глазурованная посуда из Ментендона. Редкое «клюквенное» стекло стародавней Безмятежной республики Карментум, курильницы для благовоний и небесные камни из Эрсира.
В бедных кварталах, вроде Телятни и Выселок, которые сегодня собиралась посетить Сабран, жизнь была не так прекрасна. Здесь стояли халупы, бордели, притворяющиеся гостиницами, чтобы уйти от указа о благонравии, и питейные дома, где пересчитывал краденые монеты разбойный люд.
Десятки тысяч инисцев высыпали на улицы в ожидании королевского выезда. Эда не могла смотреть на них спокойно. На бракосочетании убийцы не появлялись, но она была уверена: угроза не миновала.
Королевский кортеж остановился перед святилищем Девы, где, по верованиям инисцев, нашла последний приют Клеолинда (Эда знала, что это не так). Здание святилища было высочайшим в Аскалоне, даже выше Алебастровой башни, и его светлый камень сиял на солнце.
Эда вышла из кареты на свет. Она давно не ступала на улицы Аскалона, но они были ей хорошо знакомы. Прежде чем Кассар представил ее королеве, она месяц потратила, изучая каждую жилку города, чтобы найти дорогу, если доведется бежать из дворца.
Зеваки, жаждавшие внимания правителей, столпились у ступеней святилища. Они усыпали мостовую королевскими цветами и царственными лилиями. Пока из карет вылезали фрейлины и знатные камеристки во главе с Оливой Марчин, Эда занималась толпой.
– Не вижу Трюд, – заметила она Катриен.
– У нее разболелась голова, – поджала губы Катриен. – Выбрала же день!
К ним подошла Маргрет.
– Я ждала, что соберется много народу, – проговорила она, выдыхая пар, – но, Святой! По-моему, здесь весь город. – Она кивнула на королевскую карету. – А вот и они.