Сабран развернулась к ней:
– Я тебя убью. – У нее на шее вздулись жилы. – Презираю вас всех, вороны крикливые. Все вы только и думаете, что́ бы у меня выклевать. Пенсионы, поместья, наследницу… – Голос у нее сорвался. – Будьте вы все прокляты. Лучше броситься с Алебастровой башни, чем глотать вашу жалость.
– Хватит! – прикрикнула Эда. – Ты не маленькая. Прекрати скулить.
– Открой окно.
– Встань и открой сама.
Сабран тихо, угрюмо рассмеялась:
– Я могла бы тебя сжечь за такую наглость.
– Если это поднимет тебя с постели, я стану плясать на костре.
Башенные часы отбили два удара. Сабран снова упала на подушки.
– Я должна была умереть в родах, – прошептала она. – Должна была дать жизнь Глориан. И отдать свою.
Ее груди еще много дней после потери сочились молоком, и живот сохранил округлость. Она стремилась к здоровью, а тело не желало, чтобы рана затянулась.
Эда зажгла еще две свечи. У нее грудь разрывалась от жалости к Сабран, но нельзя было потакать этим припадкам ненависти к себе. Потомки Беретнета страдали недугом, который в Инисе называли головной скорбью, – приступами тоски, у которой не всегда имелись явные корни. Карнелиан Пятую прозвали Печальной Голубкой, и при дворе шептались, что она утопилась в реке. Комб поручил дамам опочивальни проследить, чтобы Сабран не пошла той же дорогой.
Если бы подлететь мотыльком к окну камеры Совета… Кто-то из герцогов Духа наверняка требовал утаить правду. Подушечки под одеждой. Безродный младенец с черными волосами и нефритовыми глазами. Кто-то мог и одобрить эту мысль, но в целом для Совета невыносимо было склониться перед кем-то, кроме Беретнетов.
– Я была уверена… – Сабран зажала в кулаки свои волосы. – Я знаю, Святой меня любил. Я изгнала Фиридела. Почему он теперь от меня отвернулся?
Эду глодало чувство вины. Ее защита обернулась обманом.
– Королева, – сказала она, – ты не должна терять веру. Не годится терзать себя…
Ее прервал новый безрадостный смешок.
– Ты совсем как Роз. Мне вторая Роз не нужна. – Сабран крепче стиснула кулаки. – Скажешь, я должна думать о чем-нибудь светлом? Так говорит Роз. Ну, о чем мне подумать, Эда? О мертвом супруге, о бесплодном чреве, о том, что Безымянный неизбежно придет?
Эда заставила себя, встав на колени, заняться камином.
Сабран в эти дни говорила мало, но каждое ее слово отзывалось для кого-то обидой. Она бранила Розлайн за молчание. Она донимала приносивших ей еду фрейлин. Она довела до слез девочку-пажа, прогнав ее с глаз.
– Я стану последней из Беретнетов. Я погубила свой род. – Сабран комкала в кулаках простыни. – Это из-за меня. Я слишком долго оттягивала рождение ребенка. Пыталась обойтись без него.
Голос ее был тих, почти неслышен.
Эда подошла к королеве. Отодвинула занавесь и села на край ложа. Сабран полусидела, баюкая израненное лоно.
– Я только о себе думала. Я хотела… – Сабран потянула носом. – Я просила Никлайса Рооза изготовить для меня эликсир, который сохранил бы мне молодость, чтобы не пришлось рожать. А когда он не сумел, – шепнула она, – я изгнала его на Восток.
– Сабран…
– Я обратилась спиной к рыцарю Щедрости, который был так добр ко мне. Ничего не пожелала отдать в ответ.
– Прекрати, – твердо сказала Эда. – Ты несла тяжелую ношу, и несла ее стойко.
– Это божественное призвание. – Щеки Сабран блестели от слез. – Больше тысячи лет правления одного рода. Тридцать шесть женщин дома Беретнет вынашивали для Иниса дочерей. Почему я не сумела? – Она зажала живот ладонью. – Почему так вышло?
В ответ Эда бережно взяла ее за подбородок.
– Тут нет твоей вины, – сказала она. – Запомни, Сабран. Твоя совесть чиста.
Сабран отпрянула от прикосновения.
– Совет Добродетелей испытает все средства, но мой народ не так глуп, – заговорила она. – Правда выйдет наружу. Лишившись основания, Добродетели рухнут. Погибнет вера в Святого. Опустеют святилища.
Ее пророчество отдавало правдой. Эда и сама знала, каким смятением обернется падение Добродетелей. Отчасти потому ее сюда и прислали. Ради сохранения порядка.
Она не справилась.
– Мне нет места в небесном чертоге, – говорила Сабран. – Когда я лягу гнить в земле, все герцоги Духа, наследники Святого Союза, предъявят права на мой трон. – У нее вырвался безрадостный вздох-смешок. – Может быть, они даже не станут ждать моей смерти, чтобы затеять междоусобицу. Они верят, что в моих силах связать Безымянного, но теперь эта сила кончится с моей смертью.
– Значит, им выгодно тебя беречь, – попыталась утешить ее Эда. – Выиграть время на подготовку.
– Сберечь – возможно, но не оставить на троне. Кое-кто уже сейчас наверняка задается вопросом, не пора ли действовать. Выбрать нового правителя, пока не вернулся нам на погибель Фиридел. – Голос Сабран звучал гулко и пусто. – Они спросят себя, много ли правды в легенде, на которой стоит моя власть. Я и сама не знаю. – Ее ладонь снова скользнула к животу. – Я доказала, что есмь лишь плоть.
Эда покачала головой.
– Они заставят меня выбрать среди них преемника. И даже если я соглашусь, другие могут оспорить мой выбор, – говорила Сабран. – Знать страны встанет под знамена кто одного претендента, кто другого. Инис расколется. Когда он ослабеет, вернется драконье воинство. И за него встанет Искалин. – Она закрыла глаза. – Я не могу этого видеть, Эда. Не могу смотреть, как гибнет королевство.
Королева, конечно, с самого начала страшилась такого исхода.
– Она была такой… хрупкой, Глориан… – хрипло выдохнула Сабран. – Как жилки листа, когда зелень его покинула. – Она уставилась в пустоту. – Они не хотели мне показывать, но я видела.
Будь на месте Эды другая дама, стала бы уверять, что дитя теперь в небесном чертоге. Розлайн нарисовала бы картину счастливого черноволосого дитяти на руках Галиана Беретнета в зале Халгалланта.
Эда промолчала. Такая картина не уймет ее горя. Рано.
Она нащупала ледяную руку и стала греть ее в ладонях. Дрожащая на просторном ложе Сабран больше походила на потерявшегося ребенка, чем на королеву.
– Эда, в том сундуке лежит кошель с золотом. Ступай в город, на черный рынок. Там продают яд «вдовица».
Эда перестала дышать.
– Не будь дурой, – прошептала она.
– Ты смела назвать Беретнет дурой!
– Как же иначе, если ты говоришь как дура.
– Об этом, – сказала Сабран, – тебя просит не твоя королева, а кающаяся грешница.
Лицо у нее осунулось, подбородок задрожал.
– Я не могу жить, зная, что мой народ обречен гибели от Безымянного или во внутренних распрях. Мне уже не знать мира с собой. – Она снова взяла Эду за руку. – Я думала, ты поймешь. Думала, поможешь мне.
– Я понимаю лучше, чем ты думаешь. – Эда накрыла ладонью ее щеку, заглянула в глаза. – Ты не виновата. Пусть ты королева, но все же только человек.
Улыбка Сабран разорвала ей сердце.
– Это и значит – быть королевой, Эда, – сказала она. – Мое тело и государство – одно.
– Значит, нельзя убить тело ради государства. – Эда не отпускала ее взгляда. – Так что нет, Сабран Беретнет. Я не дам тебе яда. Ни теперь. Никогда.
Эти слова вырвались из уголка души, который она пыталась держать под замком. Который хотела бы вовсе отсечь.
Такого лица Эда еще не видела у Сабран. Пропала тоска, оставив настороженное, любопытное внимание. Эда различала каждую зеленую точку в ее глазах, каждую ресницу, пойманное в зрачки отражение свечи. Отблеск огня плясал на ее плечах. Когда Эда потянулась к нему пальцами, Сабран припала к ее руке.
– Эда, – сказала она, – побудь со мной.
Ее голос был почти не слышен, но Эда ощутила каждое слово всем телом. Их губы сблизились. Дыхание стало прерывистым. Эда не смела шевельнуться из страха разбить этот миг. Ее кожа сделалась нежной и жаждала прикосновений Сабран.
Сабран взяла ее лицо в ладони. В ее взгляде был вопрос и страх перед ответом.
Черные волосы коснулись ее ключицы, и тогда Эда вспомнила настоятельницу, апельсиновое дерево. Она задумалась, что сказал бы Кассар, узнав, как поет ее кровь о самозванке, молящейся пустой могиле Матери. Об отродье Галиана Обманщика. Сабран притянула ее ближе, и Эда поцеловала королеву Иниса, как целовала бы любовника.
Ее тело обратилось в стеклянную нить. В едва открывшийся миру цветок. Когда Сабран губами открыла ей губы, Эда задохнулась от остроты понимания, что этого она хотела много месяцев. Лежа рядом с Сабран. Выслушивая ее тайны. Пряча розу ей под подушку. Это открытие потрясло ее до глубины души, но и воспламенило тоже.
Они замерли. Губы, едва соприкоснувшись, медлили.
Сердце забилось, переполнившись. Поначалу она не смела дышать – даже легчайшее дыхание могло разделить их, – но вот Сабран обняла ее, надтреснутым голосом выговорила ее имя. Эда ощутила, что трепет сердца снова принадлежит ей. Мягкий и частый трепет бабочки.
Она заблудилась, и нашла себя, и блуждала где-то – все разом. Ее пальцы, ведомые инстинктом, запоминали карту кожи Сабран. Они проследили шрам вверх по бедру, нашли путь среди волосков, пробрались под разбухшие груди.
Сабран отодвинулась, чтобы видеть ее. Перед Эдой мелькнуло освещенное свечами лицо – гладкий лоб, темные, решительные глаза, – а потом они снова сблизились, и горячий, небывалый поцелуй создавал мир и рождал вспышки звезд на губах. Они превратились в соты, полные секретов, в сложный и хрупкий лабиринт. Эда задрожала, приветствуя ночь всей кожей.
Она ощутила, как волна мурашек прошла по телу Сабран. Рубашка соскользнула с ее плеч и ниже, задержалась на бедрах, позволив Эде провести пальцем по позвоночнику и обнять ладонями изгиб талии. Она целовала шею и кожу за ушком, а Сабран выдыхала ее имя, запрокинув голову. Открывшуюся впадинку под горлом заполнил молоком лунный свет.
Молчание главной опочивальни было бескрайним. Бескрайним, как ночь со всеми ее звездами. Эда слышала каждый шорох шелка, каждое касание руки на ткани или коже. Они страшились дышать, предчувствуя стук в дверь, звук ключа в замке, свет факелов, что обнажат их союз. От них разгорелся бы пожар скандала и неминуемо опалил бы обеих.