Нельзя было и представить ничего более противоестественного. И более зловещего знамения.
Даже собравшись все вместе, ученые не сумели бы сдвинуть тело дракона. Ее оставили таять на берегу. Со временем от тела должны были остаться только радужные кости.
Когда прибыл врач, Тани с тремя молодыми учеными в молчании сметали опавшие листья. За работой некоторые вздрагивали, глотая слезы. Смерть дракона потрясла всех.
– Ученая Тани, – позвал Вара.
Она тенью двинулась за ним по коридорам.
– Наконец дождались врача. Я просил осмотреть твой бок, – сказал старец. – Доктор Мояка – знаток сейкинской и ментской медицины.
Тани застыла.
Мояка! Имя было ей знакомо.
Обернувшись к ней, старец Вара вздернул бровь:
– Ученая Тани, ты чем-то расстроена?
– Не хочу я видеть этого врача. Прошу тебя, премудрый старец Вара. Доктор Мояка… – Тани затошнило. – Он знаком с тем, кто угрожал мне. Угрожал моему дракону.
Она, как наяву, увидела стоящего на берегу Рооза. С какой безжалостной усмешкой он объяснял, что ей придется покалечить дракона, чтобы не потерять все! Мояка впустил это чудовище в свой дом.
– Я знаю, что в последние дни на Сейки ты видела много горя, Тани, – мягко сказал Вара. – И знаю, как трудно отпустить прошлое. Но здесь, на Пуховом острове, нам иначе нельзя.
Тани уставилась на его морщинистое лицо.
– Что ты знаешь? – прошептала она.
– Все.
– Кто еще знает?
– Кроме меня, только высший старец.
При этих словах она почувствовала себя голой. Надеялась в глубине души, что правительница Гинуры никому не расскажет о причине ее ссылки.
– Если ты твердо решила не встречаться с доктором Моякой, – сказал старец Вара, – подтверди, и я отведу тебя в твою комнату.
Видеть доктора Мояку ей совсем не хотелось, но не стоило и огорчать старца своим ребячеством.
– Я с ним встречусь, – выговорила Тани.
– С ней, – поправил Вара.
В лечебнице, у булькающего фонтанчика, их ожидала крепкая сейкинка. Ее Тани видела впервые, но эта женщина была в явном родстве со знакомым ей по Гинуре доктором Моякой.
– Добрый день, достойная ученая, – поклонилась она. – Мне сказали, что у тебя рана на боку.
– Старая рана, – объяснил старец Вара, видя, что Тани, поклонившись, молчит. – Эта опухоль у нее с детства.
– Понятно. – Мояка похлопала по циновке с разостланным одеялом и подголовником. – Пожалуйста, достойная, подними блузу и ляг.
Тани послушалась.
– Скажи, Пуруме, – обратился к врачу старец Вара, – ты не слышала, дошла ли волна до Сейки?
– Я бы рада ответить, но к тому времени меня уже не было на мысе Хайсан. Судну, на котором я плыла, пришлось задержаться у Трех Братьев – потому я и опоздала.
Тани понадобилась вся сила воли, чтобы не дернуться от прикосновения. Шишка на боку всегда была чувствительной.
– А, вот она. – Мояка очертила опухоль пальцами. – Сколько ты прожила лет, достойная ученая?
– Девятнадцать, – тихо ответила Тани.
– И всю жизнь с этим ходила?
– С детства. Мой премудрый учитель говорил, что там было сломано ребро.
– Болит?
– Иногда.
– Хм… – Мояка кончиками пальцев прощупала опухоль. – На ощупь я бы сказала, там костная шпора – это совершенно не опасно, – но все же мне бы хотелось сделать маленький надрез. Просто проверить. – Она раскрыла кожаную сумку. – Дать тебе что-нибудь от боли?
Прежняя Тани отказалась бы, но здесь ей все время хотелось перестать чувствовать, забыться.
Одна из младших ученых принесла из пещеры завернутый в шерсть лед. Мояка приготовила снадобье и дала Тани выпить его через трубочку. Пар обжег ей горло. А когда дошел до груди, кровь наполнилась темным уютным покоем, и тело стало легким, как пух, и бесчувственным, как камень, проваливаясь вниз и оставляя наверху все мысли.
Испарился стыд. Впервые за много дней Тани легко вздохнула.
Мояка приложила ей лед к боку, а когда кожа потеряла чувствительность, достала инструмент, промыла его в кипящей воде и надрезала опухоль с краю. Издалека дошел отзвук, тень боли. Тани прижала ладони к циновке.
– Ты в порядке, дитя? – спросил старец Вара.
Тани видела трех старцев. Она кивнула, и мир кивнул вместе с ней. Мояка расширила края надреза:
– Здесь… – Она поморгала. – Странно. Очень странно.
Тани хотела поднять голову, но шея показалась тонкой, как травинка. Старец Вара придержал ее за плечо:
– Что там, Пуруме?
– Точно не скажу, пока не удалю, – озадаченно отозвалась та, – но похоже… ну, похоже на…
Оглушительный грохот снаружи прервал ее объяснения.
– Опять землетрясение, – сказал Вара. Голос его донесся словно издалека.
– Не похоже на землетрясение. – Мояка замерла. – Спаси нас, великий Квирики!
Окно осветилось вспышкой. Пол задрожал, кто-то выкрикнул: «Пожар!» Потом тот же голос душераздирающе завопил, но крик тут же оборвался.
– Огнедышащие! – Старец Вара был уже на ногах. – Скорей, Тани, укроемся в Молчаливой расщелине.
Огнедышащие. На Востоке их не видели много веков…
Вара закинул ее руку на костлявое плечо и поднял Тани с циновки. Она шаталась. Голова шла кругом, но она заставила себя шевелиться. Босая, не чувствуя ног, она прошла со старцем и доктором Моякой по коридорам и через дверь трапезной выбралась во двор. Остальные уже бежали к лесу.
Запах дождя смешался с чадом пожара. Старец Вара махнул рукой на мост.
– Туда. За ним пещера – жди меня в ней. Вниз спустимся вместе, – сказал он. – Нам с доктором надо проверить, не остался ли кто. – Он подтолкнул Тани. – Вперед! Скорей!
– Рану зажми! – крикнула вслед доктор Мояка.
Она видела все как из-под воды. Бежала все быстрей, а казалось – бредет вброд.
От моста был виден Крыльчатый дом. Тани уже ступила на настил, когда на нее упала тень. Сердце ударилось в спину. Она хотела ускорить шаг, но, одурманенная снадобьем, спотыкалась, а из разреза при каждом движении сильнее сочилась кровь. Боль билась в подбитую ватой броню, которой облекло ее лекарство.
Мост вел за Молчаливую расщелину у водопадов Квирики. Старцы уже торопили спешащую на ту сторону кучку учеников. Тани, зажав бок ладонью, ковыляла за ними.
Под мостом открывалась смертоносная пропасть до самого дна лощины. Оттуда сквозь туман поднимались вершины деревьев.
Сверху снова упала тень. Тани хотела закричать, предупредить, но язык был как вата. Сбоку в мост ударило пламя. И почти вслед за ним шипастый хвост выбил щепки из бревен. Дерево застонало и расселось под ногами. Тани вцепилась в перила. На ее стороне сооружение удержалось, а вот дальняя сорвалась и провисла: еще один огнедышащий разбил опору, державшую его на краю. Безликие силуэты с криками соскальзывали в пустоту.
Пламя одинаково терзало дерево и плоть. Еще один пролет моста развалился, как прогоревшее полено. В крыльях врагов завывал ветер.
Между Тани и основанием моста зияла дыра. Она бросилась еще быстрей, не замечая стекающей по бедру крови, потому что огнедышащий разворачивался для новой атаки.
Тани преодолела пролом одним прыжком, на той стороне упала, порвав кожу, как мокрую бумагу. Всхлипнув от боли, Тани схватилась за бок – и шишка, которую она носила под кожей столько лет, выскользнула из лопнувшего шва ей в ладонь.
Тани взглянула. Жемчужина. Скользкая от крови, не больше каштана. Как заключенная в камень звезда.
Некогда было дивиться чуду. Огнедышащие слетались стаей. Слабея от боли, Тани зажала жемчужину в кулаке. Когда, с каждым шагом теряя силы, сползала с моста, что-то, проломив крышу, рухнуло прямо перед ней.
Тани оказалась лицом к лицу с кошмаром.
И с виду, и по запаху он словно вылетел из жерла вулкана. Черная угольная чешуя. Дождь с шипением испарялся с его боков. Большая часть веса приходилась на задние лапы, сгибы крыльев топорщились страшными шипами – а сами крылья! Крылья нетопыря. Сзади хлестал ящерный хвост. Даже опустив голову, чтобы рвать жертву зубами, он был выше Тани ростом.
Она задрожала под его горящим взглядом. Ни меча, ни алебарды… Даже кинжала у нее не было, чтобы попытаться ткнуть в глаз. Раньше она стала бы молиться, но какой бог услышит обесчещенную всадницу?
Огнедышащий воинственно рявкнул. В горле у него мерцали искры, и Тани отстраненно подумала, что пришла ее смерть. Вара найдет ее дымящиеся останки, на том все и кончится.
Смерь ее не пугала. Всадники на драконах каждый день рисковали собой, и Тани с детских лет готовила себя к опасностям, ожидающим ее в клане Мидучи. Еще час назад она встретила бы такой конец с радостью. Лучше так, чем догнивать в позоре.
Но когда внутреннее чувство приказало ей поднять жемчужину – до последнего сражаться тем оружием, что есть в руках, – Тани повиновалась.
Шарик полыхнул на протянутой к врагу ладони холодным, ослепительным светом, прорвавшимся изнутри.
Она держала в руке восходящую луну.
Огнедышащий с воем отпрянул от этого сияния. Зрачки у него стали как щели. Вскинув крыло, заслоняя морду, он хрипло закаркал, подобно приветствующей сумерки вороне.
Небо отозвалось ему многоголосым эхом. Эти отклики проняли Тани до дна души.
Она, не опуская жемчужины, шагнула вперед. Бросив на нее последний ненавидящий взгляд, огнедышащий с ревом взмыл в небо, ветром сдув волосы с лица Тани. Он развернулся к морю, и сородичи, устремившись за ним, скрылись в ночи.
Тани выдохнула.
Дальняя сторона моста в туче золы валилась в расселину. У Тани заслезились глаза. Тяжело дыша, она поползла обратно к дому. В черепе еще звенело, как после колокольного звона. Пола блузы набрякла красным.
Крыша лечебницы провалилась. Тани искала сумку на мокрых циновках, а нашла в углу. На дне обнаружился моток шовных нитей и кривая игла.
Лопнул какой-то сосуд: едва Тани отвела зажимавшую рану ладонь, кровь так и хлынула.
Она неуклюжими пальцами вдела нить в иглу. Как могла, очистила разрез, хотя на краях все равно осталась грязь. От одного прикосновения у нее темнело в глазах. Перед глазами поплыло, во рту пересохло. Тогда Тани еще раз пошарила в лекарских принадлежностях и отыскала янтарный пузырек.