Комиссара явно лихорадило. Дрожащей рукой он засунул маузер в кобуру и прикрикнул на застывших красноармейцев:
— Что рты разинули?! Заняться нечем?! Тела — в прорубь!.. Чести много для них будет — могилы в мерзлоте копать... Ценности религиозного культа конфисковать по описи...
— Так у них нет ничего,— робко заметил один из бойцов.— Нищенская церквушка какая-то... Даже в кассе всего пятнадцать рублёв нашли...
— Тогда—заколотить этот гадюшник! — рявкнул Звездин.— Иконы — сжечь, кресты — снять. Нечего давать трудовым массам повод для самообмана! С буржуазно-церковным прошлым покончено! И ничего не должно о нем напоминать!
— А как быть с ключом?
— С чем?
— Источник здесь, который они святым считают. Засыпатьто не получится... Да и откопать могу...
— Найдите в ближайших деревнях бур и просверлите. Вода уйдет. Сами додуматься не можете? Все! Исполнять!
— Господин Звездин,— начал было я.— Я хотел бы...
Но бледный, с лихорадочным огнем в глазах, комиссар лишь жестко рассек ладонью воздух, словно обрубая любую возможность общения:
— Потом, господин Блейз! Все — потом. Сейчас не до вас. Не мешайте.
И ушел. Солдаты подняли и унесли тела убитых. Площадь перед храмом опустела. Остался лишь я и невозмутимо наблюдающий за мной латыш.
— Ну и как вам все это? — спросил я.
Красный командир пожал плечами:
— Мое дело — выполнять приказ.
— А сами что-то решаете?
— Я решил: выполнять приказы.
— Тоже позиция,— вздохнул я.— Только понять не могу: почему именно в латышах проснулась такая стойкая тяга к большевизму?
— Они обещали нам свободу,— четко ответил он.— Моя страна оччень маленьк-кая... Все хотят завоевать. Никто не хочет дать свободу. Это — редкий шанс... Мы все эт-то понимаем...
— Вот оно что... Тоже «жертвенность»... Я нахожусь в этой стране всего несколько дней, и знаете, что я думаю?..
— Знаю,— неожиданно усмехнулся этот «робот».— Я нахожусь здесь дольше вас.
— Понятно,— вздохнул я.— И теперь вы будете ходить за мной по пятам все время?
— У меня приказ.
— Вот интересно: а если комиссар отдаст вам приказ и меня расстрелять?
— Не отдаст.
— Почему?
— У него тоже приказ. Мы приехали сюда за вами.
— А если все же отдаст? Он промолчал.
— И это тоже понятно,— усмехнулся я.— Куда мы теперь?
— Ваше дело.
— Я собираюсь пойти к себе.
— Мои вещи уже в вашей комнат-те. Солдаты постелили мне на полу. Не обращайте на меня внимание.
— Легко сказать... Ладно, пойдемте...
В комнате он снял шинель и, сев на табурет возле двери, замер, словно окаменевший сфинкс.
— Вы — член большевистской партии или просто наемник? — осведомился я, твердо намеренный выдать из этого невольного соседства максимум информации.
— Я член латышской социал-демократической рабочей партии.
— Это было обязательное условие? Чуть помедлив, он кивнул.
— Вы же профессиональный военный. Скорее всего — младший командный состав... Значит — социально чуждый им элемент.
— Мы им нужны.
— Сейчас. А через десять лет? Двадцать? Что будете делать, когда все это закончится?
— Хотелось бы вернуться домой... Но это — вряд ли.
— Тогда я совсем ничего не понимаю. Вы готовы убивать по приказу, жечь, разрушать... У вас странное понятие о жертвенности, господин Плаудис. Уверены, что Советы — на века? Вы уж простите мои расспросы, но это не праздное любопытство. Как вы понимаете, я составляю отчет для своего руководства в Лондоне. Мы хотим понимать: с кем имеем дело.
— Надеетесь вернуться?
— Да уж постараюсь,— заверил я.
— Тогда никого ни о чем не расспрашивайте.
— Почему же? Здесь все много и охотно говорят. Особенно большевики. Это и называется «пропаганда». Но если уж даже крестьяне и те не все им верят, то вы-то... В чем дело? Ведь вы понимаете, что их обещания — невыполнимы.
— Латвия — очень маленькая страна,— повторил он.— Зеленые долины... Много зеленых долин в очень маленькой стране. Мы очень древняя страна. И нас все время кто-то завоевывал. Сотни и сотни лет мы были вассалами немецких рыцарей... Мы не ораторы. Нас веками отучали говорить. Мы умеем петь. Вся Латвия — это зеленые равнины, реки и много-много печальной музыки. Все, что у нас есть, это маленькая страна, музыка и надежда... Мы очень любим все это.
— У вас же нет гарантий, что вас не обманут...
— Мы поклялись выполнять приказы,— сказал он.— Они обещали свободу. Мы будем держать слово.
— Матис, а вы сами верите в Бога? Ответом было молчание.
— Хорошо. Тогда вот что... Я не зря напомнил вам о том, что вы прибыли сюда именно за мной. И приказ этот исходил не от Звездина, а от тех, кто сидит куда выше, чем он. Завтра, скорее всего, у нас с ним состоится очень неприятный разговор. Продолжать так бесчинствовать здесь я ему просто не дам. Само мое участие во всем этом безумии может очень осложнить еще даже не начавшиеся переговоры. Приказ приказом, идеология — идеологией, но я не думаю, что ваше начальство будет радо узнать, что именно он мне здесь демонстрировал. Классовая борьба — это понятно, но, полагаю, руководству Советов все же хотелось бы сохранить хотя бы видимое приличие в глазах мировой общественности. Так что в ваших же интересах помочь мне завтра убедить господина Звездина отпустить арестованных и заняться выполнением своего прямого приказа: сопровождением меня в Петроград. Мне в любом случае придется написать подробный отчет о происходившем. И не я, а именно ваш комиссар дискредитирует власть Советов в глазах международного сообщества. И я все это постараюсь доходчиво истолковать господину Звездину. И я хочу, чтоб вы помнили о том, кто я, и о данном вам приказе по моей охране. Вот такой суровый выбор.
— Нет выбора,— пожал он плечами.— Я всегда выполняю приказы. Комиссар тоже. Я это знаю, и он это знает. Вы выполняете свой приказ. Наши цели не противоречат друг другу и должны быть достигнуты. Он это тоже знает.
— Вот и хорошо,— сказал я.— А теперь можете отдыхать. Я буду работать и выходить из комнаты не собираюсь. Насмотрелся уже... А вот вам надо набраться сил перед обратной дорогой.
Он остался неподвижен, словно вовсе не услышав меня.
— Ну, воля ваша,— пожал я плечами и, устроившись за столом, раскрыл рукопись...
«... У меня осталось совсем немного времени, потому я не смогу описать подробно то, что произошло, но это все равно не важно, потому что я все равно вряд ли смогу объяснить так, чтоб вы поняли... Да и еще много веков не смогут осознать все величие и всю полноту этих событий... Я уже понял все, но безумная надежда все же теплилась в моем сердце, и я ждал. Я ждал, пока Он был у Каифы, ждал, пока Он был у Ирода, ждал, пока Он был у Пилата... Мои мечты не сбылись... И тогда я пришел к Каифе. Осунувшийся после бессонной ночи первосвященник едва взглянул на меня. «Доволен?» — спросил я. «Чем? Поимкой еще одного «лжемессии»? Не раздражай меня, Иуда. Ты все понимаешь. Мы стояли на краю гибели. Будет лучше, если погибнет один человек, а не весь народ. Он — не Мессия, это уже ясно. Ты должен выступить свидетелем против Него. Ирод и Пилат совсем рехнулись — они хотят Его отпустить. Они даже помирились из-за Него, хотя доселе враждовали... Мир сходит с ума... Я отдаю Риму бунтаря, а Пилат злиться, заставляя меня отпустить Его, да еще и повторяет Его слова, что на мне в Его смерти будет лежать вина больше, чем на нем, прокураторе! Они свихнулись и на этом своем римском праве и на своей философии. Не хотят?! Тогда мы возьмем на себя Его кровь! И дети наши, и внуки! Чтобы жил народ иудейский!.. Ты должен выступить свидетелем, Иуда, иначе суд будет беззаконен. Нам и так приходится нарушать все, что можно нарушить, включая повторный суд, который обязан быть для подвергающихся смертной казни. Из-за Пасхи и субботы мы все рвано не успели бы, но это — формальность. Его вина очевидна. Просто я не ожидал, что все пойдет так... глупо... » «Я не буду у тебя свидетелем,— сказал я.— Ты творишь вопиющее беззаконие, ревнитель закона! Ты обезумел! Ты не имеешь на такое ни власти, ни права... Я беззаконно передал Его тебе, а ты беззаконно передаешь Его на смерть!» «Ты читал Писание? — задумчиво сказал первосвященник.— Господь спросил согрешившую Еву: «Что ты сделала?» А та ответила, что это не она, это ее змей искусил». А Адам пожаловался, что и он не виноват, что «ему жена предложила», а потом еще и добавил: «...та жена, которую Ты мне дал». И были изгнаны... Намек понял? Пошел вон отсюда!» «Я знаю, что сделал, и ни на кого свою вину не перекладываю,— ответил я.— Мы с тобой оба поступаем беззаконно. Но Он ни в чем не виноват! Он как раз не хотел восстания! Я передал тебе невинного! Я расторгаю нашу сделку! Вот твои деньги!» И я швырнул ему под ноги мешок с монетами. Каифа посмотрел на меня с высокомерным презрением: «Я передал тебе невиновного!» — заорал я. «А мне что до этого? — спросил он.— Это твой выбор». «Отпусти Его!» — «Я перечислял тебе, в чем вижу вину Его... Если б Он был Мессия.. ну, тогда можно было бы закрыть глаза вообще на все... Но... Ты наивен, Иуда. Ты так ждал Мессию, что готов был увидеть его в любом. А я встречал за свою жизнь столько «мессий», что... Встречать их — моя работа». «Ты не ведаешь, что творишь,— сказал я.— Ты даже не представляешь — КТО Он». «Представляю,— сказал Каифа.— Даже Ирод просил показать ему чудеса, но, как видишь... Все, разговор закончен. Либо ты свидетельствуешь против Него, и тогда я прощу твое неуважение, как результат горячности и мальчишества, либо убирайся, и я найду двух других свидетелей». «Лжесвидетелей! — уточнил я.— Ты и здесь нарушаешь закон ради своей цели... Пойми, Каифа: Он — больше, чем Мессия». «Еще одно слово, и ты пойдешь за Ним на смерть, за святотатство!» — предупредил он. «Ты меня недооцениваешь, первосвященник,— недобро улыбнулся я.— Ты слишком постарел, и зубы твои стерлись... Ты думаешь, я буду сидеть сложа руки?!» «И опять: «я», «я», «я»,— передразнил меня Каифа.— Ты утомил меня своим упрямством и глупостью. Если б ты знал, сколько у меня уже было подобных разговоров... Может, я и стар, но зато у меня огромный опыт и я вижу тебя насквозь. Ты сейчас попытаешься собрать своих людей и кричать на площади, перед дворцом Пилата, чтобы Его отпустили в честь праздника? Ты лучше меня знаешь все законы, глупец? Неужели я не предвидел этого? Твои люди сид