Девочка продолжала смотреть на него. Он осторожно коснулся пальцем ее нежной горячей щечки. Она схватила его палец и зевнула. Он заметил сероватый бледный налет у нее в горле и понял, что пленка уже затягивает зев.
— Она почти заснула, — прошептала Амелия. — Доктор Марш прочистил ей горло. Она заплакала и стала давиться. Совсем извелась.
Амелия говорила, бесшумно двигаясь по комнате и собирая разбросанную одежду и белье.
Она ушла, а Бад остался у детской кроватки. Носик у Тессы заострился, щечки побагровели, словно тлеющие угольки. Она продолжала стягивать с шеи компресс.
— Хочешь сесть ко мне на колени? — предложил Бад.
Она кивнула.
Он завернул ее в одеяло, прижал к себе и опустился в кресло-качалку.
— Так лучше? — спросил он.
В ответ она крепче прижалась к нему. Жар ее тела передался и ему. Он чувствовал ее прерывистое дыхание.
Баду было только семь лет, но он отчетливо помнил ту сцену. Он стоял внизу у лестницы и прислушивался к ужасным, сдавленным хрипам. Отец и доктор пробежали мимо него и устремились вверх по лестнице в комнату сестры. «Пленка! Скорее! Она задыхается». Через несколько минут там стало тихо. Доктор вскрыл сестре дыхательное горло, чтобы она могла дышать... А потом Бад услышал еще один ужасный, низкий вскрик... Это кричала от горя его мать.
Он прижался щекой к мягким и влажным кудряшкам Тессы. Амелия вернулась в комнату за эмалированной кружкой с водой. Она остановилась, взглянув на мужа и дочь. У Бада во рту пересохло от тревоги за Тессу, и он не обратил внимания на Амелию. Когда надсадное дыхание девочки стало ровнее и она заснула, он осторожно положил ее в кроватку, а рядом — тряпичную куклу. Затем вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
В кухне на печке кипела большая кастрюля, распространяя вокруг сильный антисептический запах карболки. Амелия окунала в кастрюлю грязное белье. Она услыхала его шаги, но не повернула головы. Деревянной лопаткой она помешивала белье. Он подошел к ней сзади и стал массировать ее напряженные плечи.
— Она уснула, — сказал он.
— Да.
— Жаль, что она не в Лос-Анджелесе.
— Почему?
— Не знаю. Болеть всегда легче дома. — «А вот моя сестра умерла», — тут же подумал он, но вслух добавил: — Дома и стены помогают.
— Если бы там произошло чудо, то я бы душу дьяволу продала, чтобы только скорее очутиться в Лос-Анджелесе. Так ужасно видеть ее страдания и быть не в силах помочь. Бад, я боюсь, боюсь!
Она повернулась к нему и обняла крепко-крепко, словно утопающий, хватающийся за своего спасителя. Она обняла его за талию и потянулась к нему губами. Это был поцелуй отчаяния. Он сунул колено меж ее ног, закрытых юбкой, а ее руки переместились на его ягодицы. Она еще сильнее прижала его к себе. Он поднял ее на руки, эту хрупкую, гордую, любимую им женщину и понес в ее спальню.
Он упал с ней поперек узкой кровати. Железные пружины скрипнули. Они торопливо стали срывать с себя одежду, а потом она вся выгнулась дугой, словно приближаясь к нему на гребне огромной волны.
Любовь Амелии ни разу не давала осечки. Она была сейчас в ужасном состоянии, разрываемая ужасом и страхом за дочь. Но даже в этом состоянии она не позволила бы ему остаться в комнате Тессы, не легла бы с ним в постель, если бы не заметила произошедшей в нем перемены в отношении к дочери. Но стоило ей обнаружить эту перемену, как она раскрылась ему навстречу, и не понадобились никакие слова примирения. Понимая его отношение к измене, она никогда не упрекала его за ту горечь, которую он ей доставил.
Но его новое чувство к Тессе перечеркнуло все прошлые невзгоды. Ее ногти впились в его мускулистую спину. Рядом был Бад, скала, защита, утешение... В нем она черпала свои силы. Рядом был ее красавец, смуглый и упрямый полуголландец-полуиндеец, нежный и одновременно безжалостный Бад... В нем крылась причина того, что она не нашла в себе сил, чтобы уехать рожать в Париж. Он был ее любовью. И когда он вошел в нее, она растворилась в бурном море страсти. Вся дрожа, она снова и снова звала его по имени.
Потом он прижался своим рыдающим ртом к ее щеке.
Через несколько минут она сделала попытку встать. Он удержал ее за плечи.
— С ней все в порядке, — сказал он. — Послушай.
Они прислушались. Из соседней комнаты до них доносилось затрудненное, но глубокое дыхание спящей девочки. Амелия облегченно вздохнула.
Бад оперся о локоть.
— Мне нужно кое-что объяснить, — сказал он.
— Зачем, Бад? Я видела тебя с Тессой.
— Я должен сказать. До сих пор я был с ней жесток. Это все из-за Три-Вэ. Она ни при чем, но я сваливал всю вину на нее, как будто это она уничтожила то, что было между нами. Каждый раз, когда я смотрел на нее, я видел Три-Вэ. А потом, ремонтируя локомотив, я вспоминал то время, что провел с ней. И Три-Вэ будто исчез. Только я и она. И то, как мы с ней проводили время. Прогулки, игры... Самые обычные вещи и тем не менее невероятно милые. Такое впечатление, что она знает: мы с ней родные.
— Она с самого начала потянулась к тебе.
— Помнишь? Она протягивала мне свою куклу.
— Да, Додо.
— Ты сказала, что она отдала мне свое сердце.
— Да, верно.
— А знаешь, ведь в обмен она взяла мое.
— Милый, я видела вас сегодня вместе и сама это поняла.
— Правда?
Амелия улыбнулась.
— Я тебя хорошо знаю. — Она коснулась кончиком пальца его носа.
— Тесса моя, — проговорил Бад. — Моя дочь. На всю жизнь. Она всегда будет для меня дочерью. — Он говорил смущенно и искренне, точно так же, как произносил свои супружеские клятвы.
— Бад, тебе вовсе не обязательно...
— Нет, обязательно, Амелия! Мне так стыдно... Мне отвратительно даже думать о моем прошлом поведении... Я бы попросил прощения, но такое не прощается. — Он помолчал. — Теперь я лучше умру, чем откажусь от того, что я ее отец!
Во тьме за окном застучали лошадиные копыта. Оба оглянулись.
Бад сказал:
— Мы будем ее выхаживать вместе. Я распоряжусь, чтобы мои вещи перевезли сюда из отеля.
Амелия согласно кивнула.
— Спасибо, — сказал он.
— За что?
— За то, что ты не сказала: «Спасибо».
— Бад! Милый Бад! — Она поцеловала его руку и тут увидела красные, незалеченные ожоги. — Что это?
— Я только что из Сан-Бернардино. Строю масштабную модель локомотива.
Снова поцеловав его руку, она сказала:
— Это руки нефтяного магната! — Она улыбнулась.
— Ты говорила, что у тебя нет поклонников, прячущихся перед домом в засаде, — проговорил он. — А что доктор Марш?
— Поклонник.
— Он хотел, чтобы я убедил тебя выйти за него замуж.
— Но ты, надеюсь, сообщил ему, что у меня есть муж?
— Сообщил. Тогда он сказал, что ты звала меня, когда рожала Тессу.
Они лежали, обнявшись, и ласкали друг друга с прежней нежностью, пока вдруг в комнату не ворвались, будто холодный сквозняк, носовые жалобные всхлипы. Амелия тут же подняла голову.
Бад покачал головой.
— На этот раз моя очередь, — проговорил он и поднялся, поправляя на себе одежду.
Тесса спала. Он зашел на кухню и подкинул в печь дров. Кастрюля с бельем закипела еще сильнее, он вернулся в спальню девочки и опустился в кресло-качалку. Оно скрипнуло. Малышка перевернулась на другой бок и снова всхлипнула. Бад осторожно наклонился вперед, чтобы посмотреть на Тессу. Она потерлась пунцовой щечкой о подушку и вновь затихла. В комнате слышались только ее надсадные хрипы. Неосознанно Бад подстроился под ее прерывистое дыхание, словно это могло как-то облегчить ее страдания.
Его жизнь оказалась самым тесным образом связанной с жизнью этой маленькой крошки, которая, бывало, так доверчиво смотрела на него своими голубыми глазами, которая честно делилась с ним всеми своими маленькими радостями и сокровищами. После того леденящего кровь кошмара в паровозном депо Бад даже подсознательно перестал желать ей вреда. Но он не мог забыть о том времени, когда страстно хотел, чтобы она исчезла, сгинула, умерла... И сейчас в этой комнате, наполненной запахами карболки и уксуса, эти воспоминания мучили его и вселяли ужас. Он еще раз взглянул на малышку, задыхающуюся от удушья, и подумал: «Боже правый, это я во всем виноват! Это я накаркал!»
Он тут же отогнал от себя эту мысль.
Бад был упрям и решителен. И любовь его была такой же. В его привязанностях никогда не было ничего парадоксального. Он любил эту маленькую черноволосую Гарсия. «Боже, это моя дочь!..»
Иногда бывает, что пуля пробивает голову, застревает в тканях, окружающих мозг, а рана каким-то образом сама залечивается. Такую пулю лучше не трогать. Хороший хирург никогда и не трогает. Точно так же в мозгу Бада улеглись сомнения, и он дал себе зарок не задумываться больше над тайной отцовства Тессы. Он полюбил ее. Он чувствовал, что если вспомнит о своих постыдных сомнениях, о былой враждебности к ребенку, это убьет его.
Амелия взяла Тессу на руки и села вместе с ней на новый стул с прямой спинкой, купленный Бадом. Девочка вырывалась.
— Нет, мама! Нет! — хныкала она. Она говорила в нос.
— Через минуту все кончится, Тесса.
— Нет, нет! — Доверчивость мгновенно исчезла с лица девочки.
За те два дня, что Бад провел здесь после своего возвращения, дифтерия достигла самой опасной формы. Слой слизи уплотнился, и теперь горло и носоглотка девочки затягивались пленкой, по виду напоминавшей белок недоваренного яйца. Амелия и Бад боялись, что пленка будет и дальше расти и утолщаться. Если болезнь не отступит, она перекроет трахею, и тогда девочка просто задохнется.
Бад с закатанными до локтей рукавами рубашки стоял у стола, заставленного пузырьками и баночками с лекарствами. Он достал из металлического судка лопаточку с ватным тампоном на конце, открыл пузырек с нитратом серебра и окунул тампон в жидкость.
Глядя на эти приготовления, Тесса еще сильнее стала вырываться. Амелия пыталась ухватить ее за мелькающие в воздухе ручки.