Вскоре Амелия поднялась из-за стола и предложила:
— Юта, Бетти, Мэри Лю, Тесса! Пойдемте в гостиную пить кофе.
Когда за женщинами закрылась дверь, Бад попросил слуг покинуть столовую. Пятеро Ван Влитов собрались у края стола, вокруг графинов со спиртным. Бад, открыв коробку, предложил гостям сигары.
— Что там у тебя случилось? — спросил он Кингдона.
— Все как обычно, — ответил тот. — Нас облили дерьмом с ног до головы и отпустили отмываться.
При слове «дерьмо», произнесенном вслух старшим братом, веснушчатые лица Тома и Ле Роя залились краской. Когда они смущались, то становились похожи, как близнецы. Они совсем недавно стали жителями Лос-Анджелеса и разделяли мнение городских обывателей, что Голливуд — это злокачественная опухоль, а киношники либо половые извращенцы, либо отбросы общества, либо шарлатаны. Под какую статью подвести Кингдона, они пока что не решили. Дома в Бейкерсфилде они держались подальше от старшего брата, сторонясь его диких выходок. Теперь они желали только, чтобы дело Дэвида Манли Фултона, не дай Бог, краем не задело их. Они не говорили об этом вслух — даже между собой, — но были благодарны Кингдону за то, что он взял псевдоним. Тем не менее, несмотря ни на что, они были вполне порядочными молодыми людьми и готовы были по мере сил помочь старшему брату.
Три-Вэ взял сигару.
— Что ты хочешь этим сказать, Кингдон? — спросил он.
— Лайя вела что-то вроде дневника. Полиция наткнулась на него в доме Фултона. Я, в общем-то, мало что слышал о нем, так как эти ребята предпочитают молчать о с трудом добытых уликах, но того, что слышал, вполне достаточно, чтобы представить мою супругу к Пулитцеровской премии по «беллетристике». Когда женщина уверяет своего любовника, что он великолепен в постели, это, по-моему, очень древняя уловка. Представляю, какая дрожь пробегала по телу этого извращенца, читавшего ее галиматью, где его называли «Хозяином вдохновенных ночей»! К сожалению, Лайя не ограничивалась только описанием телесных удовольствий. Масштабы ее откровений были более грандиозными. Она писала, что не переживет разлуки со своим властелином. А последняя запись, сделанная 2 мая, насколько помнится, такова: «Не допускаю даже мысли о том, что Дэвид может изменить наши планы. Дэвид, милый, любимый! Я так сильно его люблю! Моя жизнь потеряет без него всякий смысл! Лучше бы нам обоим переступить ту черту, откуда нет возврата!» — Голос Кингдона поднялся до исступленного фальцета. Помолчав, он продолжил своим обычным тоном: — Проклятье! Писательница из нее неважная, а вот дура — первостатейная! Она вела этот дневник только для Фултона. Он был предназначен только для его глаз. Но полиция полагает, что каждая строчка в нем — святая истина, написанная кровью.
Бад отставил рюмку с бренди.
— Ее привлекут к суду?
— Адвокаты полагают, что из-за этого дневника она вполне может попасть на скамью подсудимых.
Том, недавно закончивший курс юриспруденции, кивком подтвердил правоту этого утверждения.
— Дела ее, и верно, выглядят неважно, — сказал он.
— Жаль, — произнес Три-Вэ, беспомощно разведя руками.
Бад вновь наполнил рюмку Кингдона.
— Кто ее адвокат? Вы можете нанять Дарроу?
— Мы уговорили Джулиуса Редпата.
— Редпат. Мм... Такого же класса, что и Дарроу. Впрочем, не такой пламенный оратор.
— Не такой пламенный? — переспросил Кингдон. — По-моему, пламенности в этом деле и без него хватает.
— Как у тебя с деньгами? — спросил Бад.
— Дядя, не забывайте, что ваш племянник — знаменитая...
— Ладно, не придирайся, Чарли, — перебил его Бад. — Просто я знаю, какие гонорары у Редпата.
— Мне не нужна помощь, дядя, — сказал Кингдон. — Извините. Римини ссужает меня всем необходимым.
— Редпат еще ни разу не проигрывал дела, — сказал Бад. — И потом, здесь серьезно замешаны и другие. Он не преминет заострить на этом внимание, чтобы обелить Лайю.
— А это она убила его? — вдруг спросил Три-Вэ.
Его брат и сыновья одновременно обернулись к нему. Их лица выражали недоумение и удивление. Вопрос виновности или невиновности отнюдь не являлся предметом выяснения в этом разговоре.
Бад осклабился.
— А ты все такой же, малыш. Какая разница? Мы в любом случае вытянем ее из трясины.
А Кингдон добавил:
— Она не убивала. Отец, ты же ее знаешь. Она не способна на такое.
— Каждый способен, — тихо возразил Три-Вэ. Он вопросительно взглянул на Бада. — Где туалет?
— Вторая дверь слева, — ответил тот.
Выходя из уборной, Три-Вэ увидел Тессу, поднимавшуюся по лестнице. Услышав его, девушка обернулась и вздернула подбородок. После некоторого колебания, стуча каблучками шелковых туфелек, она спустилась вниз. Три-Вэ жадно смотрел на нее.
Еще до приезда в Гринвуд он был сильно взволнован. Дом Бада потряс его. Роскошный сад тонул в ночном мраке, но электрический фонарь освещал знакомое плато между холмами.
— Паловерде, — вслух прошептал Три-Вэ. — Паловерде...
Бад скопировал белые глинобитные стены, красную черепичную крышу. Второй этаж выглядел, правда, совсем по-иному. Появились и окна с внешней стороны здания. Но эти окна с узкими балкончиками и висевшими в горшках цветами, несомненно, очень украшали дом.
Потом он увидел Бада, и в его сердце вновь вспыхнуло полузабытое чувство любви к брату. И еще Амелия... Когда он обменивался с ней рукопожатием, у него захватило дух. Яркие грезы, длившиеся многие годы, превратились в ничто при виде настоящей, реальной Амелии. Он все еще любил ее.
Дело Фултона и то, что в него впутали Кингдона, было еще одним ударом для Три-Вэ. Три-Вэ взял отпуск на работе — он по-прежнему вел геологоразведку для «Юнион ойл», — чтобы больше времени уделить старшему сыну и его жене, поддержать их. И что из этого вышло? Ничего. «Все как всегда», — думал он. Бад опять взял все в свои руки. Дельные советы и предложения исходили именно от него. Он даже деньги предложил.
Но самое большое потрясение испытал Три-Вэ при виде этой холодной и красивой молодой женщины, даже и не пытавшейся скрыть, что бедные родственники наводят на нее скуку. «Моя дочь», — подумал он сейчас. Все эти годы он даже мысли не допускал, что ребенок Амелии мог быть не от него.
Он почему-то ожидал встретить очень живую и миниатюрную девушку, похожую на Амелию. Но на него смотрела не француженка, а представительница древнего рода Гарсия. И это глубоко потрясло Три-Вэ. Весь вечер он украдкой следил за Тессой. Украдкой, потому что не хотел будить в Юте ревнивого зверя.
Тесса спустилась по лестнице и подошла к нему. Он впервые смог открыто рассмотреть ее. Коротко, по моде подстриженные блестящие черные волосы, уверенное выражение овального лица, длинные, стройные ноги под карминным шелком вечернего платья. Под его изучающим взглядом она замедлила шаг, непроизвольно коснулась рукой своего жемчужного колье. Поняв, что на мгновение смутил эту высокомерную молодую женщину, Три-Вэ испытал чувство удовлетворения.
Тесса остановилась перед ним, положив тонкую руку на перила лестницы.
— Дядя! — тихо произнесла она.
— Ты, кажется, хотела сбежать, Тесса? — сказал он, изобразив дружелюбную улыбку. — Я помешал?
— Сбежать?
— Ты под каким-то предлогом захотела уйти с вечеринки, не так ли?
— Я просто собиралась подняться наверх и принять аспирин.
— От бедных родственников уже разболелась голова? — спросил он, пытаясь шутить.
Она как-то отчужденно посмотрела на него.
— Что ж, не буду тебя задерживать, — сказал он.
Она не двинулась с места.
Помолчав, он продолжил:
— Тебе, наверно, уже говорили, что ты похожа на свою бабку по отцу?
— Да. Дедушка Хендрик говорил мне... часто... — Ее голос перешел на грудной шепот. «Наверно, это модно сейчас у девушек из богатых семей», — подумал Три-Вэ.
После некоторой заминки Тесса заметила:
— Вы тоже на нее похожи... У меня есть фотографии...
— Мы Пошли в Гарсия.
Она кивнула. У нее были синие глаза, как у Бада. Но у Бада глаза были либо злые, либо веселые, а глаза Тессы, как показалось Три-Вэ, таили в себе что-то магическое, бездонное. Впрочем, решил он, это, наверно, обман зрения.
Из одного угла внутреннего дворика раздался приглушенный женский смех, из другого доносились мужские голоса. Три-Вэ скрестил руки на груди. Он чувствовал себя последним дураком, не зная, о чем говорить с этой элегантной незнакомкой, своей дочерью.
Тесса сказала:
— Что случилось, дядя?
— Где?
— В городе. — Голос у нее дрогнул, но он отнес это за счет ее любопытства.
— Очередной скандал в семье Вэнсов, — ответил он.
Хотя Кингдон с юмором описывал идиотское положение, в котором оказался, Три-Вэ не одобрял этого юмора. Он полагал, что в таких серьезных вещах шутки неуместны.
— Скандал?
— Лайя вела дневник. Полиция обнаружила его в доме Дэвида Манли Фултона.
Ее глаза сверкнули. Она подошла к стулу и взялась за его спинку. После некоторого колебания она села.
— Тесса, ты в порядке?
— Голова болит... Жар. Я болела дифтерией, и теперь у меня часто вдруг поднимается температура. Но этот приступ что-то затянулся.
Она говорила, глядя в сторону.
Он сел рядом.
Только сейчас Три-Вэ начал понимать, что вся ее неуверенность, запинки и опущенные глаза следствие ее застенчивости. Она, как и он, была интровертом. Встречи с незнакомыми людьми давались ей так же нелегко, как и ему. Возможно, даже труднее. Она рассказала ему о своей болезни. А Три-Вэ сейчас казалось, что он был с ней безжалостен — хотя в действительно этого не было, — и этим чуть было не довел ее до слез. Ему стало невыносимо стыдно, захотелось попросить прощения у своей тайной дочери, обнять, утешить ее. И в то же время он предпочел бы, чтобы их сходство было не таким очевидным. «Окажись она именно такой, какой я себе ее представлял, похожей на Амелию, может быть, мне было бы