Скворешный жёстко прошелся взглядом по зароптавшим рядам. Поощряюще кивнул Платошину.
— Выступать будешь? — Гордеев наклонился к начальнику ДПС капитану Талызину, ссутулившаяся могучая спина которого начисто заслоняла его от президиума.
— Сам не видишь, что безнадёга? — огрызнулся тот.
— Получается, товарищ генерал, любопытная цепочка. — Платошин потащил руку вверх, словно вытягивая пресловутую цепочку из запасного кармана. — Нечистоплотность дома, пьянство в быту, ощущение безнаказанности, вследствие чего — пьяная авария, и ещё слава богу, что вовремя попался, а то бы и до преступления докатился.
— Во холуй-то! — донеслось сдержанное шипение откуда-то от батарей, но, по счастью для говорившего, голос его «затерся» за общим шумом.
— А что? От измены жене до измены Родине — один шаг, — неловко пошутил заштатный отдельский остряк Велин. Но в попытке разрядить ситуацию не преуспел.
— Та-ак! Вот это так та-ак. — Скворешный тяжело поднялся. Рядом с ним встал посеревший Бойков. — Вот мы и договорились. Это ж надо так переродиться, если для вас человек, честно и прямо говорящий негодяю, что он негодяй, уже и холуй и чёрт-те что!.. Кто это сказал?
— Мы разберёмся, товарищ генерал, — тихо пообещал Бойков.
— Я уж не говорю, что перед вами руководитель. — Скворешный ткнул в зардевшегося Платошина. — Как убеждаюсь, болеющий за дело. И что же? Вместо того чтоб поддержать, решили ярлыков навешать. Чтоб, стал быть, притёрся. Не позволим! Кто это сказал?
— Товарищ генерал! Мы разберёмся, — решительно повторил Бойков.
— Что ж, разберитесь. — Скворешный искоса зыркнул на начальника отдела. — Иначе мы вам поможем. Что там у нас дальше?
— Я, товарищи, — сдавленно, как бы сглотнув обиду, продолжил Платошин, — говорил не с чьей-то подсказки, а по зову сердца. Невзирая на ранги. Прошу и других высказываться так же честно и прямо… Ну что? Стесняемся? Тогда давайте предоставим слово молодежи ДПС. Гончаров, ты вроде хотел?
— Я? — Рослый сержант, на свеженьком мундире которого еще красовались армейские значки, вроде бы удивлённый приглашением, с независимым видом поднялся. — А чего? Могу.
— На трибуну поднимается младший штуцерщик на наливе с крепостью до сорока, — возвестил неугомонный Велин. Ради остроты он был готов даже рискнуть гневом начальства. Впрочем, и на сей раз труды его не пали на благодатную почву.
— Заткнись, пустомеля! — во всеуслышание порекомендовал ему старший опер угро Фёдоров. Уязвленный Велин, знавший его крутой нрав, благоразумно смолчал.
— Пожалуйста, Гончаров, — с натужной улыбкой кивнул Платошин.
— Ну, мы, конечно, осуждаем Алексея Константиновича, — разглядывая что-то в полу, начал Гончаров. Но вдруг оторопело скосился на добрейшего участкового Смородина. «Не пачкайся, сынок. Тебе ж здесь работать», — почти беззвучно обозначили губы Смородина.
Нервно улыбаясь, Гончаров смешался.
— Что ж, главное сказано, — выручил Платошин. — Может, непосредственный начальник дополнит?
— Да чего там? — неприязненно зыркнув на бойкого зама, буркнул Талызин. — И так всё ясно.
— А что ясно? — Скворешный пошевелил пальцами, будто вылущивая капитана из скорлупки, в которой тот пытался спрятаться. — Помнится, когда вы на коллегии оправдывались за рост дорожно-транспортных происшествий, так прямо Цицерон, понимаешь. А теперь и сказать нечего? Вы за увольнение Бадая?
— Да в общем-то раз попался пьяный за рулем, так чего уж? — придушенно, ненавидя себя, пробормотал Талызин.
— В самом деле, товарищ генерал, — включился Платошин. — Ситуация очевидная, осуждающая позиция налицо. Предлагаю проголосовать.
— Вообще-то надо бы сначала Бадаю последнее слово дать, — напомнил Бойков. — Вроде как подсудимый.
Скворешный, хоть и хмуро, согласно кивнул.
Давно ждавший этого момента Лёшка вдруг растерялся. Опершись одной рукой о клюку, другой — о колено, он начал выпрямляться (так раскрывается заржавевший перочинный нож) с натугой и лишь в конце разом резко разогнулся. Он поднял лицо, и многие смущённо отвернулись. Бадай плакал. Всякий раз, как он пытался что-то сказать, из горла доносилось бульканье, и он поспешно тёр кулаком по щекам.
— После армии… пацаном, — выдавил-таки он. — У меня здесь всё… Дома и то больше нет. Нельзя мне без этого… — В груди Лёшки опять клокотнуло. Он со всхлипом перевёл дыхание.
— Может, возьмете себя в руки? Офицер всё же, — Платошин брезгливо поморщился.
Кольцов едва успел придавить к стулу рванувшегося вперёд Гордеева.
— Да в первый раз ведь! — вскрикнул Бадай и вскриком этим словно освободил застрявшие в горле слова. — Вы ж знаете, братцы. Никогда за руль, чтоб на поддаче… То есть, извиняюсь, выпивши… И чтоб авария какая! А тут как нарочно один к одному… Ну, бес попутал же, братцы!
— Ишь, подвиг какой — за рулем он раньше не пил. — Платошин иронически покачал головой. — Просто не ловили. И вообще думать надо было, перед тем как пьяному за руль лезть. Тогда, может, не пришлось бы здесь своими мнимыми заслугами козырять. Полагаю, товарищ генерал, всё ясно.
— А ты его заслуги считал?! — На этот раз Кольцов перехватить начальника угрозыска не успел. Низкорослый, плотно сбитый Гордеев вскочил. — Ты с ним на дорожные ездил? За угонщиками по ночам, в грязь и пургу мотался?! Что ты всё гонишь?!
— Вы хотите выступить, Юрий Алексеевич? — быстро предложил Бойков.
— Могу, — неохотно пробурчал тот. — Бадай, конечно, влип. Пьяный, авария, чего говорить… — Он зло — и так, чтоб все видели, что зло, — посмотрел на поникшего Лешку. Затем перевёл взгляд на президиум и продолжил, убрав из хрипловатого своего голоса все интонации, исключая разве что самые бархатные. — Но и шестнадцать лет безупречной службы не выкинуть, и заслуги учесть бы надо!
— Всё это мы знаем, Юрий Алексеевич, — сдержанным тоном отреагировал Платошин. Ссориться с авторитетным начальником угро ему не хотелось. — Вы дайте оценку по существу.
— А я что делаю?.. Сколько ж можно топтать друг дружку, чуть кто споткнулся. Ладно б случайный, залетный. — Взгляд Гордеева дерзко остановился на Платошине. — Но Бадай-то свой.
— Во! — Скворешный, до того без выражения слушавший, выбросил вперед палец. — Во где собака зарыта. Добреньким быть хочется. Да и не добреньким, а хитреньким. Де, сегодня Бадаю скостят, а завтра, глядишь, и мне. Давайте будем пить, гулять, а потом покрывать друг друга. Так, Гордеев?
— Да нет, конечно, товарищ генерал. Но я с Бадаем восемь лет рядом. Это нужный работник. Потом все ж знают, почему это случилось. Я не оправдываю его, но…
Гордеев вдруг сбился, притихли и остальные: Скворешный с побагровевшим лицом, тяжело опершись ладонями о стол, начал медленно подниматься. Как показалось, намеренно медленно, чтобы сдержать гнев. И только Лёшка из своего угла видел, как нога Скворешного судорожно шарила в поисках «отползшей» туфли. Но другие видеть этого не могли. Потому, затаив дыхание, завороженно следили за грозным генералом, так что стало слышно, как в конце коридора кричит что-то в трубку дежурный по райотделу. Но и поднявшись, Скворешный продолжал с тяжелым недоумением всматриваться в аудиторию.
— Перестаю понимать. — Он потёр переносицу. — Молодой руководитель ведущей службы. На хорошем счету. Планировался в резерв на выдвижение. — Он как-то ненароком обласкал прошедшее время глагола, и у Гордеева, не пугавшегося бандитских ножей, разом пересохло нёбо. — И вдруг… даже не знаю, как назвать. Незрелость, что ли? Вы что, защищаете пьяницу?
Среди гудящей от напряжения тишины стоял совершенно потерявшийся Гордеев.
— Я не за пьянство, конечно. Тут чего уж? — Голос его окончательно рухнул. — Но, может, учитывая стаж, хотя бы ограничиться неполным служебным соответствием? — Облизывая губы, он на ощупь опустился на стул.
— Обстановочка у вас, однако, — неприязненно покачал головой Скворешный. — Говорили мне, но чтоб настолько… Платошин! Вы будете, наконец, вести собрание или тоже, понимаешь, декоративная фигура?
Платошин быстро отёр лоб. Первое же собрание, да еще в присутствии самого генерала, особо ценящего умение проводить линию, не задалось. Он набрал воздуха:
— Голосуем. Кто за то, чтобы ходатайствовать перед руководством УВД об увольнении Бадая за дискредитацию звания работника милиции, выразившуюся…
Пока Платошин с аппетитом чеканил формулировки, привалившийся к стенке Бадай с каким-то отстранённым интересом увидел, как все, кто сидел поблизости, принялись незаметными, змеиными движениями передвигаться так, чтоб в момент голосования оказаться к нему спиной.
Лёшка оценил эту товарищескую деликатность и, в свою очередь, намеренно поднял глаза на висевшую над ним стенгазету, одна из статей в которой — «Сократим аварийность на дорогах» — была подписана его фамилией.
— Прошу слова! — зычно разнеслось по комнате. Приподнятые уже правые плечи резко опустились: над рядами поднялся следователь Кольцов.
— Вам-то что говорить? — раздраженно произнес Платошин.
— В отделе вы всего ничего и Бадая знать не можете.
— Вы тоже не из ветеранов, а эва как лихо по нему прошлись, — под общее оживление дерзко отбрил Кольцов. — Да и выступление у меня буквально на две минуты. Бадай за это время не скиснет. А, товарищ генерал? В свете, так сказать, демократических тенденций.
— Что ж, пусть скажет, — озадаченно разрешил Скворешный.
— Благодарю, товарищ генерал. Ваша гуманность — притча во языцех. — Кольцов склонился чуть ли не в поклоне. — Я почему, собственно, позволил себе?.. Случай у меня был похожий. Четыре года назад ездил по уголовному делу в один район. Приехал поздно, до гостиницы добираться лень было. Заночевал в райотделе. А ночью случилась авария. Второй секретарь местного райкома партии на повороте на служебной «Волге» точнёхонько въехал в сосну. Я и вызвался съездить допросить. Всё равно на стульях не больно поспишь.
— Можно по существу? — поторопил Платошин.