ит, во вражеский окоп? Пойду, говорю, раз надо. И с трудами не посчитаюсь. Но чтоб руки мне не вязать! Вот такой я человек. И другим быть не смогу. Не тот покрой позвоночника.
Похоже, академия виделась полковнику Дюкину чем-то вроде вышедшего из-под контроля штрафбата, в котором ему, боевому офицеру, поручили восстановить дисциплину и чинопочитание.
Сказано — сделано. По утрам, широко расставив сапоги, стоял Дюкин посреди центрального фойе и цепко оглядывал входящих в академию. Заметив нарушение в форме одежды, жестом выдёргивал проштрафившегося из толпы и публично громогласно отчитывал, невзирая на чины и регалии. Его покрикивающее: «Эй, ты! Живо ко мне», — то и дело разносилось под гулкими сводами.
Через короткое время знакомство с Дюкиным свели и мы, адъюнкты первого года обучения, проходившие двухмесячный вводный курс. Павел Иванович взялся лично провести занятие по строевой подготовке.
В класс он вошел с привычной бодростью и тотчас заметил непорядок.
— Неграмотно встаём. Нестройно. Попробуем ещё, пока не получится. Встать!.. Сесть… Встать!.. Чуть лучше. Сесть! Теперь можно и познакомиться.
— Уже познакомились, — бухнул я.
— А то слышу вокруг, адъюнкты какие-то, — на моё счастье, на дерзкую реплику Дюкин внимания не обратил. — Кто такие, думаю? Что за невидаль? Может, каких особых адъютантов готовят? А выходит, ученых, — слово «ученых» Дюкин произнес с некоторой гадливостью. — Гляжу вот на вас. Очкарей, правда, многовато. Но на круг молодые, здоровые. Сколько пользы Родине могли бы принести. Кой же черт, хлопцы, занёс вас в эту науку? — Он по-доброму оглядел ошалевшую аудиторию. — Ну, если на прямоту, о чем душа болит? Чего добиваетесь? Взять хоть вашу профессуру. Говорят, умные. Пригляделся я. Ну и что ж это за ум, если на нем форма, как пижама висит? Неужто и впрямь хотите стать такими же?
— Вообще-то за этим и поступили, — не удержался кто-то в задних рядах.
И тем полковника Дюкина сильно огорчил.
— Эва, как гниль глубоко проникла. Оно, конечно, на лёгких хлебах удобней, чем Родине пользу приносить.
Он тяжко вздохнул:
— Ладно, пошли на плац. Плац, он сразу покажет, кто на что годится. Встать! Не так… Сесть…
Неудивительно, что Дюкин быстро сделался ходячим анекдотом. О нем рассказывали самое немыслимое. И отделить правду от вымысла было невозможно. Поскольку любой вымысел о Дюкине выглядел правдоподобным.
Как-то в перерыве очередной всесоюзной научно-практической конференции, в углу фойе, курила представительная группка в штатском.
Один из куривших — дородный кавказец — кинул окурок в урну и не попал. К его неудаче, мимо как раз проходил Дюкин.
— Поднять! — рявкнул он.
Южанин под округлившимися взглядами товарищей насупился. Тем не менее поднял окурок и опустил в урну.
— Почему не в курилке?
— Это вы мню? — поперхнулся тот слюной.
— Тябю, тябю, — насмешливо подтвердил Дюкин. — Откуда такой?
— Вообще-то из Азербайджана, — кавказец икнул, заметно было, что так с ним давно никто не разговаривал.
— Оно и видно. Привык там, в окаянном мусульманстве, к свинству, так и сюда приехал своими соплями поганить священную московскую землю? Вот напишу твоему руководству, чтоб взгрели как следует. Кто по должности?
— Министр внутренних дел, — ответили за ошарашенного азербайджанца.
Дюкин, что с ним случалось редко, несколько смутился.
— Что ж ты? До министра дослужился, а попадать не научился. На стрельбище бы попрактиковался, что ли, — буркнул он, отходя. Оставив последнее слово за собой.
Как раз из конференц-зала вышел начальник академии Бородин.
— Кто это? — шепотом поинтересовался у него замминистра внутренних дел Украины.
— Дюкин. Мой зам по строевой. Прислали сверху на усиление.
И, отвечая на понимающие усмешки, добавил:
— Сам боюсь.
Меж тем подошло время строевого смотра. Как во всякой военизированной структуре, в академии велись соответствующие учёты, составлялись графики дежурств преподавателей, изредка проводились зачётные стрельбы, и дважды в год кафедры и факультеты выстраивались во дворе для прохождения строевых смотров.
Убедившись, что все на месте, расходились. Профессура от строевых смотров, как правило, по умолчанию освобождалась.
Но в этот раз Дюкин самолично проследил, чтоб явка была стопроцентной. Даже врачи были предупреждены, что за внезапные заболевания профессуры ответят как за теракт.
— А если у кого геморрой? — съязвил начальник медсанчасти.
— Конечно, геморрой. Еще б не геморрой? И песок из него давно сыпется. Только если это перед смотром случится, я тебя самого в часть отправлю солдатам клистиры ставить.
Упустить возможность дать сражение врагу на собственной территории Дюкин не собирался. В результате вышли все.
Академические «коробки» застыли перед замом по строевой, сзади которого нахохлился другой заместитель, по науке — полковник Игошев.
Дюкин гоголем прошелся вдоль рядов, натренированным взглядом выхватывая нарушения в одежде. «Застегнуть воротничок!.. Подтянуть ремень!.. Академия! Смир-р-на-а!»
Застывшая «коробка» — миг торжества, минута высшего восторга.
И тут Дюкин краем глаза уловил шелохнувшуюся фигуру. То оказался начальник кафедры уголовной политики полковник Машевич. Грузный, одышливый пожилой человек в мешковатой на нем форме. Толстые линзы очков прикрывали слезящиеся, навыкате глаза. Левая, тронутая варикозом нога слегка приволакивалась при ходьбе. Светило уголовно-правовой науки и редкая умница, Герман Эдуардович Машевич оставался сугубо штатским человеком.
— Эй, вы там! — Дюкин побагровел. — Отставить дергаться при команде смирно.
Каре, дотоле покорно молчаливое, затихло выжидательно.
— Это вы мне? — Машевич растерянно покрутил крупной головой и озадаченно переступил ногами.
— Отставить топтаться! — Дюкин подошел к нарушителю. — Команды «вольно» не было. Вы что, в конце концов, полковник или как?
Дисциплинированный Машевич, прикусив губу, постарался, как умел, застыть на месте. Вот только из-за проклятой ноги его всё время тянуло влево.
— Почему нога согнута? — заметил Дюкин.
— Ревматизм, — тихо, стесняясь, признался Герман Эдуардович.
— Ревматизм у него! — громогласно подивился Дюкин. Он уже определился с объектом главного удара. — Полковников они здесь насобирали! В каком интересно инвалидном доме?.. Отставить разговоры! Никто команду «вольно» не давал.
В рядах в самом деле поднялся глухой ропот. К Дюкину поспешно подошел Игошев.
— Это цвет науки!.. С трудом уговорили из института прокуратуры… — горячо зашептал он.
— В строю он прежде всего офицер! — отбрил Дюкин. Сурово оглядел насупившиеся ряды. — Совсем, гляжу, распустились. Напоминаю, вы здесь не каждый сам, понимаешь, по себе. У меня есть установка сделать из вас полноценное боевое подразделение. И уж будьте покойны, я ее добьюсь… Полковник Машевич, выйти из строя!
Багровый Машевич, опустив голову, шагнул, но его повело на стоящего плечо в плечо заместителя — Цаплина.
— Извини, дружок, — пробормотал Герман Эдуардович. Одёрнув китель, он подошел к Дюкину, сделавшемуся совершенно багровым, — Машевич шагнул с правой, здоровой ноги.
Подойдя в упор, Герман Эдуардович, не зная, что делать дальше, затоптался. Дюкин неприязненно выжидал.
Машевич озадаченно оглянулся на Цаплина.
Округлив губы, тот зашептал едва слышно, отчаянно боясь привлечь к себе внимание:
— Полковник Машевич прибыл по вашему приказанию.
Глуховатый Машевич повернулся правым ухом.
Теперь уже зашелестел весь строй:
— Полковник Машевич прибыл по вашему приказанию!
Герман Эдуардович благодарно закивал.
— Прибыл по вашему приказанию, — сообщил он.
Дюкин скривился.
— Отставить стоять как штатская гусеница! Повторим выход из строя. На место шагом марш!
Машевич, опустив взмокшую лысую голову, вытащил из кармана полотняный носовой платок, снял очки и принялся тщательно протирать стекла.
— Отставить заниматься посторонним! — потребовал Дюкин. — Смотреть на меня бодро!
Машевич неспешно водрузил на место очки, посмотрел. Дюкин поёжился. Неуклюжий недотёпа исчез. Из-под очков его прожигал внимательный, холодно-изучающий взгляд.
— Вернитесь в строй, — поспешно разрешил Дюкин. Только теперь он понял, что зашел слишком далеко.
— Гера, пожалуйста! — умоляюще пробормотал Игошев. Но поздно — предел кажущегося профессорского добродушия оказался перейден.
Машевич внезапно шагнул вперед, так что Дюкин едва успел отступить, и, приволакивая больную ногу, направился к центральному корпусу.
— Полковник Машевич, я сказал: встать в строй, а не покинуть его! — отчаянно крикнул ему в спину Дюкин. Бесполезно.
Дюкин повернулся к грозно притихшему каре. Поджал побелевшие губы.
— Что ж, гнилой фрукт лучше сразу долой! Думаю, этому горе-офицеру недолго осталось носить мундир. Остальные продолжим. Подравня-айсь!
— Это теперь без меня, — послышался гортанный голос на другом краю каре, и полковник Арапетян, автор основополагающих трудов по криминологии, отправился следом за другом — тем же маршрутом, махнув подчиненным по кафедре догонять.
Воде, как известно, главное подмыть часть плотины. Дальше хлынет само собой.
— Кафедре ОРД разрешаю разойтись! — объявил полковник Безродный.
После чего, уже без всякой команды, потянулась оскорбленная кафедра уголовной политики.
Дюкин оторопело слизывал кровь с покусанных губ — такого святотатства в его жизни не случалось.
Через несколько минут на плацу остались две «коробки» — слушатели Второго факультета во главе с насупившимися начальниками курсов и адъюнкты первого года обучения.
— Разойдись! — бросил Дюкин и гневно обратился к Игошеву: — Видал, как по дисциплине прошлись? Над святым надругались! — он ткнул в плац. — Ниче! Немедленно Чурбанову доложу. Чтоб ножом этот гнойник к чертовой матери! Всех!