Почти весело, думала Нэнси, если не принимать во внимание мрачные мысли, сбивавшие с толку, и зловещие шепоты из прошлого. Ночь была ясной, в небе сияло столько звезд, сколько она в жизни не видела, а в бодрящем воздухе разливалась непривычная чистейшая свежесть. Один из водителей, совсем молодой парень, собрал оловянные миски, а самый старый в группе прошел по кругу и налил каждому в подставленную чашку из-под чая немного чанга. Нэнси пригубила напиток и объявила, что отправляется спать. Джек перекинулся парой слов с водителем их грузовика — договорился, что она устроится на ночлег в кабине. Водитель проводил ее под громкие аплодисменты и смех группы, неожиданно растрогавшие Нэнси. Разволновало ее то, что ей предоставили самые роскошные «апартаменты» в лагере, пусть это и были всего лишь поролоновый матрас и старое замусоленное одеяло. Под слабым светом лампочки в кабине она достала пару толстых носков — ночь обещала быть холодной, а обогрева в машине не было. Потом развернула свой спальный мешок, из которого на сиденье выпал Оракул. Нэнси на мгновение замерла: может, посоветоваться с книгой? Но никаких вопросов на ум не приходило. Вернее сказать, в голове их роились тысячи, но все были слишком беспорядочные и расплывчатые, чтобы озадачивать ими Оракула. Да и хотела ли она узнать ответы? Был ли Феликс Кениг ослепленным индивидуалистом, до наивности упрямым и одержимым своими теориями? Можно ли считать Антона Херцога сумасшедшим, унаследовавшим безумие от отца? Нэнси не представляла, как Оракул может ответить на такие вопросы.
Она склонилась над матрасом и аккуратно разложила спальный мешок. В этот момент по двери постучали.
— Да?
— У вас все в порядке? — поинтересовался Джек.
— Как в пятизвездочном отеле! — откликнулась она. — Можете заглянуть и убедиться, от какой роскоши отказались.
Он заглянул в кабину и тотчас заметил раскрытый на сиденье Оракул.
— Неужто я единственный нормальный человек в Тибете? — спросил Джек с усталым вздохом.
На секунду Нэнси растерялась. Он улыбнулся, будто застал ее за чтением любовного романа для подростков.
— А на чаинках погадать не хотите? — спросил он.
— Это работает, — твердо ответила Нэнси. — Я не верила, пока не попробовала. Оракул действительно отвечает на вопросы, которые ему задаешь.
— Кто б сомневался, — буркнул Джек и проверил что-то в боковом кармане на дверце кабины.
— А вы сами не пробовали?
— Нет. Это не по мне. Конечно, Антон периодически внушал мне, что жить без книжки не может, и пол-Азии согласится с ним, только меня это не убеждает.
— А может, стоит попытаться?
— Нет уж, спасибо. Я такое не приемлю. С чего вы решили, что эта книжка хочет вам помочь? Никогда не пойму. Заморочит вам голову — это да. Получите такие хитрые ответы, что отправитесь неизвестно куда или вообще разрушите свою жизнь. Хоть убей, не понимаю, с чего это люди решили, что все непознанные силы Вселенной взялись помогать им. Зачем обманывать себя? Логичнее предположить, что на самом деле все наоборот.
— Кришна сказал, что порой Оракул говорит о том, чего ты не хотел бы слышать.
Джек улыбнулся.
— Ага, или именно это ты и хочешь услышать, но не желаешь себе в этом признаться.
— Ну даже если так, книга открывает доступ к подсознанию.
— Или помогает проецировать собственные убеждения, сознательно или нет, на ее экстравагантные тексты. Это как контур обратной связи. А может быть, лучше не тревожить подсознание? Может быть, все эти тайные порывы и должны подавляться? Ведь меньше всего хочется вытаскивать их наружу и позволять им руководить твоими решениями.
Нэнси захлопнула книгу.
— Вы, Джек, строите из себя открытого миру человека, а на самом деле вы страшно консервативны. Вы напоминаете мне старомодного провинциала, с суеверным упорством не желающего признавать нечто новое. Мальчика можно вытащить из Орегона, Джек, но можно ли вытравить из него Орегон?
Эти слова рассмешили его.
— Пожалуй, вы правы. Я всего лишь провинциал. Да, мне пришлось помотаться по миру так, как вам на вашем самодовольном Восточном побережье и не снилось. Да, я не пожалел сил, чтобы узнать все, что возможно, об этом проклятом континенте. Но я страшно рад, что вы проделали огромный путь из вашего гетто Парк-Слоуп,[55] чтобы открыть мне глаза на то, какой я, оказывается, деревенщина. Наконец-то я избавился от иллюзий!
— Да ладно вам. Я же не утверждаю, что я лучше вас.
Он ухмыльнулся. Нэнси чувствовала, что на самом деле ему абсолютно наплевать, что она думает о нем. Какая разница?
— Что ж, останемся каждый при своем мнении, — заключила она и улыбнулась.
Неожиданно для себя она почувствовала нежность к этому человеку, переменчивому, как погода: то ненастье и буря, а через мгновение — тишина и солнце. В конце концов, все это неважно. Во всяком случае, для нее.
— Хорошо, как скажете, — ответил Джек, и Нэнси почувствовала, что он снова говорит не то, что думает.
— Только вспоминайте об этом почаще. Я вам плачу, не забывайте, — парировала Нэнси.
Он опять ухмыльнулся:
— Ну… Если у Оракула не будет особых распоряжений, я отправляюсь спать.
Оставив за собой последнее слово, Джек кивнул Нэнси и захлопнул дверь кабины.
Нэнси устроилась в спальном мешке, но сон не шел. Тем не менее было приятно растянуться во весь рост после стольких часов сидения в неудобной кабине трясущегося грузовика. Она думала о том, что сказал Джек. Возможно, в его словах содержалась истина: не исключено, что Оракул лишь вытягивает на свет запрятанные в подсознании побудительные мотивы. Если так — что вполне правдоподобно — то чем это плохо? Ведь лучше понимать свои сокровенные мысли и страхи, чем отвергать их. А если они одолеют и погубят тебя? Не так ли случилось с Феликсом Кенигом, когда он стал фанатиком своей идеи? С нацистами, когда их обуяла жажда власти? И даже с Антоном Херцогом? Не об этом ли говорил Джек?
Нэнси привстала и положила Оракул на консоль рядом со спальником, подметив, что обращается с ним бережно, словно книга была бомбой с запущенным часовым взрывателем. Снова улеглась и попыталась подумать о другом. Завтра, если все будет хорошо, она наконец попадет в Пемако. А по пути заглянет в действующий монастырь, удаленный от пристального взора китайских властей в Лхасе. Она думала об этом — возможно, всего лишь несколько минут, — пока сон не одолел ее.
41
В шесть утра колонна была уже в пути и без остановок доехала до условного места, откуда Нэнси и Джеку предстояло отправиться пешком до гомпы Бхака. Они выбрались из грузовика и провожали взглядом машины, с ревом уходившие вперед по петляющей дороге, поднимая клубы пыли. Нэнси подняла голову и заметила, что небо закрыли тучи. Похоже, вот-вот пойдет дождь.
Перекинув сумки за спины, троица двинулась по крутой тропе, спускавшейся по лесистому склону горы в направлении Ярлунг-Цангпо. С неба посыпался мелкий дождь, гром прокатился над высоченными пиками гор на пути в Пемако. Тропа привела путников на берег в том месте, где русло реки сжималось, образуя узкий, всего в десять ярдов, каменный провал с ревущим внизу потоком. Они перешли по недавно подновленному веревочному мосту: мост раскачивался на ходу, и у Нэнси душа замирала от страха, хотя она старалась не подавать виду. Под ногами поток с грохотом нес темно-зеленые воды в сторону, как сказал Гун, знаменитых водопадов Пемако.
На том берегу отчетливо просматривалась исхоженная тропа — тут и там на ней виднелись оставленные паломниками знаки. Затем тропа разделялась на две: одна ныряла в чащобу девственного леса и вела к перевалу Су-Ла, вторая бежала четверть мили вниз по течению реки и выходила на лужайку перед монастырем Бхака.
Несмотря на морось, шагалось легко — было не слишком холодно, москиты и мошки не донимали, и Нэнси показалось, что прошло совсем мало времени, прежде чем они ступили на лужайку перед монастырем и столкнулись нос к носу с тонким, как тростинка, монахом.
Древняя гомпа, сооруженная в шестнадцатом веке, мало чем отличалась от развалин, однако вокруг нее стояло несколько недавно построенных зданий. Монах — высокий мужчина с худым костистым лицом, в оранжевой мантии, с остриженными до короткой седой щетины волосами — приветствовал гостей и тотчас заговорил по-тибетски с Гуном и Джеком. Всех проводили в здание — трапезную, решила Нэнси — и усадили за стол перед камином, в котором бушевало пламя. Явился еще один монах с большим чайником похожего на суп чая с маслом. Нэнси выпила, потому что умирала от жажды, хотя вкус по-прежнему был ей неприятен. Похоже на чай с молоком, простоявший весь день на солнце, подумала она. Немного погодя вошли три шерпа. Джек и Гун втянули их в долгие переговоры. Ни одна сторона не желала уступать, и потребовалось полчаса напряженных споров, прежде чем они чокнулись кружками и ударили по рукам.
— У нас все в порядке? — спросила Джека Нэнси, и тот кивнул:
— Можете не напрягать свой глубокий нью-йоркский интеллект. Расслабьтесь.
В ответ она сардонически улыбнулась, Джек подмигнул ей и вновь повернулся к Гуну и шерпам. Очень многое еще предстояло сделать — выступать решили как можно скорее.
Подали миски с цампой. Нэнси старалась съесть как можно больше, сознавая, что впереди долгий переход по лесу, в затем самое трудное — восхождение к замерзшим вершинам Су-Ла. Пока они ели, вошел пожилой лама и серьезно заговорил о чем-то с Гуном и Джеком. Его бритую голову покрывала седая щетина, морщинистое лицо говорило о нелегкой жизни. Возможно, подумала Нэнси, он был здесь в 1959 году, когда монастырь, по слухам, подвергся разграблению.
Она терпеливо дожидалась, когда ей объяснят, о чем шел разговор. Через несколько минут лама пожал руки Джеку и Гуну. Джек мрачно хмурился.
— Это настоятель? — спросила Нэнси.
— Нет. Настоятеля китайцы депортировали в Непал за препятствия работе лесорубов.