- Жаль, что отец это не видел, - вслух подумал Егор.
- А это ведь и его глаза, Егорушка, - сказал дед. Он тяжело, судорожно вздохнул, будто ему не стало хватать воздуха.
Егору вдруг нестерпимо захотелось сказать деду что-то очень тёплое, ласковое. И забеспокоился, не простудился бы старик в тонкой, продуваемой всеми ветрами рясе... Егор скинул с себя жаркую овчину и набросил её на широченные, когда-то могучие дедовы плечи.
- Пошли домой, - предложил он, запросто прильнув к старику. Закочегарим самовар, чаёк погоняем.
- И то верно, - согласился дед, обнимая внука. - Сам-то, гляди, не застынь, - и как бы невзначай смахнул широким рукавом слезинку. Давно отвык он от такой ласки.
12
После полудня за Егором на розвальнях заехал дед Фёдор. Сказал, что банька протоплена и надо поторопиться, чтобы не упустить жар.
Прихватив свёрток со сменным бельём, Егор с разбега шлёпнулся на сено, постланное в розвальнях, и дед Фёдор несильно, скорее для порядка, хлобыстнул кобылу кнутом. Немного подумав, она лениво мотнула хвостом и стронула сани с места. Дед огрел её покрепче, приправив своё недовольство ядрёным словцом, и она затрусила, мотая косматой гривой, обиженно кося глазом и фыркая.
Но под уклон кобыла сама уже взяла бодрый галоп.
Пасека пряталась на полянке в ближнем сосновом бору. С пригорка отчётливо просматривался тонкий дымок топившейся баньки. До неё вполне можно было бы добраться и пешком, путь не такой уж долгий. Но дед Фёдор хотел по всем статьям уважить своего гостя, тем более что колхозная лошадь, приписанная к пасеке, находилась в его полном распоряжении. Шустрый увязался за ними, поминутно забегая вперёд и для порядка побрехивая на лошадь. По всей видимости, ему очень хотелось услужить молодому хозяину.
Минут через пятнадцать езды розвальни остановились у низенькой избушки, которая едва не по самую крышу утопала в глубоком снегу. Под застрехой, будто украшения, были развешаны берёзовые веники. Надо полагать, дед вдоволь заготовил их ещё с минувшего лета. Сама же пасека, огороженная почерневшими жердинами, раскинулась чуть в стороне. Там виднелся второй сруб, такой же добротный, сложенный из мощных брёвен. Дед Фёдор пояснил, указывая кнутовищем, что это и есть его зимник, где до самой весны спрятаны ульи.
На пороге баньки появился курчавый, широколицый парень в одних трусах и в ватнике, наброшенном на голые плечи.
- Ишь, разудалился, - проворчал дед Фёдор и представил: - Внук это мой, Петруша.
Парень подождал, пока Егор выберется из саней, и первым протянул руку. Они по-мужски сильно стиснули ладони.
Петруша оказался весёлым и разговорчивым. Он повёл себя так, будто знаком с Егором целую вечность. И Егор тотчас принял его дружбу, постаравшись выказать собственное расположение к нему. Как выяснилось, они были одногодки. Будущей весной Петруша собирался в армию, а пока работал в колхозе трактористом.
Они вошли в предбанник, тускло освещённый керосиновой лампой. Жарко дышала печь. За столом, сколоченным из толстых плах, сидела краснощёкая белобрысая девчушка лет пяти. Завидев Егора, она соскочила с лавки.
- Здравствуйте, а я Олёна, дедушкина внучка, - сказала с серьёзным видом и решительно протянула пухлую ручку.
Егор засмеялся, подхватив девочку на руки и почмокал в обе щёки. "Вот так невеста, - невольно подумал он, вспомнив вчерашний разговор с дедом Фёдором, желавшим женить его на своей внучке. - Пока подрастёт, мне на пенсию будет пора".
- Олёнка, брысь пошла, - рассердился Петруша. - Вечно суёшься, куда не просят.
- Я не кошка, - сказала девочка и надула губки.
Все рассмеялись.
Дед Фёдор взял у Егора внучку и многозначительно повел бровью: "Тоже ведь, характер у человечка - понимать надо..."
Егор впервые оказался в настоящей русской бане. От ребят он и раньше был наслышан о её непревзойдённых прелестях, когда "парком и веничком из мертвых живыми делаются..." Но каждый нахваливал свою - то ли костромскую, то ли тульскую - эта же была родной, псковской. Почерневшие от пара, жары и влаги бревенчатые стены, широкие лежаки, вмазанный в печку большой чугунный казан с горячей водой, добела раскалённые гранитные валуны.
- Э-эх, пожаримся! - разудало крикнул Петруша и плеснул на камни из чумка квасом. Те, будто озлясь, зашипели стоглавыми гадюками. Густой пряный дух шибанул в ноздри, и началось нестерпимое пекло.
- Держись, флот! - предупредил Петруша и принялся охаживать растянувшегося на лежаке Егора сразу двумя распаренными вениками. Он же стонал и крепился, как только мог. Казалось, уже нет сил вытерпеть этот сладостный, пресыщенный берёзовым духом ад. Будто мышцы начали отваливаться от костей, и душа из тела запросилась вон. А Петруша с безумной отвагой снова и снова хватался за чумик, поддавая жару.
Потом, как бы в отместку за все муки, Егор принялся охаживать веником Петрушу. И тот тоже блаженно завыл, переваливаясь на лежаке с боку на бок.
- А ну, Егор, как это у вас там: на абордаж! - крикнул Петруша и, прикрыв наготу веником, выскочил за двери. Мгновенье поколебавшись, Егор последовал за своим новым дружком. Оба с ходу бултыхнулись в сугроб, словно в набежавшую морскую волну.
"Нет, после этого не жить..." - невольно подумал Егор, когда перехватило дыхание и всё тело ожглось как от раскалённого железа. Только душа всё же осталась при нём.
Явилось ощущение какой-то непомерной силы, неизбывной отваги и мальчишеского озорства. Егор перевернулся через голову, сделал стойку на руках. Петруша налетел на него, и они, гогоча и ухая, принялись бороться в снегу. Сразу же с весёлым лаем подскочил Шустрый и по-собачьи напористо ввязался в свалку, норовя постоять за хозяина. Его прогоняли, но он никак не хотел уходить, всем своим видом показывая, как он предан Егору.
В парилку вернулись лишь после сердитого окрика деда Фёдора.
Вконец обессилившие, но счастливые и довольные собой, они рухнули на лежаки. Отогреваясь, приходили в себя. Дышалось легко, свободно. И ни о чём не хотелось думать. Просто было ощущение собственной молодости, здоровой плоти - своей значимости на этой земле и в этом мире. Егор подумал, как много он мог потерять, если бы его не отыскал дед, если бы он не свиделся со своей Укромовкой, если бы не оказался, наконец, в этой самой баньке.
Потом они сидели за столом и пили чай с мёдом, наполняя кружки из огнедышащего самовара. Не спеша говорили о том, о сём. Олёнка с детской наивностью лезла с вопросами. Петруша одергивал её, а дед, серчая, грозил пальцем. Но Егор пытался, как мог, объяснить любопытной "невесте", что такое море, какие по нему ходят корабли и каким образом можно доплыть до Африки, где живут обезьяны и попугаи. Девчушка забавляла его.
Пришло время расходиться по домам. Петруша принялся одевать сестрёнку. Поднялся было и Егор. Но дед попросил его не торопиться, собираясь о чём-то поговорить с глазу на глаз.
Оставшись вдвоём, они снова наполнили кружки. Егор догадался, о чём пойдёт речь.
- Золотой у тебя, Егорка, дед, - начал Фёдор Иванович. - Ты не гляди, что он поп, работник культа. С Фролом-то мы ведь сызмала дружки. Я о том тебе уже сказывал. Душа у него чистая, как у ребёнка малого. И получается, что всю жизнь он людям куда больше служит, чем Богу своему. После войны все мы жили дружно, голодно. Фрол Гаврилыч вон вместе со всеми пахал и сеял сам бывало заместо быка в плуг впрягался. Но то дело прошлое. А сколько сил он положил на выведение новой пчелиной породы! И ведь добился же своего. Теперь во всем нашем районе, а может и в области, нет ни одной не прибыльной пасеки. К нему за советом не то что из области, или там, скажем, из Сибири - из-за кордона приезжали. Во, какой у тебя дед. Право же, пчелиный прохфeccop. Хочет он, чтобы мёд дешевле сахару стал, чтоб в каждой семье имелось бы его вдоволь. В старину всегда ж на Руси мёд в почёте был. Он даже в прошлую войну дело своё не оставлял: детишек да раненых партизан медком подкармливал.
- Уж не за это ли ему медаль дали? - схитрил Егор.
- Да не-ет, конечно же не за это. Был он у нас в отряде как бы связным и разведчиком. Службу отправлять немцы сперва у нас не запрещали. Народ, значит, постоянно в церкви бывал. Лучшего места для явки не придумаешь. Фрол Гаврилыч и харчишки для нас собирал, и одежонку. А уж известиям его о немецком гарнизоне цены не было, - дед свернул из газеты козью ножку, набил её махрой и продолжал, раскуривая. - Я уж не знаю, говорил ли тебе дед, что бабку твою, Евфросинью Петровну, немцы заживо сожгли.
- Как сожгли? - переспросил Егор, болезненно поморщась.
- Известно как: закрыли, значит, в сарайчике вместе с другими бабами и детьми малыми, а потом... со всех четырёх сторон. Выдал твоего деда зараза полицай. На его глазах комендант и затеял эту страшную пытку, чтоб душевно деду мучительнее было... Я не знаю, где он столько силы в себе нашёл, чтобы выдержать всё это. Потом всё же нам удалось у немцев отбить его. Вот с тех пор и зовут Фрола Гаврилыча партизанским попом.
- А отчего отец мой с ним не ладил?
- Отчего? - дед Фёдор ухмыльнулся. - Оттого что яйца всегда курицу учат. Не берусь я судить Степана. Он тебе отец, ты в этом и разбирайся. Но всё же так-то вот умишком раскидываю... Допустим, дед твой поп, ну а я партейный. Чего ж тут, кажется, общего между нами? Не принимаю я его поповскую болтовню, всю жизнь спорю с ним, но ведь не отталкиваю от себя, потому что человека большой души вижу в нём. Оно проще было бы отречься от него, дескать, я тебя не знаю и ты меня сторонись... Только ведь на одной земле живём, одним воздухом дышим. Ни от чего нельзя отрекаться. Нужно только убеждать в том, в чём правду свою видишь. Бывает, вот разумею, когда человека можно в чём-то убедить, даже и переубедить, а вот сломить никогда.
- Получается, что вы с дедом моим друг друга всю жизнь переубеждаете. Ну, и кто кого?..
- Старики мы оба... Каждый при своём мнении. Да и не шибко я речистый. Только не прошли мимо наши споры с Фрол Гаврилычем. Мирского в нём куда больше, чем поповского. Почём знать, что у него творится на душе! О чём он думает в тайне, в чём боится признаться даже самому себе? Известно, что у начальства своего церковного дед твой не в чести. Видать, есть за что. Не за peтивую, надо полагать, службу. Хотел как-то благочинный за штат его вывести, другим попом заменить, да не посмел. Приход не позволил. В Укромовке нашей не так-то уж верующих много. А вот попробуй только - тр