едней пропылённой травинки на деревенской улице. Это была его родина, которую он постигал умом и сердцем от бесконечно великого и до самого малого, которую любил, как умел, и которую защищал, как мог.
В экипаже Непрядов давно освоился и в бригаде для всех стал своим человеком, считая себя едва ли не аборигеном здешних мест. Единственно, что угнетало его и с чем он никак не мог смириться, это с необходимостью по-прежнему жить в разлуке с Катей. Последние письма от неё были какими-то тревожными, в каждой строчке сквозило недовольство собой и всем тем, что она делала в последнем номере. Егор успокаивал жену, полагая, что Катина хандра исходит от неминуемой в её работе "болезни" творческого роста. Но вполне возможно, что и затянувшаяся разлука давала себя знать.
В конце зимы Катя сумела-таки ненадолго вырваться к нему, и Егор с тех пор с теплотой и грустью перебирал в памяти каждый ими вместе прожитый день и час, - благо лодка всё это время оставалась у пирса. Потом Катя снова уехала, но стены опустевшей комнаты и всё, что в ней находилось, долго ещё оставались согретыми её милой улыбкой и прикосновением её нежных рук. Возгоревшийся было семейный очаг оказался таким же недолгим, как и полярное лето. И всё меньше согревали его остывавшие угли...
Но вот однажды Непрядов получил телеграмму, что Катя снова приезжает. Это известие всколыхнуло в нём океан радости, и он который уже раз почувствовал себя "счастливейшим среди смертных".
В своей комнате Егор навёл такой отменный порядок, что и пылинки не сыскать, - всё что можно перемыл, перетёр, перетряхнул и перечистил. Даже хилой растительности в сопках насобирал, соорудив из неё нечто вроде японской икебаны, украсившей стол. И больше всего теперь боялся, чтобы до прибытия жены, по закону подлости, не пришлось бы уйти в море, - тогда и радость его обернулась бы мучительной досадой, злой иронией судьбы.
Но получилось как нельзя лучше. В тот долгожданный день Непрядов прохаживался по пирсу, нетерпеливо поглядывая на высокий скалистый мыс, из-за которого должен был появиться рейсовый буксир. Хотелось бы, конечно, вырваться в Мурманск и встретить Катю на вокзале, только возможности такой не представилось - бригада лодок находилась в повышенной боевой готовности и все сколько-нибудь продолжительные отлучки на неопределённое время отменялись,
Погода устоялась по-летнему тёплая, солнечная, в заливе полный штиль. Но Непрядов всё же волновался: хорошо ли оделась Катя, не продует ли её на переходе морем. С тревогой думалось, что она такая ведь незащищённая, хрупкая - совсем не для здешних суровых мест. Даже сам Катин приезд казался подвигом во имя любви к нему.
Непрядов ещё больше заволновался, как только до его слуха долетел басовитый рёв буксира, входившего в бухту. Вот он бойко выскочил из-за мыса и, описав циркуляцию, устремился к пирсу, где нетерпеливо маялся Егор.
Вот и она, стоит на полубаке, улыбается, машет руками. В лёгоньком светлом плаще, в туфельках "на шпильках", Катя робко шагнула на зыбкую сходню, и здесь Егор подхватил её на руки, не стесняясь ничьих игривых ухмылок и вздохов. Они вновь были вместе.
Первые мгновенья встречи всегда у них получались пьяняще непредсказуемыми и шальными, будто первый глоток шампанского на свадьбе. Какие-то несвязные слова, восторженные взгляды, радостные улыбки - всё происходило само собой, как завихрение хрустальных струй в горном ручье.
Пока поднимались по мосткам в гору, Катя рассказывала о белых ленинградских ночах, передавала приветы от родни. О своей же работе не упоминала, как бы стараясь отвлечься и хоть немного отдохнуть от неё. Непрядов всё понимал. Ему и самому в этот день не хотелось помнить о службе.
- Какой ты у меня молодец! - похвалила Катя, как только переступила порог их комнаты. Поглядев на стол, где в широкой вазе красовалось Егорово цветочное творение, она пришла в восторг.
- Прелесть, - тихо вымолвила, склоняясь над вазой. - Северным сиянием пахнет...
Егор не стал возражать: "Так и должно быть, раз она этого хочет..."
- Ты надолго? - поинтересовался Непрядов, помогая жене раздеться.
- Кажется, теперь надолго, если не навсегда, - ответила она, и грустная улыбка скользнула по её маленьким, изящным губам.
- Ты серьёзно? - Егор так и замер в обнимку с её плащом, отказываясь верить собственным ушам.
- Этим не шутят, Егорушка, - и провела руками по платью, плотно охватывавшему её стройную фигуру, словно оно становилось уже ей тесным...
- Так неужели?.. - обалдело расплылся в улыбке Егор, догадываясь, в чём дело. - И это уже точно?
Вместо ответа Катя лишь подернула плечиками, давая понять, что и так всё теперь ясно.
- Здорово, - сказал Егор, осторожно привлекая к себе жену. - Это же просто великолепно!
- Что великолепно? - переспросила она с какой-то непонятной настороженностью.
- Как что, котёнок ты мой! - Непрядов с большим трудом подавил в себе желание изо всей силы стиснуть в объятиях жену. - Нас теперь уже трое. Это ж... лучше и не бывает!
- Но мне пришлось уйти из цирка, - она всхлипнула, плечи её задергались в Егоровых руках, и уже сквозь слёзы выговорила: - Отец... прогнал меня.
Непрядов сразу не нашёлся, что на это сказать. Он принялся лишь молча утешать жену, гладя её, как ребёнка, по вьющимся русым волосам. Она прижималась к нему и тихонько плакала, смиряясь уже со своей материнской долей.
Вскоре Катя успокоилась, даже заставила себя через силу улыбнуться, и они вдвоём принялись готовить обед. Егор оставил про себя, что он, как никогда прежде, согласен с Тимофеем Фёдоровичем, отлучившим дочь от арены ради собственного внука или внучки...
День пролетел незаметно, а потом пришла ночь, в которой им обоим опять было не до сна. На узковатой кровати и теснота не в тягость. Вновь они жили, чувствовали и дышали воедино, не произнося всуе никаких заветных слов, которые давно уже сказаны.
Егор Непрядов как бы нянчил в себе приятную мысль отцовства, стараясь заранее предугадать, кого же родит ему Катя. Безумно хотелось сына, хотя и дочь, как поразмыслил, - тоже будет совсем неплохо. Успокаивал себя тем, что важно не кого родить, а каким родить - был бы нормальный, здоровенький человечек, а уж человека, в полном смысле этого слова, он сам из него слепит.
С приездом Кати семейная жизнь Егора Непрядова окончательно наладилась и пошла своим путём. Теперь ему было куда торопиться после службы, когда рабочий день на лодке заканчивался и представлялась возможность сойти на берег. Дома ждала любимая жена, непременный ужин на двоих, а потом задушевная беседа допоздна.
Егор приходил усталый, но довольный тем, что его не просто ждут, - к тому же и волнуются за него. А это всегда приятно. Кате нравилось, как он много и с аппетитом ел, не спеша рассказывая о своих делах, о привычной текучке корабельных будней. А потом, если держалась хорошая погода, они отправлялись немного побродить перед сном в распадке между ближними сопками. Ступая на приметную тропку, они добирались до берега небольшого озерца, где буйствовали целые заросли рано поспевшей голубики. Катя принималась рвать ягоды, ссыпая их в котелок и как-то по-детски восхищаясь, какие они крупные да сладкие, - даже лучше, чем у них в Укромовке.
Егор же делал вид, что собирался поохотиться на уток. Он бродил по болотистому берегу, чавкая резиновыми сапогами и придерживая болтавшуюся на плече тульскую двустволку, однако никакой живности убивать ему не хотелось. И ружьё-то прихватывал с собою так, на всякий случай, если вдруг ненароком забредёт из тундры шалый медведь или подкрадётся коварная росомаха случалось в посёлке и такое...
Непрядов старался далеко не уходить от Кати и постоянно держал её в поле своего зрения. Он всё ещё не мог не любоваться втайне своей женой, тем, как она, грациозно взмахивая руками, легко перепрыгивала с кочки на кочку, обирая на кустах ягоды, как изумлённо и весело вскрикивала, радуясь каждому найденному грибу. Она поднимала его высоко над головой, призывая мужа в свидетели своей удачи. Снисходительно улыбаясь, Егор в знак одобрения вскидывал большой палец и уже предвкушал, как они, вернувшись домой, зажарят эти грибы на сковородке.
Ко всему Катя понемногу привыкала: и к тому, что солнце летом здесь почти не заходит, что ураганный ветер порой кровлю с их дома едва не срывает, а в тихую погоду начинает одолевать залётный гнус. Но не это теперь было главным, что занимало все её мысли, - она готовилась стать матерью и уже ни о чём другом, более серьёзном, теперь не помышляла. Во всяком случае, говорить с упоением о цирке, как это раньше бывало, ей теперь не хотелось. Егор по-своему понял и оценил ту великую жертву, которую Катя приносила ради их будущего ребёнка.
Напрасны были опасения, что его жена, привыкшая к суетной жизни в больших городах, начнёт в этой глуши скучать, а то и жаловаться на свою судьбу. С удивительным чистосердечием и лёгкостью она перезнакомилась со всеми соседями, и теперь уже не проходило дня, чтобы к ним не заглядывали её новые подруги. С женской непосредственностью разговоры могли ни Бог весть о чём тянуться часами. Но это нисколько не раздражало Егора - скорее радовало, что его жена так быстро почувствовала себя своей среди офицерских жён.
Однажды он, как всегда, пришёл вечером со службы, но Кати дома не застал. Непрядов собрался было разыскивать её по соседям. Но в это время в прихожей хлопнула дверь и послышался Катин голос. Переговорив о чём-то с Оксаной Филипповной, она вошла в комнату. Сняла плащ и привычно улыбнулась, отчего на душе у Егора потеплело. Тем не менее он сделал вид,что увлёкся газетой.
- А ты знаешь, у кого я была? - интригующе спросила Катя, проворно накрывая на стол.
- Понятия не имею, - буркнул Егор, не отрываясь от газеты.
Катя медлила с ответом, как бы разжигая Егорово любопытство, а потом выпалила:
- У Валерии Ивановны - вот у кого.
Непрядов лишь сморщил нос, мол, я-то думал у кого... Но в душе забеспокоился.