Она полюбила.
— О, Господи Иисусе! — вскрикнул он и закрыл лицо ладонями.
Саймон со своим другом не раз участвовал в расследованиях. В родных местах знали, как ловко они умеют отыскать преступника.
А вот здесь он чувствовал себя совсем не на месте.
Выйдя из епископского дворца, они направились по тропе к Темзе, где Болдуин, окинув реку взглядом, вложил в рот два пальца и испустил пронзительный свист.
— Во имя Господа! — возмутился Саймон, зажав уши.
— А иначе их не дозовешься. Ленивые черти, — пробормотал Болдуин, не слишком заботясь, слушают ли его.
Но, говоря, он махал рукой, и вскоре Саймон увидел, как одна гребная лодка отделилась от других, скопившихся ниже по течению, и пошла к ним.
— Вам за реку, господа?
— Нам нужно в Бермондси, в Суррей, — объявил Болдуин, схватив лодчонку за нос.
— Так далеко? А вы представляете, сколько мне потом грести обратно вверх по течению?
Болдуин умиротворяюще улыбнулся лодочнику.
— Нет. Вот ты нам и расскажи, пока везешь.
Известие о смерти Джульетты поразило горем весь дом. Слуги беззвучно, торопливо справляли обычную работу, не смея открыть рот, напуганные отчаянием господина.
В комнате, которую обычно занимала Джульетта, сидела, уставившись на ее недоконченное шитье, служанка Ависа.
— Ависа? Кровь господня, перестань ныть!
Подняв голову, она увидела в дверях брата Джульетты, Тимоти.
— Мастер, разве ты не знаешь?..
— Что она умерла? Знаю. И что, думаешь, стану лицемерить? Не жди. Она нам только помехой была. Опозорила семью. Лучше ей умереть, чем и дальше нам вредить.
— Ох, мастер! Она была такая…
— Ее нашли рядом с мужчиной! Она предала нас. Нас! Свою плоть и кровь! Нет ее — и хорошо. Ну-ка, утри глаза. И так все домашние служанки похожи на плакальщиц в похоронной процессии. Принеси мне вина. Я буду в зале.
Саймон терпеть не мог лодок. С самого детства. От качки у него всегда, и в спокойном и в бурном море, бунтовал желудок. Ну, хорошо хоть эта почти не качается. И, словно из сочувствия к нему, дождик перестал. Да, пожалуй, он мог бы назвать путешествие приятным, если бы не постоянная ругань лодочника, осыпавшего бранью все, что попадалось ему на глаза.
С первого взгляда признав в них приезжих, лодочник взялся просвещать их.
— Видите там, направо, — это пристань Святого Павла. Пристань Святого Павла, говорю. Вон он, собор Святого Павла. Видите купол? Большущий, да? А вон та речушка называется Уолбрук, вот оно как. А вот большой мост. Ручаюсь, вы такого нигде не видали. Здоровенный до усрачки, так? Прямо как… А вот там, за пустырем, он самый. Тауэр.
При этих словах он понизил голос, словно само слово «Тауэр» могло навлечь беду.
Саймон с любопытством разглядывал крепость. Окружена прочными стенами, а за ними поднимается Белая башня.
— Выглядит неприступным.
— Да, — кивнул Болдуин, — и более надежную тюрьму трудно сыскать.
Лодочник протяжно откашлялся и сплюнул через борт.
— Может и трудно. Хорошо бы никто и не сыскал. Мало, что ли, тех несчастных ублюдков, что там подыхают.
— Однако один сумел бежать, — заметил Болдуин.
— Он-то? Да. Повезло, должно быть, — проворчал лодочник, с беспокойством покосившись на него.
— Рассказывают, что Мортимер на лодке перебрался на дальний берег? — продолжал Болдуин.
— Так говорят.
Саймон заметил, куда смотрит его друг.
— Что там, Болдуин?
— Этот дворец — его недавно выстроили?
Лодочник глянул через плечо.
— Этот-то? Вы что ж, не слыхали? Называется — Розари. Построен по приказу самого короля. Небось, хотелось ему каждое утро спросонья любоваться на свой милый Тауэр.
— И затруднить беглецу из Тауэра путь к берегу, — сказал Болдуин.
— Насчет этого не знаю. Вот мы и на месте.
Болдуин достал из кошелька и отдал лодочнику монету и в задумчивости выбрался на берег.
— В чем дело? — спросил его Саймон, видя, что Болдуин не отрывает глаз от усердно гребущего вверх по реке перевозчика.
— Ничего. Подумалось просто, как же все здесь должны бояться этого места.
Лоуренс тотчас увидел, как они вышли на болота, направляясь к трупам.
— Это кто?
— Бог знает, а я нет, — пробормотал Хоб.
Первый, как заметил Лоуренс, был помоложе. Одет в зеленую рубаху и поношенные серые штаны, а поверх кожаный камзол, темноволосый. Привычен к трудным дорогам, если судить по обветренному лицу и потертым сапогам. Второй много старше, в красном камзоле, видавшем лучшие дни. Седеющие волосы, седина в бороде, и, даже издали видно — на редкость пронзительный взгляд, резкие черты лица, а сбоку шрам через всю щеку. Лоуренс видел, как он, подходя, стреляет глазами по сторонам. Это не туповатый вояка, привыкший полагаться только на силу оружия. У этого, как видно, и мозги имеются.
— Вельможи, — бросил Хоб.
Лоуренс усмехнулся про себя, подметив сдержанность в голосе констебля. Видно, что-то в наружности прибывшего побуждало его к осторожности.
— Я — сэр Болдуин де Фернсхилл, а мой спутник — Саймон Патток, бейлиф. Милорд епископ Стэплдон прислал нас оказать всевозможную помощь в разбирательстве с мертвым.
— С кем именно? — уточнил Хоб.
Вопрос явно удивил прибывших.
— Сколько же вы нашли трупов? — спросил Саймон.
— Одну девушку и одного мужчину.
— Девушка — дочь человека по имени Капон?
— Да, Джульетта. Парень — ее дружок. Здесь его знали как Пилигрима.
— За что его так прозвали? Он совершал паломничества?
— Он был очень благочестив, — серьезно заверил Лоуренс. — Побывал в Кентербери и не раз ездил к Богородице…
— Прошу прощения, брат, но у меня мало времени. Ты хорошо его знал?
Лоуренс поджал губы. Нечасто речь духовного лица обрывают так резко.
— Достаточно хорошо. Я бы назвал себя его другом.
— Но ведь ты монах. Заперт в четырех стенах, не так ли? Я думал, у монахов клюнийского ордена разговоры не поощряются. Разве не правда, что клюнийцам не положено говорить?
— Не желательно. Мы пытаемся открыть себе дорогу на небеса молитвами и богоугодным поведением. Мы знаем, что для совершенства мира необходимы покой и тишина, и стараемся по возможности не нарушать мировой гармонии.
— Однако ты здесь? — заметил Саймон.
Лоуренс ответил на его взгляд с мягкой укоризной.
— Друг, даже монастырю надобны люди, которые сообщали бы о нуждах братии. Я келарь. Если бы я не имел возможности ходить по округе и закупать все, потребное для монастыря, он скоро распался бы.
— Значит, ты знал Пилигрима… А его настоящее имя? — спросил Болдуин.
— Звали его Уильям де Монте Акуто, как и его отца. Чтобы их не путать, и придумали прозвище.
— Как вы с ним познакомились? — спросил Саймон.
Этот человек вряд ли нравился ему. Тон превосходства обычен для священников и монахов, и все же Саймона он злил.
— Их семья когда-то была богата. Тогда они снабжали нас зерном.
— Как любезно, — суховато произнес Болдуин. — А не скажешь ли нам, где живет этот Уильям?
— Разумеется, — согласился Лоуренс и объяснил дорогу.
Найти ее было несложно: как видно. Уильям владел маленьким поместьем чуть южнее Саутуорка.
— Ты, стало быть, хорошо его знал, — сказал Саймон. — Кто же его так невзлюбил, что пошел на убийство?
Лоуренс отвел взгляд, пальцы его правой руки заплясали по рукаву левой.
Болдуин кивнул:
— Таких было много?
— Ты понимаешь наш язык?
— Достаточно хорошо. Итак, он был из тех, кто может восстановить против себя многих?
Лоуренс тихонько вздохнул.
— В общем, нет. Только вот у его семьи, боюсь, вражда с ее семьей…
— Замечательно!
Заслышав новый голос, Лоуренс и Болдуин вздрогнули и повернулись на пятках, чтобы взглянуть на человека, остановившегося позади них.
Рядом с двумя слугами, державшими под уздцы лошадей, стоял рыцарь. Он был на добрых три дюйма выше Болдуина — стало быть, примерно дюймом выше шести футов. Внимательные карие глаза сверху донизу осмотрели Болдуина, остановившись на шраме.
— Коронер, — почтительно поклонился Лоуренс.
Болдуин изучал его без особого энтузиазма. Коронер принадлежат к числу тех щеголеватых рыцарей, для которых наряды важнее чести. Из этих новых, которые ищут положения и доходов, и вовсе не готовы отдать жизнь служению. Наемник.
На нем были двуцветные обтягивающие штаны, — красные с синим, и красный камзол, отороченный мехом. Тонкая золотая вышивка на груди вспыхивала в проблесках солнечных лучей. На голове — новомодная шляпа, просто посмешище, на взгляд Болдуина. На ней закреплен шарф, такой длинный, что его пришлось обернуть вокруг головы и отбросить конец за спину. «Типичный образчик современного воина, — подумал Болдуин. — Хорош при дворе, а в дело не годится».
— Я — сэр Жан де Фувиль, местный коронер.
— Рад познакомиться, — вежливо солгал Болдуин.
Насколько ему было известно, первоначально пост коронера ввели, чтобы противопоставить бесчинствам всесильных шерифов, однако в последнее время сами коронеры стали символом продажности, и Болдуин не чувствовал к ним никакого почтения — особенно к этому. Он чуял в нем придворного интригана.
— Так где же тела? — поторопил коронер.
Хоб с Лоуренсом первыми прошли к месту преступления, Болдуин с Саймоном чуть отстали.
— Не по сердцу тебе этот монах, — ухмыльнулся Саймон.
— Это так заметно? Да, боюсь, что так. В наши дни ордены обходились таким пропитанием, чтобы только поддерживать готовность к бою. Мы мало ели, мало пили и постоянно упражнялись с оружием. Эти клюнийцы слишком много едят. — Он ехидно добавил: — Потому-то ему и приходится постоянно выпрашивать у кого-то провизию.
— А что это он сказал, будто ты знаешь его язык?
— Монахам клюнийского устава положено держать язык за зубами при любых обстоятельствах. Я как-то слышал рассказ про монаха, который видел, как вор уводит лошадь настоятеля, и не поднял тревоги. Вот они со временем и разработали особый язык — пальцев и знаков.