Сел возле окна. К окну прилетела чайка, постучала клювом: дайте корма. Приглядывалась наглым глазком.
Артём даже не стал читать всё, а просто листал и листал все эти журналы и книжки – прочитает две или три строки, редко когда целое четверостишие до конца – и снова листает. Как будто потерял какую-то строку и хотел найти.
Без смысла повторял одними губами стихотворную фразу, не понимая её и не пытаясь понять.
“…Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?..” – шептал Артём, и лицо его было таким, словно он произносил вслух изначально неразрешимую задачу по геометрии.
И не заметил бы, как начало вечереть, – голод о себе напомнил.
Так и вышел с этой строкой на улицу: “…чьи ноги… по ржавчине… нашей… тьфу ты. Ноги какие-то, ржавчина. Что я скажу Борису Лукьяновичу? А скажу что-нибудь. Пойду-ка я лучше куплю себе мармелада к вечернему чаю…”
Ларёк в кремле был уже закрыт.
В тот, за пределами кремля, магазин, куда Артём уже повадился ходить, он не решился отправиться – путь пролегал мимо спортсекции, могли заметить – неудобно же.
Артём вспомнил, что здесь имелся ещё один магазин – “Розмаг” на причале, в торце Управления СЛОНа: он его заметил, когда ходили с Борисом Лукьяновичем к Эйхманису.
Торговали там, правда, только для вольнонаёмных, конвойного полка и чекистов – но Артём почти как вольный себя и чувствовал – после библиотеки… по крайней мере, очень хотел это почувствовать и рад был обмануться.
В пропуске у него значилось, что ему запрещён выход к морю, – но он же не к морю, он в Управление, где и так уже бывал.
Этот “Розмаг” был побогаче: у Артёма на миг дыхание перехватило от вида печёнки – ах, как хочется жареной печёнки! – сливочного масла, копчёной колбасы, коробок с чаем.
Впрочем, вида показывать было нельзя, и он поспешил к прилавку; впереди стоял только один красноармеец из роты охраны, продавец насыпа́л ему леденцов и на Артёма не смотрел.
Когда красноармеец, пересыпав леденцы в карман, вышел, Артём решительно ступил к прилавку, но не успел открыть рот, как продавец его осадил:
– А ты откуда, парень?
– Освобождён по амнистии, остался вольнонаёмным! – вдруг браво соврал Артём, чего не ожидал от себя и мгновение назад. – Будем знакомиться! Леденцов хочу.
На самом деле он хотел печёнки, но её покупка показалась Артёму куда более серьёзным шагом – который немедленно бы вскрыл его обман, а леденцы – что леденцы, ерунда.
Кажется, во всём этом был смысл, потому что продавец, на лице которого, с подзастывшей ухмылкою, ещё читалось некоторое недоверие, бросил на весы оставшиеся леденцы вместе с бумажкой, на которой они слипшейся гурьбой лежали.
– Вообще мы закрылись уже, – сказал продавец, втайне недовольный собой.
– Спасибо! – поблагодарил Артём, скорей подсовывая деньги, чтоб продавец, упаси бог, ничего не спросил: скажем, документ или хотя бы место работы.
Но так и случилось: подавая сдачу, продавец, всё сильнее хмурясь, поинтересовался:
– А куда нанялся-то?
Артём протянул ладонь под сдачу, которую продавец никак не выпускал из своей лапы.
– На Заячий остров, – ответил он, изо всех сил улыбаясь.
– И чем занимаешься?
Артём, продолжая улыбаться, прихватил за кончик бумажный рубль и потянул на себя. Продавец ослабил хватку.
– Шиншилловых зайцев развожу, – сказал Артём, оглянувшись на входе. – Соловецкая порода! Питаются одними каэрами!
На улице, прикрыв дверь, не выдержал и засмеялся. “Ай! – восхищался. – Ай, какой я!”
Сунул леденец в рот и, в один мах раскусив его, залюбовался на вечернее солнце и золотые воды: такая сладость была во всём.
Где-то поблизости раздался выстрел.
Артём вздрогнул.
Ему не понадобилось времени, чтоб понять случившееся: но настигло его разом и наверняка.
Под магазином была тюрьма. Туда сажали за самые злостные нарушения режима. И там же время от времени расстреливали.
Расстрел так и называли на Соловках – “отправиться под размах” значило: “под «Розмаг»”.
Солнце светило, и кричали чайки, и шумел залив.
Артём поискал глазами, куда полетела человеческая душа. Ведь полетела же куда-то?
Леденец был огромный, отвратительный и липкий. Он заполнял весь рот. Артём явственно почувствовал, что у него кусок мыла во рту.
Его подняли ночью – стук в дверь был ужасным, Артём никогда бы не подумал, что по́том можно покрыться так быстро.
Или он спал уже мокрым?
Только присев на кровать, понял, что, если б пришли за ним, вести под размах, никто б так бережно, хоть и настойчиво, стучаться не стал – дверь же не запиралась.
– Кто там? – ссохшимся со сна голосом спросил Артём. Осип спал как ни в чём не бывало. Он на ночь съел все леденцы, которые Артём ему с удовольствием отдал.
– Это я, – отозвались из-за дверей, не называя имени, но Артём и так догадался: Борис Лукьянович.
Поскорей открыл.
– Артём, извините, бога ради, но я ничего не могу поделать. Нам надо идти. Собирайтесь немедленно.
– Что такое? – Мало того что Артём был весь взмокший, у него ещё и сердце поскакало, как мяч, больно задевая о все рёбра.
– Там приехали какие-то чекисты то ли из Кеми, то ли даже из Москвы к Эйхманису в гости, – шёпотом сказал Борис Лукьянович, поглядывая на Осипа; “…в такую минуту – и боится разбудить этого… сластолюбца…” – мельком подумал Артём, сам ещё не зная, в какую именно минуту и что его ждёт. – Видимо, начлагеря хвалился им спартакиадой, и они потребовали немедленного развлечения, – объяснил Борис Лукьянович. – Вам придётся участвовать в поединке.
– С кем? – спросил Артём, перестав натягивать штаны. – С чемпионом Одессы? – Хотя сам успел обрадоваться: “…Ну, хоть не расстрел…”
Борис Лукьянович только кивнул.
Дальше Артём одевался молча. В окошко светило ночное соловецкое солнце, замешенное на свете фонарей. Солнце было как творог, который мать подвешивала в марле – и он отекал бледной жидкостью в подставленную кастрюльку. Цвет этой жидкости был цветом соловецкой ночи.
На улице оказалось свежо, тихо, просторно. Артём подумал, что никогда не видел монастырь ночью.
Чаек не было вовсе.
С интересом выбежала посмотреть, кто идёт, собака Блэк. Повиляла хвостом.
Следом появился олень Мишка, стоявший под рябиной. “Наверное, гости разбудили наше зверьё, – догадался Артём. – Надо было оставить леденцов олешке. А то скормил всё Осипу…”
– Куда мы идём? – спросил Бориса Лукьяновича.
– В театр, – ответил он. – Там все…
Театр располагался в части бывшего Поваренного корпуса.
Артёма сразу провели в гримёрку. Он услышал шум на сцене.
– Кто там? – спросил Бориса Лукьяновича.
– Борцы, – коротко сказал он.
В углу гримёрки, закрыв глаза, сидел чемпион Одессы. Лицо у него было бледно и губы плотно сжаты. На челюсти иногда вздувался желвак.
“Он меня убьёт сейчас безо всякого «Розмага»”, – спокойно и обречённо подумал Артём.
У зеркала стоял знакомый Артёму гиревик, весь потный и пахнущий. Судя по всему, отработал уже и теперь огорчался тому, как исхудал в последнее время, – таких больших зеркал он давно не видел.
На полу, несколько неуместный, стоял канделябр. “Реквизит, – понял Артём. – Интересно, если сейчас ударить чемпиона Одессы канделябром по затылку, это может как-то повлиять на исход поединка?”
Привели ещё одного артиста – на этот раз циркача.
Он появился в спортсекции только сегодня утром и пообещал подготовить особый номер: разбивание дикого камня на груди атлета.
“А что без камня? – подумал Артём, попытавшись присесть, но сидеть совсем не хотелось. – И без атлета? Чекиста из зала попросит прилечь на минутку? И как охерачит молотом по груди…”
Хотелось пить. Да и то не очень.
– Может, размяться? – предложил Артёму Борис Лукьянович без особого энтузиазма.
– Пожалуй, – сказал Артём и решительно встал.
В темноте закулисья он пошёл на шум и полосу противного света: хоть посмотреть, что там.
Там свистели чекисты, а вскоре Артём увидел и борцов: они были голые по пояс и грязные, как чёрт знает что.
Один лежал на животе, поджав под себя ноги и выставив огромный зад, второй силился поднять его, запустив руки под грудь.
Сделав шаг вперёд, Артём увидел и гостей.
Они поставили стол возле сцены. На столе стояли многочисленные бутылки, виднелась нарезанная снедь: зелень, огурцы, колбаса, хлеб.
Человек шесть сидели на стульях. Эйхманис и ещё один, Артёму неизвестный, стояли возле стола со стаканами в руках.
Эйхманис был в форме, но распаренный и с расстёгнутым воротником. Второй – вообще без кителя и заметно более пьяный.
Все были при оружии.
“Господи, зачем я всё это затеял? – затосковал Артём. – Как было просто всё решить, проще не придумаешь – отдавать посылки Ксиве, и всё! Нужны тебе эти посылки? Не сдох бы с голода! Зачем ты сюда вызвался? Ты что, умеешь этот бокс? Ты же ни черта не умеешь!”
– Замолкни! – ответил сам себе вслух.
Пошёл куда-то – надо было куда-то идти, не стоять же на месте.
Только идти оказалось некуда и очень темно к тому же – Артём немедленно налетел на стул, сам едва не упал вместе с ним.
Выпрямился, отряхнулся, почувствовал, как сильно дрожат ноги.
Как передвигаться на этих ногах?
Поднял стул, сел на него. Кажется, так было лучше – в темноте тебя вроде бы и нет, остался один рассудок, но если его погасить, то совсем будет просто.
Попытался вспомнить сегодняшнее, верней, уже вчерашнее стихотворение – ту строчку из него, что какое-то время повторял. Что-то там было про ржавчину и про ноги. Про ржавчину и про ноги. Про ноги и про ржавчину.
“Как это, интересно, может сочетаться? – напряжённо думал Артём. – В одной строчке? Ноги! И ржавчина! И, главное, это нисколько меня не удивляло! Но это же кошмар какой-то! Какая-то ерунда! Господи, напомни, что это была за строка! Это ужасно важно! Ничего не получится, если я её не вспомню!”