сь и лизнула руку. Ощущение было – как лёгкий ожог. Хотелось подуть туда.
Выпил залпом.
Будто камень проглотил.
Он застрял где-то посреди грудной клетки.
– …Эйхманис сегодня так хохотал, – вдруг вспомнила она, начав с какого-то места, на котором сама запнулась. – В административном отделе одна белогвардейская сволочь собралась – по его же собственному выбору. Теперь они назначают старших на разные участки работы. И знаешь, что придумали? Они должность дают по фамилии. Не понял? Ну, смотри. Счетовод – естественно, Серебренников. Из белогвардейцев. Зоологическая станция – Зверобоев. На электрофикации – Подтоков. Астрономическую обсерваторию затеяли – Медведицына поставили, а он только в бинокль умеет смотреть, – здесь Галя сама засмеялась, что-то вспомнив. – Догадался, почему Медведицын? Я сама не сразу догадалась – Большая Медведица, созвездие. Эйх сразу раскусил – ему смешно!..
“Значит, «Эйх»?” – заметил Артём.
– Есть ещё Дендрологический питомник! – вспомнила Галина. – Там работает Владимир Дендярев… То ещё жульё. Но, в отличие от Зверобоева с Медведицыным, хотя бы знает свою работу. И чувствует, что его ценят. Обнаглел до такой степени, что потребовал себе гужевой транспорт! Так Фёдор велел предоставить ему козла! Дендярев не отказался – и теперь ведёт козла до Никольских ворот, потом садится на него верхом и въезжает в монастырь. Дальше спешивается и передаёт поводья красноармейцу – а тот привязывает козла возле поста!..
Галя снова засмеялась, хотя смех её был злой и звучал так, словно она его, как водку, неопрятно расплёскивала из себя.
Артёму отчего-то было совсем не смешно. Какая-то несмешная водка в горло попала, наверное.
– Он тут распустил всех, – говорила Галя со всё большим раздражением. – Этому козла – ладно. Селецкий, который руководит лесозаготовками, – бывший начальник царской тюрьмы – сказал, что ему нужен револьвер. И заключённому выдали револьвер, Фёдор велел! Бурцев, которого перевели в ИСО из твоей роты, тоже захотел револьвер – и ему пожалуйста. Осип твой потребовал мать – ему привезут. Ему без мамы неприятно сидеть в тюрьме! Ещё потребовал командировку на материк – его отправят скоро, без конвоя!.. Граков тут рассказывал… – начала она какую-то новую историю, Артём чуть дрогнул веком, но вида не подал; она осеклась, и тут же продолжила о другом: – Все спецы из заключённых, что управляют заводами – кирпичным и прочими, – живут с женщинами: Фёдор разрешил гражданские браки. И ты думаешь, кто-нибудь ценит это, рассказывает на воле? “Я сидел на Соловках, мне дали временную жену, возможность гулять по острову, платили зарплату – мне хватало на то, чтоб покупать в ларьке лучшие папиросы, сладости к чаю и кормить собаку и кота, которые скрашивали мою жизнь в лагере”? Нет, никто про это не говорит! У всех настоящие жёны дома! Но все всё равно обижены! Все, уверена, расписывают свои крестные муки – вся страна уже знает про Соловки, детей Соловками пугают! Зато местные чекисты на Фёдора каждую неделю пишут доносы… И если б не его отношения с Глебом – Глеб Бокий, знаешь?.. – Фёдора бы самого сюда посадили давно.
Галя снова начала, по-птичьи поворачивая голову, что-то себе искать, и Артём догадался, что теперь и ей самой нужна посуда.
Снова сходил на кухню – вернулся с морковью, хлебом и двумя кружками: одна с чаем, другая пустая. Когда подходил к своей сторожевой комнатке, с удивлением услышал, что Галя так и продолжала разговаривать, словно и не заметила его отсутствия.
– …Потому что вы все люди, а он – полубог, – заключила она и подняла пустые и чёрные глаза на Артёма.
– Бога же отменили, – сказал Артём, бережно разложив снедь и тихо расставив кружки.
– Богов и не было никогда. Были только полубоги, – сказала Галя, выкладывая каждое слово отдельно и с паузой, чтоб они не слиплись в её захмелевшей гортани.
“Из двух полубогов, – отстранённо подумал Артём, – можно сделать одного бога. Ленин и Троцкий – раз, и готово… Хотя Троцкий, кажется, уже вырван из иконостаса – как зуб”.
Ему было тревожно.
“Лучше бы она ушла”, – подумал он, глядя на Галю.
Галя налила водки и тут же опрокинула её в себя.
Артём подумал, что сейчас закашляется, – но нет, проглотила и посидела с полминуты, закрыв глаза, без движения.
Он тоже не шевелился.
Потом выдохнула и только после этого будто бы проснулась.
Тихо, с трудом, раскрыла глаза – а тут Артём, Тёмка.
Галя улыбнулась.
Улыбка тоже была чужая и опасная.
– Правда, что в ротах молодых мальчиков пользуют? – вкрадчиво спросила Галя.
– Не знаю. Не видел, – сказал Артём, глядя на неё – только не в глаза смотрел, а в губы, которые странно потеряли свою форму и всё время неприятно кривились, словно зубы во рту нагрелись и обжигались.
– Правда, – сказала Галя уверенным шёпотом. – Используй меня. Я твой… как ты говорил? Шкет! Давай, как будто я здесь лежу на нарах… напуганный.
– Не надо, – попросил Артём очень тихо. – Мне не нравится. Ты не видела, как там. Не играй в это. Пожалуйста.
Ей было всё равно: губы её продолжали кривляться.
– Тогда я тебя использую, – сказала она.
Медленно сползла с дивана, со скрежетом отодвинула мешавший на пути к Артёму табурет – хлеб упал, морковь скатилась, кружки запрыгали, звеня боками…
И тут Галя очень искренне, совсем не пьяно завизжала – в её голосе был такой жуткий испуг, что Артём сам оцепенел.
Она смотрела куда-то за диван.
– Галя! Да что там? – крикнул он, вскакивая.
– Ты… – не находя воздуха, без голоса выдохнула она в ответ, видимо, едва-едва придя в себя. – Ты жрёшь сырое мясо?.. Ты рехнулся совсем, шакал?
Артём наконец увидел, в чём дело – сбоку от дивана лежал кролик, которого он где-то бросил, пока искал кота.
Ужас был в том, что кролик был наполовину сожран – у него, кажется, не было одной ноги и части живота, из которого свисали мелкие кроличьи кишки.
Артём схватил кролика за уши, кишки раскрутились ещё длиннее.
– Тварь, меня вырвет сейчас! – взвизгнула Галя.
– Это не я! – заорал Артём. – Это Чекист сожрал!
– Какой чекист? – заорала в ответ Галя. – Я тебя застрелю сейчас, контрик! – она действительно полезла в кобуру, которой не было у неё на боку, и, заметив это, она пнула валявшуюся возле ноги кружку.
– Это кот! Замолчи, наконец! – гаркнул Артём вне себя, и в ту долю мгновения, когда они оба молчали, раздался грохот.
Стучали в дверь.
Опрометью Артём бросился к дверям, по дороге вспомнил про Галину – где она? с ней-то как? – прибежал назад, её уже нет, по дверям опять грохотали…
– Да ч-ч-чёрт! – выругался Артём и снова метнулся ко входу, открыл.
Там стояли двое из надзора – впрочем, как сказать – стояли: держались друг за друга.
– Шакал! Где был? – спросил первый и толкнул Артёма в грудь.
Пахло от него погано, будто он водку закусывал лягушачьей икрой с болотным илом.
– Кроликов проверял на чердаке, – с ходу ответил Артём.
– Га! Я же тебе говорил, – сказал второй и тоже пихнул Артёма.
Они прошли туда, где горел свет – Артём оставил, когда бегал за кружками, – но на кухне не нашли, чего искали.
– Тут, одни, бля, крысы водяные, – громко сказал красноармеец; “тут” он произнёс как “тыт”, а слова “водяные” вытянул изо рта, словно оно было длинное и отвратительное, как червь.
– Где кролики, ты, хер? – позвали Артёма.
– Он же сказал: на чердаке, – вспомнил один красноармеец.
– Электричество включи, шакал, – велели Артёму. – Не видно ни ляда.
Артём подумал и включил.
– Вот так, бля! – обрадовались свету надзорные и, грохоча, полезли на чердак.
Артём стоял внизу.
На чердаке раздалось топотанье, мат-перемат, снова топотанье, кто-то, кажется, упал… и потом хохот.
– Да хватит одного, – сказал красноармеец, спускаясь и отхаркиваясь.
Артём посторонился, чтоб не плюнули на него. Потом сделал ещё шаг назад, чтоб его снова не пихнули.
– Тут есть кто ещё? – спросил красноармеец, не глядя на Артёма.
– Нет, – сказал он.
– А бабы есть?
– Нет, – повторил Артём.
– На, разделай и пожарь, – сказал красноармеец, сунув Артёму кролика со сломанной шеей.
“На всю ночь тут останутся…” – лихорадочно думал Артём.
Появился второй красноармеец, последние ступени ему не дались, и он с грохотом их пересчитал.
Посидел на полу, потом кряхтя поднялся. Заметил кролика в руках Артёма, молча забрал, крикнув своему товарищу, пропавшему на кухне:
– Нахрен ты ему дал? Мы с ним тут будем сидеть, что ли? Пошли в женбараке возьмём эту… Ляльку. Она и приготовит.
Артём стоял на месте, моля, чтоб всё это завершилось. Надзорные ещё три минуты что-то мычали на кухне и потом не прощаясь ушли, оставив все двери открытыми.
Артём медленно, боясь сглазить, двинулся следом, в дверях увидел огромную белую ночь – в её свете всё было как голое; торопливо закрылся.
– Галя! – позвал тихо.
В сторожевой каморке её не оказалось. И в лаборатории – нет. И в других комнатах – тоже нет.
Наконец на кухне он отдёрнул штору и увидел её. Она сидела на подоконнике и гладила кота.
Кот мурчал, зажмурившись, но одним глазом всё-таки поглядывая на Артёма.
– Он и свинок хотел сожрать, – шепнула она, кивнув на кота.
“Красноармейцы прямо рядом с ней стояли”, – понял Артём: ему уже было почти смешно. Хорошо хоть шторы плотные – а если б нет?
Галя была совершенно протрезвевшая.
– Оцарапалась, – сказала она ясным голосом. – Тут гвоздь где-то, – и показала палец с пунцовой каплей.
Артём взял Галю за запястье и слизнул кровь, тут же вытер язык о горбушку руки и снова слизнул.
– Вода поёт. Как тетерев, – сказала она, прислушиваясь. Это из крана подтекало и потом, с еле слышным журчаньем, струилось где-то под полами.
Про главное Артём с утра, когда запускал учёных, забыл.
Тем же вечером в Йодпроме Троянский встретил его с таким видом, как если бы ему всё открылось про Артёма – самое ужасное, самое невозможное. И теперь Осип не знал, что с этим знанием делать.