Грин Пэйтон Вертенбэйкер. Обитель Жизни
Первым моим ощущением был внезапный и сильный холод– озноб проник мое тело и окутал его, как электрический разряд. Мгновение я больше ничего не осознавал. Затем понял, что погружаюсь в холодную воду, и инстинктивно борюсь с желанием глотнуть свежего воздуха. Я слабо судорожно дернулся, потом открыл глаза и тут же зажмурился, когда ярко-зеленая вода обожгла их. Затем я на мгновение остановился, словно зависнув над бездной, и начал всплывать. Казалось, прошли часы, прежде чем я снова оказался на свежем воздухе и с наслаждением вдохнул его своими измученными легкими. Солнечное тепло коснулось моей головы, словно рука милостивого бога.
Осторожно всплыв, я долго лежал на воде, даже не пытаясь оглядеться. В моей голове царила смутная неразбериха, словно я только что пробудился от долгого сна. Казалось, что-то в памяти начало исчезать, что-то, что я все еще чувствовал, но уже не мог осознать. Потом все исчезло, и я, одинокий и опустошенный, остался плавать по воде.
Я озадаченно огляделся. Всего в нескольких ярдах от меня возвышался серый каменный борт набережной с низким парапетом, а за ним начиналась подъездная дорожка. Никого не было видно – ни одной машины, и в открытые окна жилых домов на противоположной стороне улицы казались очень тихими. За ними спали люди.
Только что рассвело. Сверкающее солнце, окрашенное в розовые тона, едва поднялось над горизонтом. Озеро все еще оставалось покрыто темными тенями, обрамлёнными блестящими полосами утреннего солнца, а прохладный ветерок, дувший с востока, овевал мое лицо. Над городом, то нарастая, то затихая вдали, несся гул трамваев, похожий на крик деревенского петуха.
Я вздрогнул и поплыл. Несколько гребков донесли меня до берега, и я, основательно продрогнув, вскарабкался наверх, выбираясь из воды. Я был полностью одет, только что без шляпы. Возможно, я потерял ее в озере. Я стоял там, мокрый и продрогший, и вдруг понял, что только что очнулся в воде. Я не помнил ни того, как упал в воду, ни даже того, что я там делал. Я ничего не мог вспомнить о предыдущей ночи.
Бросив взгляд вдоль подъездной дорожки, я понял, где нахожусь, – на углу Пятьдесят третьей улицы. Моя квартира находилась всего в нескольких кварталах отсюда. Неужели я ходил во сне? В голове у меня было пусто, лишь смутные воспоминания беспорядочно всплывали на поверхность.
Дрожа на холодном воздухе, я ступил на подъездную дорожку. Мне нужно срочно попасть домой и переодеться. Кое-что вспомнилось – разговор с друзьями в клубе. Но это было вчера вечером? Или несколько месяцев назад? Мне казалось, что я проспал несколько месяцев. Мы немного выпили – может, я был пьян и упал в озеро по дороге домой? Но я никогда не выпивал больше двух-трех рюмок. Что-то случилось.
Затем я вспомнил о незнакомце. Мы сидели в гостиной и о чем-то разговаривали. Что мы обсуждали? Франклин упомянул новую теорию Эйнштейна – мы некоторое время забавлялись с ней, но никто из нас не имел ни малейшего представления, в чём её суть. Затем разговор медленно перешел с этой темы на другую, тоже связанную с научными открытиями.
Где-то в этот момент появился Барклай. Он привел с собой гостя – стройного, хорошо выглядящего мужчину лет пятидесяти с военной выправкой. Барклай представил его как мистера Мельбурна. Мистер Мельбурн говорил с легким южным акцентом.
Каким-то образом мы с Мельбурном оказались в уголке. Мы продолжили беседу, в то время как остальные прервали ее. Собравшись вокруг стола, на котором стояло виски, и оставив нас наедине, они перешли к политике.
С Мельбурном было интересно беседовать. Он обсуждал самые разные темы, от теории материи до ранней критской культуры, вплетая их все в связное научное повествование. Он говорил как человек, обладающий обширными знаниями и опытом… Пока я шел по подъездной дорожке, обрывки его разговора разрозненно всплывали в моей памяти, разрозненные, но глубокие, как фразы из Шпенглера[1].
Когда я шёл к своей квартире, мимо медленно проехало утреннее такси. Водитель на мгновение остановился и удивленно посмотрел на меня.
– В чем дело, приятель? – спросил он. – Ты выглядишь таким мокрым. Упал в озеро?
Я смущенно улыбнулся.
– Похоже на то, не так ли? – ответил я.
– Могу я тебя куда-нибудь отвезти?
– Нет, – сказал я, – я живу рядом.
Он ухмыльнулся и тронулся с места.
– Жаль, что меня не было на той вечеринке! – крикнул он мне, когда отъезжал.
Я нахмурился, снова испытывая чувство недоумения, и вошел в дом.
История Мельбурна
Пока я раздевался и набирал воду в ванную, воспоминания о прошлой ночи всплыли в моей памяти и медленно складывались в единое целое.
Мельбурну было интересно узнать, что я работаю на Бауша, кинопродюсера.
– Возможно, вы могли бы как-нибудь помочь мне, – задумчиво произнес он.
– В каком смысле, мистер Мельбурн? – спросил я его.
– Мы поговорим об этом позже, – загадочно ответил он. – Расскажите мне о своей работе.
Я рассказал ему о своих задумках касательно фильмов, которые будут сняты в будущем. Он слушал с большим интересом.
– Я представляю себе кинопостановку, выходящую за рамки всего, что делается сегодня, – сказал я, – и все же такую, что была бы возможна сейчас, если бы нашелся кто-то, способный ее создать. Изображение со звуком и цветом, точно воспроизводящее обычную жизнь вокруг нас, ее оттенки и голоса, даже шум города или проезжающих по улице машин, или мальчишек-газетчиков, выкрикивающих результаты дневных игр – всё живое и естественное. Моя картина была бы настолько тщательно построена, что проектор можно было бы остановить в любой момент, и на экране застыла бы сцена, столь же гармоничная по дизайну, композиции и колориту, а также столь же мощная по ощущениям, как картина Рокуэлла Кента[2]. – Помолчав, я добавил: – И я бы отдал почти все, если бы мог снять её сам.
Мельбурн посмотрел на меня участливо и задумчиво.
– Вероятно, это возможно, – сказал он через некоторое время.
– Что вы имеете в виду, мистер Мельбурн?
Он затянулся сигарой и задумался.
– Это не то, что я мог бы объяснить вам с ходу, – сказал он. – Это странно и ново. К этому нужно подготовиться.
– Я готов вас выслушать, – сказал я с живым интересом.
Он улыбнулся.
– Пожалуй, мне лучше рассказать вам немного о своей жизни.
– Продолжайте, – коротко ответил я.
– Когда я был мальчишкой, у меня были идеи, очень похожие на ваши, – начал он свой рассказ. – В старших классах школы и колледже я считал себя художником. Я был хорошим музыкантом, увлекался живописью и литературой. Однако я хотел вернуться к работе в аспирантуре, и что-то привлекло меня в науке. Я отложил изучение математики до окончания университета, но обнаружил, что она меня увлекла. И еще мне была интересна физика.
– Пока я учился в магистратуре и докторантуре, я чувствовал потребность в каком-то занятии, объединяющем все разнородные стороны моей натуры. В чём-то, что дало бы мне шанс стать одновременно и художником, и человеком науки. Это было четверть века назад. Кинематограф и фонограф только начинали привлекать внимание публики. Казалось, они обеспечивали именно ту сферу деятельности, в которой я чувствовал потребность.
– У меня была во многом та же идея, что и у вас, за исключением того, что не было никаких открытий, подкреплявших ее – ни цветной фотографии, ни метода согласования звука и изображения. На самом деле, ни кино, ни фонограф еще не рассматривались как нечто большее, чем игрушка. Но, как и у вас, у меня было видение. И энтузиазм. И острое желание творить.
– После получения диплома я принялся за работу с почти аномальной интенсивностью. Имея достаточный доход, чтобы жить так, как я хотел, я оборудовал свою лабораторию и сосредоточился на том, чем хотел заниматься. Я потратил на это годы. Я отдал свою молодость – или, по крайней мере, лучшие ее моменты – этому занятию. Задолго до того, как звук и цветное изображение стали коммерчески востребованными, я разработал аналогичные процессы для себя. Но это было не то, чего я хотел. Настоящая цель была за пределами моего понимания, и я не представлял, как ее достичь.
– Я работал лихорадочно. Я думаю, что, должно быть, довел себя до исступления, до безумия. Я не общался с людьми и стал ожесточенным и подавленным. Однажды мои нервы не выдержали. Я разбил всё в своей лаборатории, все модели, всё оборудование, сжег планы и бумаги, над которыми трудился годами.
– Мой врач сказал, что я должен отдохнуть и восстановить силы. Он сказал мне, что я должен снова заинтересоваться повседневной жизнью, людьми и неодушевленными предметами. Поэтому я уехал. Следующие несколько лет я путешествовал. Я отстранился от всего научного и с головой окунулся в повседневную жизнь. Буквально за одну ночь я стал искателем приключений, пробуя на вкус новые ощущения с тем же пылом, с каким когда-то отдавался своей работе. Я вернулся к искусству, к живописи, литературе и музыке. Я стал знатоком вин, еды и женщин. Я экспериментировал с жизнью.
– Однако мало-помалу интерес к этому исчез. Я устал от своего дилетантства. И в конце концов я обнаружил, что, даже когда я путешествовал по миру и познавал его удивительные ценности, мой разум незаметно, подсознательно размышлял над старой проблемой. Перемены в моей жизни расширили мой кругозор, дали мне более глубокое понимание, необходимое для выполнения моей задачи. В конце концов, я вернулся к ней с новыми силами. С большей энергией, и с большим здравомыслием.
Мельбурн сделал паузу. Почувствовав, что ему чего-то не хватает, я принес ему хайболл и один захватил для себя. Он попробовал его с озадаченным выражением лица.