– В наши дни это называют виски! – рассеянно, со спокойной иронией заметил он.
Я хотел услышать продолжение его рассказа.
– Продолжайте свой рассказ, сэр, – попросил я его.
– Остальное довольно просто, но именно там и заключается вся суть повествования. Видите ли, мне пришлось пересмотреть подход к своей работе, и я взглянул на неё с новой стороны. К тому времени беспроводная телеграфия получила широкое распространение, и многие ее особенности привлекли меня. Однако, обладая знаниями, приобретёнными мной за первые годы лихорадочных экспериментов, я смог выйти далеко за рамки того, что было сделано в последнее время с радио.
– Я использовал систему, во многом отличающуюся от коммерческого радио. Сейчас у нас нет времени вдаваться во все подробности – я расскажу вам их позже, ведь они связаны со многими техническими аспектами, которые до сих пор держатся в секрете. Будет достаточно, если я объясню, что моей целью было разработать и объединить методы, позволяющие воздействовать на каждый из органов чувств так же, как радио воздействует на слух. Телефотография была самой простой задачей – остальные требовали почти сверхчеловеческого труда.
– Но моей главной задачей было объединить их. И для этого мне пришлось использовать знания, полученные не только в лаборатории, но и в моих странствиях по Земле – не только в колледжах и салонах Европы и Америки, но и на базарах и в храмах Индии, Египта, Китая. Мне пришлось объединить знания древних и современных цивилизаций, и я создал новый фактор в электротехнической науке. Я полагаю, что самым простым и понятным названием для него была бы ментальная телепатия. Но это нечто большее, и, по сути, он так же прост и материален, как ваши собственные фильмы.
Я думаю, Мельбурн мог бы продолжать и рассказать мне больше о своих открытиях. Однако в этот момент он сделал паузу, чтобы поразмыслить, и мы подняли головы и увидели, что остальные уходят. Бутылка скотча опустела.
– Готовы, Мельбурн? – позвал Барклай.
Мы поднялись.
– Я и не подозревал, что уже так поздно, – проговорил Мельбурн. – Мы с мистером Барреттом нашли друг друга очень интересными.
Мы все взяли свои шляпы и вышли. Мельбурн и Барклай, извинившись каждый за то, что пренебрегли друг другом, попрощались. Барклай устал и хотел поскорее лечь спать. Он пошел к остальным, но Мельбурн повернулся в мою сторону.
– Если вы не слишком устали от моего общества, – сказал он, – я бы немного вас проводил.
– Вы же знаете, что нет, – ответил я. – Меня еще никогда ничего так не интересовало. Ваш рассказ звучит как глава из Уэллса или Жюля Верна.
Он улыбнулся, слегка покачав головой, и некоторое время мы молча шли по направлению к озеру…
Все это вернулось ко мне быстро и бессвязно, как воспоминания о каком-нибудь сне, в те несколько мгновений, когда я готовился принять ванну. Я разложил свои бритвенные принадлежности и поставил пластинку на «Викторолу». Я так и не смог до конца побороть потребность в музыке, пока принимаю ванну и одеваюсь. Я думаю, что это был ноктюрн Грига – что-то прохладное и тихое, с нотками острой сладкой боли и меланхолии.
И тут я случайно взглянул в зеркало в первый раз. Я был поражен и заворожен. За одну ночь у меня выросла борода, какую странники отращивают, возвращаясь из диких мест. Под бородой мое лицо, казалось, как-то преобразилось, изменилось неким особенным образом. Внешне оно выглядело моложе, и имело выражение спокойствия и умиротворенности, какого я никогда раньше не видел на мужском лице. Но глаза были мудрыми и старыми, как будто – за одну ночь! – разум, скрывавшийся за ними, постиг знания всех времен.
Или это произошло не за одну ночь? Я не мог избавиться от ощущения, что с момента моего последнего контакта с обычной жизнью прошло много времени. Это было так, как будто где-то и каким-то образом я прожил недели или месяцы в каком-то новом мире и забыл об этом. Я чувствовал себя мудрее и старше, чем когда-либо, и воспоминания, за которые я цеплялся, казались далекими.
В тот момент случайное нажатие кнопки на аппарате в моей гостиной вызвало у меня целую серию новых ярких воспоминаний, странных и в то же время в некотором смысле более близких, чем мои воспоминания о Мельбурне. Оно открыло мне другую жизнь, которую я, казалось, прожил случайно, жизнь, на первый взгляд, не имевшую никаких точек соприкосновения с той реальностью, в которую я вернулся…
Случайный отрывок из Грига
Я вспомнил, что проснулся в другом месте, на длинном склоне зеленого холма, с которого открывался вид на долину. Наступал рассвет. Солнце только что поднялось над гребнем холма позади меня, и от высоких стройных деревьев, растущих на вершине, на траву ложились длинные тени. Внизу, в долине, широкая, чистая река с прозрачной водой огибала холм, исчезая из виду. За рекой были другие холмы, все с такими же длинными, ровными склонами, поросшими травой; а за холмами виднелись вершины голубых гор, окутанные белым утренним туманом.
Это было странное место. Его необычность заключалась в неуловимой атмосфере порядка и заботы, как будто садовник или целая армия садовников годами приводили в порядок весь обширный ландшафт и ухаживали за ним. Земля была дикой и заброшенной, как пустырь, но, несмотря на свою необъятность, аккуратно подстриженной, как лужайка.
Утро было очень теплым. Я не почувствовал в воздухе ни капли холода. На мне были только короткие брюки, какие носят спортсмены, и короткая свободная туника с поясом, без рукавов – и то, и другое было неописуемо мягким и удобным.
Я осознавал странность своего пробуждения, но, казалось, у меня не было четких воспоминаний о том, как я заснул. Я чувствовал, что попал туда во время сна при необычных обстоятельствах и из совершенно другой жизни, но эта мысль не беспокоила меня и никоим образом не тревожила мой разум. Моей главной эмоцией было странное чувство ожидания. Я знал, что меня ждет какой-то новый и удивительный опыт, что-то нетривиальное, и мне не терпелось его приобрести.
Я полежал там некоторое время, наслаждаясь красотой утра и вдыхая воздух, полный чудесной чистоты и свежести. Наконец я встал, ощущая легкость и внезапное изящество движений, впервые осознав, с ее исчезновением, неловкость и грузность, обычно сопровождавшие мои перемещения по земле. Это было так, как будто часть земного притяжения исчезла.
Некоторое время я осматривал долину, но не заметил там никаких признаков жизни. Затем я повернулся и медленно пошел вверх по склону, солнечный свет согревал мое тело, а ноги, даря наслаждение, утопали в густой траве.
Когда я добрался до гребня холма и огляделся, то увидел перед собой еще одну долину, более глубокую, чем первая. Холмы уходили все дальше и дальше на многие мили, переходя в длинную, широкую равнину. По бокам равнины поднимались новые холмы, такие одинаковые, словно они были построены рукой какого-то гигантского ребенка, игравшего в пустыне, как в песочнице. И река, огибая подножие холма, на котором я стоял, всего в нескольких милях от него, устремлялась к огромному каменному акведуку высотой в сотни футов, пересекавшему равнину в самом ее центре прямой линией захватывающей дух красоты и исчезавшему вдали в проходе между двумя горами. Открывшаяся мне картина была слишком совершенна, чтобы быть полностью естественной.
В центре равнины возвышалось высокое белое здание. Даже с того расстояния, с которого я его рассматривал, оно выглядело массивным – больше любого виденного мною небоскреба. Оно было изящно и затейливо спроектировано, с террасами, как и большинство современных офисных зданий в Нью-Йорке, но более продуманно. Его основание упиралось в проходящий через него акведук, а само оно величественно вздымало стройную вершину почти вровень с гребнем холма, на котором я стоял. Это было единственное здание в поле зрения.
Не знаю, как долго я стоял там, восхищаясь аккуратностью и необъятностью пейзажа, прежде чем увидел, как нечто резко взлетело, мелькнув яркими крыльями, из какого-то скрытого двора или террасы здания. За первым летуном последовал второй, затем еще один, словно стая птиц, ложащаяся на крыло. Они стремительно взмывали, делали круг или два и расходились в разные стороны, решительно и целеустремленно. Один из них направился к моему холму.
Прошло всего несколько мгновений, прежде чем нечто подлетело ко мне и устремилось вниз после того, как я замахал ему руками. Это, конечно же, была машина, стройная и длинная, с широкими изогнутыми крыльями. Она казалась достаточно легкой, чтобы парить. У неё была палуба, защищенная от ветра мерцающей прозрачной штуковиной, похожей на тонкую проволочную сетку, а под палубой находилась кабина, сделанная, казалось, из стекла. На палубе стояли мужчина и женщина, женщина управляла кораблем. Оба они были одеты почти так же, как я.
Машина замерла на холме рядом со мной. Я шагнул вперед, и мужчина спрыгнул мне навстречу. Его первое приветствие вызвало моё любопытство.
– Итак, вы здесь, – сказал он.
Его голос был тихим и проникновенным, но холодным и металлическим. Я подумал о тонкой стальной проволоке. И, когда я ответил, мой собственный голос зазвучал примерно так же.
– Вы ждали меня? – спросил я.
Он кивнул, коротко и спокойно пожимая мне руку.
– Мы все о вас знаем, – ответил он.
Я был рад – это все упрощало – но мне хотелось спросить его, кто я такой. Я ничего не помнил вплоть до момента своего пробуждения на другой стороне холма. Вместо этого я спросил его:
– Мне подняться на борт?
Он снова кивнул и махнул рукой в сторону трапа. Я легко поднялся, и он последовал за мной. Мы с девушкой посмотрели друг на друга; я был удивлен и несколько встревожен ее красотой и изяществом тела. Я отвернулся к мужчине, немного смущенный, а она принялась манипулировать какими-то рычагами управления, снова приводя корабль в движение.
– Вы должны простить меня, – сказал я. – Что-то случилось, и я ничего не понимаю. Я полностью потерял память.