Они сразу всё поняли.
– Вас зовут Барет, – он произнес это как-то странно. – Я Эдвар, а эта девушка – Сейда.
Мы все пристально посмотрели друг на друга, и я нерешительно продолжил.
– Я не знаю, где я. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь обо мне?
Эдвар покачал головой.
– Только то, – сказал он, – что нас известили о вашем появлении и назвали ваше имя. Этот город – Ричмонд.
Я быстро огляделся.
– Ричмонд! – воскликнул я. – Вирджиния?
Он покачал головой.
– Я вас не понимаю, – ответил он.
Я продолжил, озадаченно нахмурившись:
– Все изменилось…
Они оба посмотрели на меня с любопытством.
– Что изменилось, Барет? – спросила меня девушка по имени Сейда.
Я рассеянно взглянул на нее и закрыл глаза.
– Почему… Я не знаю, – заикаясь, пробормотал я. – Я не помню.
На несколько мгновений воцарилась тишина, нарушаемая только свистом ветра, проносящегося мимо нашего корабля. Затем Сейда задала мне еще один вопрос.
– Откуда вы?
Я беспомощно покачал головой и вновь ответил:
– Я не знаю, я не помню.
Мгновение спустя мы нырнули в тень здания, называемого Ричмондом. Проскользнули мимо череды огромных и замысловатых фасадов, пока не оказались на террасе, похожей на двор, расположенный на высоте сотен футов над землей и защищенной с трех сторон стенами, поднимавшимися к небу на сотни футов. Эффект от высоты был одновременно головокружительным и захватывающим дух.
Сейда быстро и грациозно посадила корабль. Я обнаружил, что мы находимся на большой мощеной площадке, похожей на общественную площадь, обращенную на восток, к солнцу, заливавшему её прохладным ярким светом. Было еще раннее утро. На нас смотрело множество окон, а со всех сторон в здание вело множество дверей. Из одной вышла девушка. Эдвар заговорил с ней, очевидно, докладывая о себе и Сейде. Девушка нажала несколько кнопок на маленьком пульте, висевшем у нее на плече. Он прозвонил, низко и серебристо, дважды. Затем она указала на меня.
– Кто это? – спросила она.
– Его зовут Барет, – сказал ей Эдвар. – Меня послали встретить его.
– Но откуда он? Он не зарегистрирован.
– Мы не знаем. Это необычное обстоятельство, – объяснил он, пока девушка внимательно осматривала нас.
– Очень хорошо, – сказала она наконец, – вы должны присматривать за ним, пока его не зарегистрируют. Я сообщу Одому.
Эдвар кивнул, и мы пошли прочь.
Оглянувшись, пока мы пересекали площадку, я увидел, как корабль бесшумно опускается сквозь мостовую, где он приземлился, в глубь здания, в то время как девушка делает некие жесты своим маленьким приборчиком. Затем мы прошли через дверной проем в приглушенное сияние искусственного освещения.
– Почему она так волновалась? – спросил я Эдвара. – Я ничего не понимаю.
– Вы не были зарегистрированы, – сказал он. – Мы все, конечно же, зарегистрированы в своих городах. Власти знают, где нас найти в любой момент дня, когда мы выполняем свои обычные обязанности. Если мы покидаем город или отходим от привычной программы, мы, естественно, записываем, куда направляемся, регистрируясь при отъезде и возвращении. Если мы посещаем другой город, наше прибытие туда регистрируется и о нём сообщается сюда, также как и о нашем убытии.
– И все это необходимо? – спросил я его. – Может быть, идет война?
– Нет, – ответил он, – так принято. Это предотвращает путаницу. Все, что мы делаем, записывается. Этот разговор, например, в данный момент записывается в телепатической лаборатории – у каждого из нас там есть персональные записи. Они открыты для публики в любое время. Это делает бесчестие невозможным.
Мы остановились у двери, и Эдвар произнес несколько слов. Дверь бесшумно открылась, и мы вошли в квартиру.
– Мы были приписаны к вам сегодня утром, – сказал Эдвар. – Мы к вашим услугам.
Квартира почти не отличалась от того, что я подсознательно ожидал увидеть. Похоже, в ней было две комнаты и ванная. Комната, в которую мы вошли, была чем-то вроде кабинета. Она была завешена портьерами, плотно сплетенными из какого-то светлого металла, с холодными узорами, наводившими на мысли о механических или математических концепциях, и вдохновлявшими в той же мере, в какой вдохновляли линии здания. Здесь не было ни картин, ни зеркал. Вся мебель была выполнена в прямых линиях, из металла и имела несколько футуристический дизайн. Кресла, однако, были глубокими и удобными, хотя мягкая обивка на первый взгляд казалась жесткой и ломкой, как металлические листы. Комната была совершенно пустой, а цветовая гамма – тускло-серебристой и черной. Мне она показалась чрезвычайно мрачной, но нравилась Эдвару и его спутнице.
Первое, что я заметил, когда мы сели, было отсутствие каких-либо мелких предметов – книг, газет или ламп – и я, возможно, несколько грубо обратил на это внимание Эдвара.
– Все, что вы пожелаете, будет вам предоставлено, – объяснил он с улыбкой.
Потом встал и подошел к задрапированной стене. Раздвинув складки портьер, он показал мне металлическую стену, покрытую циферблатами и приборами. Я обратил особое внимание на маленький экран, похожий на экран для кинофильмов. Позже я обнаружил, что он служил не только для развлечения, показывая звуковые картинки, автоматически проецируемые из центрального офиса, но для просмотра новостей и общения, выполняя функции телефона.
– Не хотите ли позавтракать? – спросил меня Эдвар.
Я с готовностью согласился, и он нажал несколько кнопок на стене. Минуту или две спустя небольшая секция стены открылась, и появился поднос. Эдвард поставил его на столик рядом с моим креслом.
– Мы уже позавтракали, – объяснил он, и я принялся за еду с бо́льшим аппетитом, чем предполагал. Это было простое блюдо с легким экзотическим привкусом, но без каких-либо необычных ингредиентов. По ходу трапезы я задавал Эдвару вопросы.
– Ваша жизнь удивительно централизована, – сказал я. – Очевидно, все, что вам нужно, доставляется в ваши комнаты в мгновение ока.
– Да, – улыбнулся он, – это упрощает жизнь. У нас очень мало потребностей. Многие из них удовлетворяются во время сна, например, очистка и, если хотите, питание. Мы можем учиться, пока спим, получая факты, которые, возможно, захотим использовать позже, посредством прибора, воздействующего на подсознание. Те циферблаты, что вы видите, предназначены главным образом для того, чтобы доставлять нам удовольствие. Если мы хотим, чтобы нам подавали еду по старинке, как в вашем случае, мы можем сделать так же, но мы приберегаем такой вариант для тех случаев, когда нам хочется чего-нибудь вкусненького. Мы можем слушать музыку в любое время… – он остановился – Не хотите ли послушать музыку?
– Это было бы прекрасно, – ответил я ему.
Он подошел к стене и снова покрутил циферблаты. Через мгновение комната наполнилась приглушенными звуками спокойной, меланхоличной музыки – Грига или какого-то другого композитора, с которым я был незнаком, экзотической и напоминающей его по настроению, спокойной и тихой, с оттенком остро-сладкой боли. Некоторое время я слушал ее в тишине. Однако она была настолько тонкой и всепроникающей, что, казалось, воздействовала непосредственно на подсознание, так что слушатель мог продолжать думать и говорить, не теряя ощущения мелодии.
– У вас нет личных вещей? – спросил я. – Вещей, которыми вы ни с кем не делитесь? Может быть, ваши собственные книги, музыка, украшения?
– Они нам не нужны, – ответил он и, немного подумав, добавил: – У нас есть свои эмоции и своя работа – вот и все. Нас не интересуют драгоценности или украшения сами по себе. Вещи, которыми мы пользуемся и которые видим ежедневно, прекрасны по своей сути, воплощая в себе их незаменимую полезность и творческий дух, стоящий за их дизайном. Наши инструменты и мебель красивы в соответствии с нашими собственными представлениями о красоте – как вы можете видеть.
Он обвел рукой комнату.
– А кто подает вам эти блюда, играет музыку и дает знания, усваиваемые вами во сне? Кто выполняет всю эту работу?
– Мы все выполняем работу. У каждого из нас есть своя работа. Каждый из нас – мастер своего дела и творческий художник. Основная работа выполняется машинами – наши машины являются основой нашей жизни. Но у нас есть люди, хорошо обученные и по темпераменту соответствующие своей профессии, следящие за машинами и управляющие ими. Это вопрос нескольких часов в день, посвящаемых проблемам механики, строительства или изобретательства. Остальное время принадлежит нам, и машины продолжают действовать автоматически, как мы им приказали. Если бы все люди на Земле умерли сегодня утром, то, возможно, прошло бы пятьдесят или сто лет, прежде чем остановилась бы последняя машина.
– А что вы делаете в остальное время?
На этот раз ответила Сейда.
– Мы живем. Мы посвящаем себя обучению и творческому мышлению. Мы изучаем человеческие отношения или бродим по лесам и горам, расширяя сферу своего сознания и эмоций.
Голос Сейды, внезапно зазвучавший после долгого молчания, заставил меня вздрогнуть, и я посмотрел на нее, снова встревоженный каким-то едва уловимым влечением, вызываемым во мне ее телом. Мы немного помолчали, затем я снова погрузился в свои внутренние размышления и повернулся к Эдвару.
– Вы, должно быть, живете при какой-то социалистической системе, – задумчиво произнес я. – Даже при чем-то вроде коммунизма?
– В некотором смысле. Скорее, это автоматическая жизнь. Душа машины пронизывает нас всех, и машины прекрасны. Наша жизнь логически и неизбежно определяется окружающей средой и наследственностью, точно так же, как машины неизбежно определяются своими функциями и возможностями. Когда рождается ребенок, мы уже знаем, чем он будет заниматься на протяжении всей своей жизни, как долго он проживет, какие у него будут дети, на какой женщине он женится. Бюро могло бы прямо сейчас сказать вам, когда родится мой правнук, когда он умрет и что его жизнь принесет государству. В нашей жизни никогда не бывает несчастных случаев.