Москва-река словно бы уснула, по самой середине ее пролегла лунная дорожка.
— Красиво как! — сказала Таня.
— А ты давай напиши стихи. — Римма дернула Таню за руку. — Ну, начинай сочинять: «Ах, луна, ах, река, как ты мне дорога!»
— Помолчи-ка, душечка, — сказала Таня. — Лучше поглядела бы вокруг себя.
— И что я бы увидела? — спросила Римма. Узенькое, лисье личико ее выглядело необыкновенно белым, почти фарфоровым в свете луны.
— То же, что и мы все видим, — ответила за Таню Наташа.
— Например? Луну, облачка, травушку-муравушку? Да?
Римма засмеялась, но никто даже не улыбнулся в ответ.
— Хотя бы и так, — спокойно согласилась Наташа. — Она знаете какая, тетя Лида? Взяла и выкрала у Тани тетрадку и читала всем Танины стихи.
— Неужели правда? — Лидия Ивановна посмотрела на Римму.
Римма скривила губы:
— Вы им верьте, тетя Лида, они еще чего-нибудь напридумают.
— Разве я вру? — спросила Наташа.
— Ну хорошо, не врешь, а что такого особенного я сделала? Таня пишет стихи, у нас в ПТУ все знают, и я взяла и прочитала, что тут такого?
Она взяла Лидию Ивановну под руку, но Лидия Ивановна медленно высвободила руку.
— По-моему, Римма, то, что ты сделала, все равно, что чужое письмо прочитать.
— Как это? — не поняла Римма. — При чем здесь чужое письмо?
— При том. Ведь Таня не дала тебе свою тетрадь и не просила тебя читать ее стихи, ты сама взяла ее тетрадь без спроса, чего ж тут хорошего?
— Я, может быть, сама когда-нибудь взяла бы и прочитала всем ребятам свои стихи, — сказала Таня. — А теперь не хочу и не буду.
— Ну, а мне прочитаешь когда-нибудь?
Таня кивнула:
— Вам, тетя Лида, почитаю.
— Прочти сейчас, — сказала Римма. — Мне очень нравятся твои стихи про осень.
Таня засмеялась:
— Подлизываешься, Римма!
— Ни капельки не подлизываюсь, говорю, что думаю. Про осень мне больше всего понравилось.
— Прочти, Таня, — попросила Лидия Ивановна.
Таня отошла немного назад, заложила руки за спину. Начала читать стихотворение, чуть завывая, должно быть, подражая кому-то, актеру или поэту, кого довелось видеть:
Скоро осень моя, здравствуй!
Здравствуй, осень, тебя я жду,
Что ж, давай, цари и властвуй
На мою ль, на твою ль беду…
И дальше Таня читала про «Одиночество, как твое имя-отчество, как твое прозвище-звание, горькое мое страдание?».
Читая стихи, Таня опустила ресницы, тень от ресниц упала на нежные ее щеки, вся она такая юная, свеженькая, миловидная…
Лидия Ивановна не выдержала, улыбнулась:
— Откуда у тебя эти мысли, Танюша? И что ты знаешь про одиночество?
Римма сказала:
— Она у нас любит фасон давить.
— А ну, хватит! — с досадой сказала Таня. — Сама же просила меня почитать стихи, а теперь придираешься!
Помолчали немного, потом медленно повернули обратно. Шуршали под ногой первые опавшие листья, с Москвы-реки вдруг потянуло острой, резкой прохладой.
— А ведь и в самом деле скоро осень, — сказала Наташа. — С дождем, со слякотью.
— Люблю осень, — заявила Римма. — Осенью никуда идти неохота, учись или работай, и все тут.
— Зато, как только солнышко выглянет, наша Римка уже ожила, — усмехнулась Наташа, — хвост трубой, ноги в руки, только ее и видели!
— А тебе завидно?
Наташа удивленно переспросила:
— Мне? Завидно? Это тебе, что ли, завидовать?
— Кому же еще? За мной все мальчишки бегают, возле дома поджидают, записки мне пишут, а за тобой никогошеньки!
— Хватит вам! — Таня положила руки на плечи Риммы и Наташи. — Чтоб было тихо!
— Я, конечно, могу завидовать, — помолчав, начала Наташа, — только не тебе и не еще кому-нибудь из девчонок, а хотите знать, кому я завидую?
— Ну, кому же? — улыбаясь, спросила Лидия Ивановна.
— Зине Вершиловой, вот кому.
— Зине? — удивилась Лидия Ивановна. — Почему именно ей?
— Потому что она знаменитая, о ней пишут, дня не проходит, чтобы о ней в газете не писали или по радио не говорили. А сколько раз ее снимали и на обложки, и так в журналах…
— Зина ничего, довольно красивая, — сказала Таня.
— Да разве из-за этого ее снимают? — спросила Наташа. — Ты что? Таких красивых у нас на фабрике сколько хочешь! Нет, она знаменитая, о ней все знают.
— А сегодняшним героям завидуешь? — спросила Римма.
— Каким героям?
— Машиностроителям?
— Вот когда я на них раньше смотрела, как они на сцене стоят с лентами через плечо, а их на телевидение снимают и все на них глядят, я им всем так завидовала! — задумчиво произнесла Наташа.
— Пусть Таня стихи про них напишет, — посоветовала Римма.
— И напишу, почему нет, — сказала Таня.
— А что, вдохновилась, кажется?
— Вдохновилась, — спокойно ответила Таня.
— Я бы десять лет жизни не пожалела, чтобы стать знаменитой, — снова начала Наташа. — Ничего мне ровным счетом не надо, только бы стать знаменитой.
— А я и не знала, что ты такая, — сказала Римма.
— Какая же?
— Тщеславная.
— А это разве плохо?
— Не знаю. Во всяком случае, я не такая.
— Какая же ты? — спросила Таня.
— Обыкновенная, — ответила Римма. — Я хочу любить и чтобы меня любили, чтобы у меня было много детей и чтобы я была счастливая.
— Мы все хотим быть счастливыми, — вставила Наташа. — И я и Таня. Верно, Таня?
— Верно, — сказала Таня. — Только я тоже хочу быть знаменитой, и чтобы повсюду висели мои портреты, и чтобы все кругом на меня смотрели и снимали меня, вот как сегодня рабочих на машиностроительном.
Лидия Ивановна усмехнулась:
— Смешные вы, девчонки!
— Бабушка тоже говорит: смешные вы…
Наташа спросила:
— Тетя Лида, а вы хотели бы быть знаменитой?
— Как-то не думала об этом.
— Чего ей хотеть, — вмешалась Римма. — Тети Лидины портреты тоже повсюду были. Я помню одно ваше фото в «Огоньке». Верно?
— Было такое дело. Снимали у нас ветеранов, и меня тогда засняли.
— Выходит, и бабушка наша тоже ветеран? — спросила Таня.
— Конечно.
— У нее вечный пропуск на фабрику есть, я сама видела…
Лидия Ивановна вспомнила: провожали Настю на пенсию. Было это в фабричном клубе, Настя веселая, в нарядном платье, глаза горят, щеки малиновые. Сам директор подарил Насте чайный сервиз Ломоносовского фарфорового завода, красный, в синих и голубых цветах, и именные часы «Полет». А они все, Настины подруги, подарили радиоприемник «Даугава». И Настя так много смеялась, казалась такой счастливой.
Поздно вечером, когда собрались домой, Настя села в директорскую «Волгу», директор приказал отвезти ее домой со всеми подарками. Перед тем как сесть в машину, Настя обернулась, и Лидия Ивановна поразилась тогда, как же вдруг переменилась подруга, будто разом постарела на много лет.
И Настя сказала ей:
— Лида, а ведь это уже навсегда.
— Что навсегда? — не поняла Лидия Ивановна.
— Навсегда ухожу, больше уже не буду ходить на фабрику. Никогда. — И по слогам, медленно еще раз произнесла: — Ни-ко-гда.
Кто-то, кажется толстуха Сергованцева, провожавшая ее вместе с остальными до машины, крикнула громко:
«Брось, Настя, вон тебе даже пропуск постоянный оставили, стало быть, приходи, когда только захочешь!»
Но Настя не улыбнулась в ответ, еще раз поглядела на старых своих подруг, и глаза у нее были такие скорбные, что сердце Лидии Ивановны больно сжалось.
«Теперь, милые мои, я уже не ваша, я теперь отрезанный ломоть», — сказала Настя.
«Вот и я тоже стану отрезанный ломоть, — подумала Лидия Ивановна. — Может быть, даже скоро…»
Она задумалась, опустив голову.
Таня (что за чуткая душа, однако!), как бы разгадав ее мысли, крепко прижала к себе ее руку.
— Тетя Лида, я вам вот что скажу, ведь нам всем ужасно повезло.
— Кому это — вам всем? — спросила Лидия Ивановна.
— Мне, Наташе и Римме. И бабушка тоже считает, что нам повезло.
— Да, бабушка каждый раз говорит, — добавила Наташа, — вы у меня везучие…
— Чем же вам повезло?
— А тем, что мы к вам попали.
— Бабушка вас очень видеть хочет, тетя Лида, — сказала Таня. — Она вас часто так вспоминает.
— И я ее вспоминаю, девочки. Шутка ли, сколько всего вместе пережито! — задумчиво произнесла Лидия Ивановна.
Почему-то вспомнились зимняя дорога под луной, блестящий на дороге снег, ветер, завывающий в ушах, когда они обе тесно прижались друг к другу в кузове грузовика.
— Знаете, тетя Лида, что мы придумали? — спросила Наташа. — Надо вас к нам привезти, все вас видеть хотят: и бабушка, и мама, и папа. Прямо завтра мы за вами утром зайдем, хотите?
— Завтра? — спросила Лидия Ивановна. — Не знаю, право. У меня столько дел по дому накопилось, все на воскресенье откладывала.
— Какие же у вас дела?
— Убраться надо, полы вымыть, постирать кой-чего.
— Тетя Лида, зачем вам все это? — вдруг спросила Таня с бессознательной беспощадностью юности. — Стирать, мыть полы, еще там чего? Вы же одна, сама себе хозяйка, хотите сегодня будете стирать, хотите через неделю, кто вам слово скажет?
— Это верно, — согласилась Лидия Ивановна. Улыбнулась, чтобы Таня не поняла, как внезапно больно резанули ее Танины слова.
— Значит, договорились? — спросила Наташа. — Завтра ровно в одиннадцать мы за вами заходим, тетя Лида, и на весь день к нам!
— Как бабушка обрадуется! — сказала Таня.
— А мама разве нет? — спросила Наташа.
— Я тоже с вами, — решительно проговорила Римма. — Берете меня в компанию?
— Что с тобой поделаешь? — сказала Таня.
Лидия Ивановна взобралась к себе на третий этаж. Тишина привычно встретила ее.
Однако впервые за эти годы тишина не давила, не пригибала книзу.
Не зажигая света, она подошла к окну, глянула вниз, надеясь еще раз увидеть своих девочек. Но они, должно быть, уже успели уйти.