«Ну и что с того? — хотелось ответить Рене. — Я бы поменялась с тобою сию же минуту. Черт с ней, с моей хваленой памятью, пусть я ничего не помню, пусть буду забывать все, что бы ни прочитала, лишь бы ходить, бегать, прыгать вот так, как все остальные люди…»
— У меня, конечно, так не бывает, — сказала она. — Я так много помню, что, честное слово, сама удивляюсь, как это все помещается в одной моей голове!
Тряхнула волосами, темно-русые волосы падали на худенькие плечи, оттеняя впалые, почти прозрачные щеки.
«Лучше бы ты ничегошеньки не помнила, а была бы здоровой и сильной, — мысленно возразил Сева. — Чтобы никогда не сидела дома, бегала бы на свидания, красила глаза синей краской, канючила бы у меня модные сапоги и колготки до самого горла и меняла бы хахалей одного за другим… Ах, как было бы хорошо!..»
— Симпатично у нас дома, — сказал он. — Ты не находишь? Тепло, уютно. Верно?
— Ничего, — ответила Рена. — Подходяще, в общем.
— Обедать будешь?
— Нет. Пока не хочу.
— Тогда, может быть, выпьешь чаю?
— Пожалуй.
— И я с тобой, — сказал Сева. — С мороза хорошо горячего чайку. Верно, Цыган?
Цыган стал исправно стучать хвостом по полу, а Сева вышел на кухню поставить чайник.
«Я мешаю ему. — Рена обернулась, на миг показалось, что она произнесла эти слова вслух и он их услышал. — Если бы не я, он бы давно устроил свою жизнь и у него была бы семья, были бы дети. И мама, я знаю, тоже так считает».
Сева принес из кухни чайник, расставил чашки, налил Рене чаю, подвинул блюдечко с халвой:
— Давай, сестренка, наваливайся.
— А ты?
— И я от тебя не отстану.
Рена отхлебнула из чашки. Сева умел заваривать чай, как никто другой. Когда к нему приставали, допытываясь, почему у него получается такой вкусный чай, Сева неизменно отвечал: «Есть один секрет. Надо сыпать побольше заварки…»
— Не знаю, что делать, — сказал Сева. — Сменщик заболел, придется работать каждый день.
— Почему ты не знаешь, что делать? — спросила Рена.
— Потому что не знаю, когда выберусь купить елку…
Рена постаралась принять самый невинный вид, будто бы ни о чем не догадывается, будто бы не знает, что елка давно уже привезена с елочного базара.
— Ну и пусть, — сказала, — обойдусь без елки. Не маленькая, в общем-то, достаточно взрослая.
Сева не согласился с нею.
— Что с того, что, в общем-то, взрослая? Это же традиция, даже Цыган признает эту традицию, и вообще елка в Новый год — самый лучший праздник.
— Да, — сказала Рена. — Я тоже больше всех праздников люблю Новый год.
— Только жаль, что я работаю в Новый год, — как бы между прочим проговорил Сева. — В этот самый день, можешь себе представить?
— Могу, хоть и удивляюсь, — сказала Рена.
«Это ты нарочно сам себе устроил, сам вызвался дежурить и кто-то вне себя от радости поменялся с тобой, и вот у тебя самый законный предлог не ходить ни в какие компании, кто бы ни пригласил тебя, и я знаю, что ты приедешь домой ночью, непременно приедешь, чтобы встретить со мной и с мамой Новый год».
— Мне всегда везет, — сказал Сева. — Ну ничего, авось на май буду свободен, тогда, можешь не сомневаться, ни за что не соглашусь дежурить, ни за какие коврижки. Что, скажу, мало вам Нового года? Хотите еще и на май запрячь?
«Так я тебе и поверила, — возразила мысленно Рена. — Это ты специально для меня говоришь, чтобы я не думала, что ты из-за меня принес жертву…»
— Нет, видно, ничего не поделаешь, — сказал Сева. — Придется нам с Цыганом притащить кое-что из коридора.
Он кивнул Цыгану и вместе с ним вышел из комнаты. Спустя минуту вошел снова, держа обеими руками большую, перевязанную веревками елку, словно пику наперевес.
— Гляди и любуйся на красавицу Подмосковья…
— Действительно, красавица, — согласилась Рена.
«Разве я мог бы для тебя достать плохую елку!» Сева посмотрел на Рену, ему показалось, что нынче она бледнее обычного; впрочем, может быть, и в самом деле это ему только так кажется?
Цыган схватил ветку зубами, слабо взвизгнул.
— Что, укололся? — спросил Сева. — Не хватай, чего не положено! — Спросил, как бы вскользь, мимоходом глянув на Рену: — Ты как сегодня? Ничего? Чувствуешь себя, в общем, неплохо?
— Великолепно, — ответила Рена. — А что?
— Да так, ничего.
«Если бы ты и вправду чувствовала себя великолепно, не то было бы!»
Сева невольно вздохнул.
— А ты чего вздыхаешь? — спросила Рена.
— Будешь смеяться, опять вспомнил про эту самую кукляшку.
— Смеяться не буду, нашел о чем вспоминать…
— Да, конечно.
Сева проворно развязал веревки, поставил елку в угол, там уже со вчерашнего дня стояло ведро с песком, предусмотрительно покрытое дерюгой, чтобы Рена не догадалась, зачем здесь ведро.
— Будем обряжать? — Сева обернулся к Рене.
— Будем, — ответила Рена.
«Я знаю, что ты хочешь меня порадовать, ты хочешь видеть меня счастливой. Я буду веселой, счастливой, ты не бойся, я всегда буду при тебе веселой и счастливой».
— Где у нас лампочки? — спросила она.
— Здесь, на месте.
Сева снял с гардероба коробку с елочными украшениями и игрушками. Иным игрушкам было уже немало лет, почти столько же, сколько Рене. Например, Деду Морозу, одетому в малиновый суконный камзольчик, с белой заячьей шапкой на голове.
Сева поставил коробку Рене на колени, и Рена начала вынимать игрушки — стеклянные звезды, разноцветные шары, зайцев с длинными острыми ушами, золотой и серебряный «дождь», гирлянды разноцветных лампочек и наконец Деда Мороза в малиновом камзольчике.
Сева брал у Рены игрушки, вешал их на елочные ветви.
Пришлось немного повозиться с лампочками, почему-то не хотели гореть, потом сразу засияли зеленым, лиловым, розовым светом, словно бы перемигиваясь с густой зеленью ветвей.
— Здорово? — спросил Сева.
«Ты доволен больше, чем я, ты словно маленький, весь светишься от радости, и я тоже буду радоваться вместе с тобой».
— У меня самая лучшая елка на целом свете, — сказала Рена.
— Ну, — сказал Сева, предпочитавший во всем прежде всего правду и справедливость, — на целом свете, надо думать, найдутся еще лучшие елки.
— Нет, — упрямо настаивала Рена, — моя — самая лучшая!
«Какая же она еще маленькая! — с нежностью подумал Сева. — Совсем еще девчонка».
— Погоди, — сказал он. — Чуть не забыл…
Вынул из серванта пакет с мандаринами.
— Давай привязывай леску к мандаринам, а я буду вешать.
— Елка и мандарины — запах Нового года, — сказала Рена.
— И детства, — добавил Сева. — Может быть, ты не помнишь, а я помню, папа привозил елку из Волоколамска: специально ездил туда, в лес, и там выбирал самую что ни на есть раскрасавицу елку, и потом мы с ним начинали наряжать ее, а ты сидела рядом, на диване, и орала что есть сил; ты была ужасно крикливая, папа называл тебя «патефон». Помнишь?
— Конечно, помню. Я папу до сих пор очень хорошо помню.
— А я тем более.
— Сколько лет прошло? — спросила Рена. — Уже одиннадцать, правда?
— Да, двенадцатый год. Время-то бежит себе да бежит…
— Словно Цыган, когда его спускают с поводка.
— Сказала тоже! — усмехнулся Сева.
Услышав свое имя, Цыган подпрыгнул, лизнул Рену в нос.
— Цыган, цыц! — строго сказал Сева. — А ну, слышишь меня?
Цыган смирненько улегся возле его ног.
— А смешно, не правда ли? — Сева погладил Цыгана по теплой ушастой голове. — Цыган — цыц! Что, мальчик, дошло до тебя? А?
«Ты был бы замечательным отцом и мужем, таким же, каким был наш папа».
Рена смотрела на Севу, на его большую, сильную руку, упавшую на голову Цыгана.
«Ах, каким бы ты был замечательным отцом! И тебя, наверное, слушались бы твои дети, и слушались и любили бы…»
— Ну вот, — сказал Сева, когда уже все было готово, елка наряжена, лампочки то вспыхивают, то гаснут. — А теперь давай поговорим по душам. Куда бы мы отправились с тобою, если бы мне дали отпуск зимой? Хотя бы завтра, прямо с завтрашнего дня…
— Надо подумать, — сказала Рена. — А куда бы хотел ты поехать?
— Сперва скажи, куда хотелось бы поехать тебе, — ответил Сева. — Кстати, как ты считаешь, а что, если я к мотоциклу привяжу эту новую куклу, которую купила мама?
— Что ж, будет совсем неплохо, — ответила Рена. — Получится свадебный мотоцикл.
— Кстати, кукла немного похожа на тебя, — сказал Сева.
Рена засмеялась. Совершенно искренне, от души.
— Если даже и похожа, то совсем, совсем немного. Она же красивая…
— Ты у меня тоже красивая, — сказал Сева. — Даже очень красивая, даю слово.
— Перестань, — остановила его Рена.
— Ладно. Стало быть так: куда мы решим поехать, если мне дадут отпуск, скажем, прямо с завтрашнего дня? Давай выбирай маршрут.
— Куда? — переспросила Рена. — Сейчас подумаю и скажу.
Ночью она неожиданно проснулась. Почудилось, будто бы кто-то громко позвал ее.
Она привстала на постели. Кругом было тихо, все спали, один лишь Цыган шумно вздыхал во сне, время от времени слегка повизгивая.
Что ему снилось? Может быть, очередная драка с соседним доберманом, заклятым его врагом?
«А что снилось мне?» — подумала Рена.
Что-то яркое, необычное, как бы переливающееся красками. Но что же?
Есть старинная примета, которой научила покойная бабушка: коли желаешь вспомнить сон, никогда не проводи рукой по лбу — загонишь память в затылок и окончательно всё как есть позабудешь.
Рена не хотела касаться лба, и все же невольно провела рукой по лбу.
Всё. Теперь уже никогда не вспомнить. Почему это всегда тянет совершить то, чего нельзя делать? Ведь не стоило касаться лба, а она коснулась.
И всё-таки Рена вспомнила свой сон. Вдруг, разом, уже и не ждала вовсе, все вспомнилось: синяя быстрая река, по реке плывет баржа, на веревке, протянутой над палубой, развеваются на ветру белые рубашки, майки, полотенца, простыни. От яркого солнца и рубашки и полотенца с простынями кажутся еще белее, как бы начисто выжжены солнечными лучами, а баржа всё плывет себе да плывет вдоль берегов, поросших колючим кустарником и высокими, густо зеленеющими деревьями…