Место наблюдений, которое Ванюха выбрал по карте, оказалось очень удачным – тут ближе всего подходит к берегу свал глубин. Океанское дно неоднородно – оно состоит из мелководного шельфа, окружающего материки и острова, и океанического дна, отстоящего на несколько километров от поверхности океана. Переход между ними – свал глубин, – как правило, отличается повышенным биоразнообразием и концентрацией морских организмов, чем привлекает китов. Плавуны и кашалоты встречаются там потому, что питаются глубоководными кальмарами и придонными рыбами, которых бывает особенно много вдоль свала. Другие киты, например горбачи, могут скапливаться над свалом в районах апвеллинга – подъема воды с глубины. Апвеллинг выносит на поверхность вещества, необходимые для роста водорослей, которые быстро расходуются в освещенном слое, поэтому в районах апвеллинга всегда высокая продуктивность.
Ширина шельфа сильно различается в разных районах – обычно это около 10–20 километров, но кое-где, например в восточной части Берингова моря или в арктических морях, он может простираться на несколько сотен километров от берега. А в некоторых местах шельф бывает очень узок, и тогда вблизи от берега можно наблюдать глубоководные виды – например, кашалотов или северных плавунов. Одним из таких удачных мест и оказалась наша бухта Полуденная. Впрочем, тогда, на заре командорского проекта, нас интересовали в основном косатки.
На следующий год, воодушевленные успехом, мы прибыли в Полуденную уже впятером, прихватив с собой Таню Ивкович и двух моих тогдашних студентов – Женю Лазареву и Мишу Нагайлика. Мы договорились, что двое из нас будут оставаться на берегу и наводить лодку, отыскивая косаток в бинокль, а трое – работать в море. Поначалу все шло отлично. В первый же день дежурный наблюдатель разбудил всех в семь утра, увидев косаток вскоре после начала вахты. Мы резво собрались и вышли в море. Погода была хорошая, косатки не слишком вредные, и мы смогли их неплохо отснять и даже записать немного звуков. Второй день тоже начался с ранней побудки. И третий тоже. Косаток было так много, что мы работали каждый день без отдыха, и в сочетании с бытовыми проблемами на новом месте это быстро привело к тому, что мы совершенно вымотались. Спасением стала пара дней плохой погоды, задержавшей нас на берегу, после чего мы взялись за косаток с новыми силами.
Один из важнейших вопросов, которые мы надеялись разрешить, состоял в том, ходят ли камчатские косатки на Командоры, или эти сообщества полностью изолированы. Поначалу мы встречали только незнакомых косаток – Таня никого не узнавала и тщетно просматривала каталог. Но на третий день в одной из групп, державшейся чуть поодаль от основного скопления, мы заметили подозрительно знакомый крючковатый плавник. Хуки! Да, это был он и вся его семья в полном составе. Они не смешивались с местными и держались несколько обособленно, но тем не менее они были здесь, на Командорах, в скоплении командорских косаток.
Дальше стало еще интереснее. Отработав с семьей Хуки, мы заметили еще одну группу и направились к ней. Но этим косаткам наша лодка совсем не понравилась – они не подпускали даже на расстояние приличного снимка, заныривая при нашем приближении и выныривая, непредсказуемо поменяв направление (впоследствии мы часто сталкивались с этой техникой избегания, особенно характерной для командорских косаток, но изредка встречающейся и на Камчатке). Все, что нам удавалось от них получить, – это фото маленьких черных треугольничков на горизонте. В одну из таких попыток Таня вдруг вскрикнула от неожиданности: «Там белая косатка!» Увеличив фото черных треугольничков, она и вправду смогла разглядеть и показать нам на экранчике фотоаппарата детеныша необычно светлого окраса. Он был не чисто-белым, а скорее желтым – маленькие косатки часто имеют желтоватый оттенок тех частей тела, которые становятся белыми у взрослых. Желтый малыш немедленно получил кличку «Лимон». Впрочем, толком отснять его семью нам так и не удалось: они упорно уходили от нас. В какой-то момент показалось, что косатки наконец привыкли к нам, – они перестали вилять и спокойно шли, подставляя бока под объектив фотоаппарата. Мы радовались ровно до того момента, пока не сообразили, что животных стало как-то мало. Огляделись по сторонам и заметили основную группу почти на горизонте. Рядом с нами шли всего четверо – двое взрослых самцов и двое «других» – самок или молодых, отвлекая наше внимание от семьи с детенышами. Через некоторое время, решив, что задача выполнена, они тоже занырнули и исчезли. Мы не стали их преследовать, поскольку такой маневр как бы намекал, что мы достали их окончательно. Приличных снимков Лимона в тот раз нам сделать так и не удалось, но история с белыми косатками имела продолжение двумя годами позже.
Еще через три дня мы встретили нашу первую плотоядную командорскую косатку. Дежуривший на точке наблюдения Миша заметил ее случайно – вообще-то, он рассматривал в бинокль стадо северных оленей, пасшихся на прибрежной террасе. Косатка шла так близко к рифам, что, если бы не Мишино досужее любопытство, он едва ли ее увидел бы, ведь основное внимание при сканировании акватории направлено на более удаленные от берега участки. Косатка была одна, и она зашла в саму бухту – такое случалось всего дважды за всю нашу работу на Командорах. Когда мы выскочили к ней на лодке, она, по обычаю транзитников, пару раз вынырнула у самого борта, изучая нас то ли на предмет съедобности, то ли просто из любопытства. Потом потеряла к нам интерес, и мы долго шли за ней вдоль рифов, безуспешно пытаясь подобраться поближе. Вскоре мы ее потеряли и никогда больше не встречали.
Вечером того же дня нас ждала еще одна встреча со старыми друзьями. Вперемешку с командорской группой, с которой мы работали два предыдущих дня, шла наша авачинская семья Чижа! Тут уже не было сомнений – камчатские и командорские косатки плыли бок о бок, жизнерадостно общаясь друг с другом. Вопрос об изолированности сообществ был снят.
Все это происходило во второй половине мая. А в июне потеплело, и на остров Беринга опустился туман. Плотный, беспросветный, он скрыл от нас море, не оставив ни малейших шансов на работу. Погода держала нас на берегу целую неделю – тогда это казалось несправедливо долгим сроком. Мы обрабатывали данные, строили баню из найденных на берегу досок и полиэтилена и с нетерпением ждали новых встреч с косатками.
Наконец просветлело, и мы снова начали выходить в море. Нам встречались все те же командорские рыбоядные группы и один раз – семья Хуки (похоже, она так и держалась весь месяц в акватории Командор). Потом снова сгустился туман, но мы продолжали наблюдать за тем клочком моря, который было еле видно сквозь белую пелену, потому что из заповедника по рации нам сообщили об угрозе цунами. Это, конечно, была глупость – точно прогнозировать цунами можно только после породившего его землетрясения, но уж никак не заранее. Тем не менее отдельные представители нашего маленького отряда, отягощенные непосильным грузом ответственности, постановили из соображений безопасности круглосуточно наблюдать за морем. Если бы не это, мы никогда не заметили бы двух самцов, выныривавших на самой границе тумана.
Лодка срочно отправилась в море и вскоре настигла этих самцов. Оказалось, что выныривают они не просто так – они что-то ели под водой. На поверхность всплывали куски мяса, но их мгновенно выхватывали вездесущие чайки, глупыши и альбатросы, не оставляя научным сотрудникам ни малейшего шанса. Еле-еле мы смогли поймать маленький кусочек, но по какой-то причине ДНК из него выделить впоследствии так и не удалось, так что видовая принадлежность добычи для нас осталась загадкой. А этот вопрос оказался более серьезным, чем нам казалось в тот момент. Дело в том, что в восточной части Тихого океана – у североамериканского побережья – обитают не два, а целых три экотипа косаток: описанные выше рыбоядные резиденты, плотоядные транзитники и третья группировка, которая генетически близка к резидентным, но держится обычно вдали от берегов, поэтому редко попадает в поле зрения ученых и пока еще плохо изучена. Их называют офшорными или мористыми косатками. Считается, что они питаются в основном рыбой, и несколько раз наблюдали охоту этих косаток на акул[17]. Увидев всплывающие куски добычи наших двух самцов, мы не сомневались, что это останки какого-то морского млекопитающего, скорее всего тюленя, так как на рыбу это было совершенно не похоже. Но в тот момент мы не знали о диете офшорных косаток, и нам даже в голову не пришло, что это могут быть куски акульего мяса.
В российских водах офшорные косатки до сих пор не обнаружены, хотя они встречаются на Центральных Алеутах, что по косаточьим меркам не так уж далеко от Командор. Что же заставляет меня предполагать, что те два самца могли быть офшорными? Все дело в звуках. Пока Миша с Таней пытались выловить из моря кусочки мяса, Женя записала звуки, и они оказались весьма необычными. Это были стереотипные свисты очень высокой частоты, отчасти даже в ультразвуковом диапазоне. Мне никогда не доводилось слышать ничего подобного ни у резидентных, ни у транзитных камчатских косаток. Но несколько лет спустя, работая с записями канадских косаток в Ванкуверском аквариуме, я внезапно наткнулась на файл с точно такими же свистами. Совпадало все – и форма модуляции, и частотный диапазон. Посмотрев комментарии, я узнала, что это запись офшорных косаток во время охоты на акулу.
Биопсию у двух наших самцов мы взять не смогли, из кусочка добычи ДНК выделить не удалось, а по различимым на фото внешним признакам они могли быть как транзитниками, так и офшорниками. Так что возможны две версии: либо командорские транзитники умеют издавать точно такие же стереотипные высокочастотные свисты, как канадские офшорники, либо, что более вероятно, те два самца все же относились к офшорному экотипу. Так или иначе, точного ответа на этот вопрос мы получить не смогли, а других встреч с офшорными косатками в российских водах пока не отмечено, так что эта загадка остается неразрешенной.