Нам часто задают вопрос: зачем вообще изучать косаток? Какая от них польза – ведь их не едят и особой роли в жизни человека они не играют? На этот вопрос можно отвечать по-разному. Можно вспомнить о том, что косатки питаются рыбой, которую также ловят люди, поэтому нам важно изучать их, чтобы оценить, какой ущерб они наносят рыбным косякам. Можно порассуждать о независимой эволюции интеллекта в двух совершенно разных ветвях эволюции – приматов и китообразных. Но на самом деле правильный ответ на этот вопрос очень прост. Наши работы по изучению косаток и других китов – это так называемая фундаментальная наука. В отличие от прикладной науки, которая направлена на решение каких-то конкретных, сиюминутных полезных для человечества задач (например, добыча нефти или создание ядерной бомбы), фундаментальная наука, по сути, занимается одним-единственным вопросом – как устроен мир. Она изучает любые его аспекты независимо от текущих проблем и ограничена лишь воображением ученого и наличием финансирования. Фундаментальная наука часто кажется бесполезной и порой действительно бывает таковой. Но именно она приносит человечеству открытия, на которых строится научный прогресс. Когда Максвелл занимался изучением электричества или супруги Кюри исследовали радиоактивность, никому и в голову не приходило, что от этого может быть какая-то практическая польза, – они делали это из чистого естествоиспытательского любопытства. Если бы не любопытство ученых, не было бы ни автомобилей, ни микроволновок, ни телефонов, ни компьютеров.
И совершенно неясно, какие из кажущихся сегодня бесполезными исследований станут завтра основой прогресса. Очевидно одно – страны, в которых фундаментальная наука процветает, в перспективе оказываются лидерами и в технологии, а те, которые финансируют только прикладные исследования, загоняют себя в тупик, и в будущем им приходится покупать или воровать технологии за рубежом.
Что касается конкретно исследований косаток и вообще китообразных, у них много разных связей с другими областями – от экологии до подводной акустики. Но прежде всего киты – важный компонент экосистем, вершина трофической пирамиды. По состоянию их популяций можно судить о том, что происходит с экосистемой в целом. Они для этого очень хорошо подходят, так как, в отличие от рыб, постоянно всплывают на поверхность, и их численность и распределение можно довольно точно оценить. Для устойчивого использования морских ресурсов люди должны понимать, как работает вся экосистема в целом, и киты – очень важная ее часть.
А белых косаток мы после того случая видели еще не раз. В 2014 году нам встретился белый подросток на Северных Курилах. Забавно, что ровно через день после этого двух белых косаток – самку с детенышем – наблюдало круизное судно в Охотском море на восток от Сахалина; фотографии этой встречи впоследствии прислал нам гид с того судна Брэд Сивиор. Конечно, это не могли быть одни и те же животные – встречи произошли на расстоянии в несколько сотен километров, и даже быстроногие (точнее, быстрохвостые) косатки не способны преодолеть его за столь короткий срок.
Айсберга мы снова встретили в 2015 году, и снова в огромной толпе косаток. Погода была получше, чем в первый раз, так что мы смогли к нему подойти и как следует отснять и на фото, и на видео. С ним было несколько сородичей, которых мы встречали и тогда, в 2010-м, – видимо, члены его семьи, но точный состав установить снова не удалось, так как все шли очень разрозненно и постоянно сходились и расходились с другими семьями. Белая командорская самка Мама Таня продержалась дольше – после нескольких встреч в 2010 году она успешно избегала нас вплоть до 2018 года, когда ей снова не повезло попасть в наши объективы. А летом 2019 года белые косатки засветились в японских новостях – на севере Хоккайдо туристы сняли на видео группу, где были два белых животных. Но Айсберг благодаря поднятой в прессе шумихе до сих пор остается самой известной (кроме разве что Чимо) белой косаткой.
Не только косатки
Никто не знал, почему горбатые киты поют. Четверть века Нейт слушал их, наблюдал за ними, фотографировал их и тыкал в них палками, и тем не менее он до сих пор понятия не имел, зачем они это делают.
В отличие от Авачинского залива, в командорских водах, помимо косаток, оказалось множество других китов. В самом начале, в 2008 году, мы как-то встретили большую группу северных плавунов и даже смогли ее неплохо отснять. Тогда мы делали это без определенной цели, просто по въевшейся привычке фотографировать всех китообразных, и только в шутку рассуждали о том, что можно было бы заняться их фотоидентификацией. Прошло несколько лет, прежде чем мы стали задумываться об этом всерьез. Плавуны попадались редко, лишь по нескольку раз за сезон, но, когда накопилось достаточно материала, Ванюха и вправду взялся разбирать эти фотографии – и стал первым в мире исследователем социальной структуры северных плавунов.
С этими китами связана особая интрига, так и не раскрытая до сих пор. Японцы добывают их у своих берегов, и по промысловым отчетам вырисовывается странная картина: если среди молодых животных (до 20 лет) пропорция самцов и самок примерно одинакова, то среди более старших преобладают самцы, и их доля с возрастом становится все больше. Интересно также, что у плавунов оба пола имеют зубы. У всех их ближайших родственников – клюворылов и ремнезубов – они есть только у самцов, самки же полностью беззубы. Эти зубы предназначены не для охоты, они – турнирное оружие, и самцы сплошь покрыты царапинами от зубов соперников.
Сопоставив факты, японский ученый Тосио Касуя предположил, что самцы плавунов могут принимать участие в заботе о потомстве, – для этого они и живут дольше, а самкам зубы нужны, чтобы сражаться друг с другом за самцов. Корни этой идеи лежат в том, что в мире животных, как правило, конкуренция за партнера определяется родительским вкладом каждого пола. Среди млекопитающих вклад обычно выше у самок: ведь они и вынашивают детеныша, и выкармливают его молоком. Поэтому самцы сражаются за самок или соревнуются в красочных брачных демонстрациях, а самки стараются выбрать своему потомству отца с лучшими генами – того, кто сможет победить или затмить всех остальных. Но у других животных бывает и так, что родительский вклад самца оказывается выше: самка лишь оставляет ему яйца или икру, а он берет на себя дальнейшую заботу о потомстве. В таком случае конкуренция за партнеров возникает уже среди самок, и тогда они устраивают демонстрации и дерутся за самцов (впрочем, не всегда – ведь они «инвестируют» в потомство довольно много энергии, выращивая внутри себя кладку яиц или икринок, и это может уравновешивать вклад самца). Поэтому Тосио и решил, что раз у самок есть боевые зубы, значит, самцы должны заботиться о детенышах. Впрочем, дальше логика в этой гипотезе пошла наперекосяк. У китообразных отцы обычно не заботятся о детях – ведь для этого нужно быть уверенным в собственном отцовстве, что почти нереально для этих подвижных и сексуальных животных. Поэтому Тосио предположил, что самцы плавунов заботятся о своих родственниках по материнской линии – младших братьях и сестрах, племянниках и т. д. Но в таком случае совершенно непонятно, для чего же самкам боевые зубы, – ведь тогда получается, что за партнеров сражаться им все-таки незачем. Эта гипотеза также совершенно не объясняла более высокую долю самцов среди взрослых и старых животных.
Так или иначе, плавуны оставались загадкой, ведь, кроме данных японского промысла, о них не было почти никакой информации. Оно и неудивительно – эти киты предпочитают районы свала глубин, так что обычно ходят слишком далеко от берега, чтобы их можно было изучать с небольших исследовательских лодок и катеров. Кроме того, с ними вообще очень сложно работать: они выныривают продышаться на несколько минут, а потом заныривают как минимум минут на двадцать, а иногда на сорок и больше. За это время плавуны могут пройти под водой приличное расстояние, так что их очень легко потерять, но, даже если удается дождаться их следующего выхода, он нередко оказывается слишком далеко, и, пока мы несемся к ним сломя голову, они успевают снова занырнуть. В общем, работа с плавунами, перефразируя Кристофера Мура, представляет собой моменты сумасшедшей активности, перемежающиеся долгими периодами ожидания. Она отнимает массу времени при зачастую не слишком-то многообещающих результатах. Идентифицировать плавунов тоже непросто – хотя каждое животное, кроме совсем молодых, покрыто индивидуальным рисунком царапин и шрамов, при разном освещении этот рисунок может довольно сильно различаться; кроме того, плавуны показывают над водой разные части тела – то голову, то переднюю часть спины, то область спинного плавника, и, чтобы выяснить, какой плавник приделан к чьей спине, приходится пристально просматривать и сравнивать десятки фотографий каждой особи.
Когда Ванюха разобрал снимки первых лет и составил каталог, сразу выяснилось, что, хотя за лето обычно у нас выходило не больше трех – пяти встреч, мы довольно часто встречали одних и тех же животных. Состав групп оказался довольно изменчивым: в отличие от рыбоядных косаток, которые всегда ходят со своей семьей, плавуны могут объединяться в группы с разными сородичами. То есть мы не нашли стабильных матрилинейных групп, которые соответствовали бы гипотезе Тосио Касуи. Но состав групп не был и совершенно случайным: некоторые животные из года в год предпочитали ходить вместе. Например, двух плавунов под номерами 001 и 007 мы впервые сфотографировали в одной группе в 2008 году; в 2010 и 2013 годах они встречались еще четырежды и всегда были вместе. Двух других китов под номерами 004 и 008 мы все время наблюдали вместе в 2008–2011 годах, и лишь в 2013-м восьмой впервые встретился без четвертого. Такие стабильные альянсы в составе изменчивых групп уже описаны для некоторых видов китообразных, например для всем известных дельфинов-афалин или для атлантических родственников плавунов – высоколобых бутылконосов.