Прошел час, другой, а ребята все не возвращались. Сначала мы скромно гуляли в той части порта, которую можно обозначить как «помойка», потом пошли обследовать стоявшие на берегу суда, обошли весь порт, а ребят все не было. Накрапывал дождь; Райдо уже начала намекать мне, что, вообще-то, она нагулялась и готова к возвращению на мягкую койку. Лишь часа три спустя на въезде в порт замелькали долгожданные фары. Оказалось, что пограничники все это время проводили разъяснительную беседу и составляли протокол за то, что мы высадились в Конергине: в нашем пограничном разрешении были указаны Анадырь, Эгвекинот и Провидения, а вот Конергино там не значилось, и бдительные стражи границ отважно бросились защищать Родину от злобных нарушителей, оштрафовав их, т. е. нас, на целую тысячу с чем-то рублей.
Когда мы возвращались на яхту, уже начало светать, и нашим глазам предстал Эгвекинот при свете дня: ничем не примечательное скопление уродливых пятиэтажек с сияющей золотыми куполами роскошной белой церковью в центре. На высившемся над селом склоне сопки огромными выложенными из камней аляповатыми буквами было написано «Выпуск-2010» – вероятно, выпускники 2010 года понимали, что едва ли им доведется оставить еще какой-то след в истории, поэтому постарались хотя бы изгадить склон в назидание будущим поколениям. Мы покинули это место без малейшего сожаления.
Ближе к выходу из залива Креста нам все-таки встретились несколько горбачей, а еще через несколько километров началось огромное скопление серых китов. Сначала они попадались единично, потом их стало больше, и вот уже вокруг до самого горизонта тут и там вспыхивали десятки фонтанов.
Расположенная у выхода из залива Креста коса Мээчкын – длинный, узкий и низкий остров – когда-то служила приютом огромному лежбищу моржей, но сейчас она была почти пуста, лишь в воде у берега мы заметили одинокого молодого самца. С потеплением моржи стали смещаться все дальше на север и в последние годы почти не выходят на косу Мээчкын. За косой стояла стена тумана. Едва мы вышли из залива, следом за туманом налетел ветер, окончательно поставив крест на дальнейших наблюдениях. Такая погода преследовала нас до самого входа в бухту Провидения – еще один узкий и длинный фьорд, названный так экипажем британского корабля «Пловер» в благодарность за успешную зимовку. От основной бухты вбок уходит небольшое ответвление, носящее название «бухта Эмма», на берегу которой и находится поселок Провидения. Ранним утром 8 августа мы вошли в бухту Эмма на яхте «Эмма». Впрочем, пограничники, глухие к поэзии совпадающих названий, немедленно приказали нам явиться на заставу и предъявить документы. К счастью, штрафовать нас на этот раз было не за что, и после встречи с сотрудниками парка «Берингия» и забега по магазинам мы отправились дальше.
Наш путь лежал в обход длинного низкого мыса, расположенного на углу Анадырского залива, – после него берег резко уходит к северу. Это место называется Старое Чаплино – когда-то там было поселение эскимосов, а сейчас находится погранзастава, на которую, по забавному совпадению, как раз недавно прислали служить нашего любимого майора, штрафовавшего нас раньше на Командорах, а потом на Курилах. Видимо, неуемное рвение штрафовать все, что движется, сослужило ему плохую службу в Северо-Курильске, и его сослали сюда, на этот в буквальном смысле край земли, куда не забирается никто, кроме местных жителей и редких туристических групп. Услышав по рации знакомую яхту, майор страшно возбудился и устроил Сергею допрос с пристрастием – он хотел знать о нашей экспедиции все: состав участников, цели, источники финансирования (что, разумеется, далеко выходило за пределы его служебных обязанностей). Всю дорогу, пока мы обходили мыс, он мучил капитана своими расспросами. К счастью, пристать у Старого Чаплино яхта не может, а своей лодки на погранзаставе не было, так что, не в силах добраться до нас, майор лишь тянул свои бесконечные расспросы, пока мы не оказались вне зоны приема его рации.
Двинувшись дальше на север, мы оказались в Мечигменском заливе напротив села Лорино, когда узнали, что надвигается циклон с сильным северным ветром. Стало ясно, что до Берингова пролива нам не дойти – до конца срока аренды яхты оставалось три дня, поэтому мы не могли переждать этот циклон в бухте Лаврентия к северу от Мечигменского залива и должны были срочно возвращаться в пролив Сенявина. С сожалением мы повернули на юг и отправились в обратный путь. В Мечигменском заливе оказалось множество серых китов, но ни горбачей, ни косаток нам не встретилось. Уже на полпути к Сенявина мы заметили недалеко от яхты какие-то странные фонтанчики и не менее странные светло-коричневые, почти розовые тела в воде. Приглядевшись, мы поняли, что это моржи. Раньше нам никогда не доводилось видеть их в открытом море; оказалось, что издалека они больше похожи на небольших китов, чем на своих родственников тюленей.
Через сутки мы были уже в бухте Гильмимыль в проливе Сенявина, где расположен кордон национального парка «Берингия». Пролив Сенявина разделяет материк и два довольно больших острова – Аракамчечен и Иттыгран; кроме того, в него открываются три бухты-фьорда: Румилет, Аболешева и Пенкегней. Мы привыкли работать в открытых местах, где океаническая зыбь, не встречая преград, обрушивается на берег вечным прибоем, а малейший ветер разбегается по морской глади, поднимая сильную волну. Здесь, в провиденских фьордах, которые некогда пропахал в земной тверди сползавший с сопок ледник, было гораздо спокойнее, чем на Камчатке или Командорах, – если внезапно поднимется сильный ветер, тут почти везде можно высадиться на берег, а острова прикрывают от сильной зыби с моря. Правда, сложная конфигурация бухт и долин порой приводит к тому, что ветер может быть слабым в одном месте и очень сильным в другом, а направление его и вовсе не поддается никакому логическому объяснению: двигаясь в одну сторону, зачастую можно несколько раз сменить ветер с встречного на попутный, и наоборот – поворачивая по бухтам на 180 градусов, можно все это время двигаться против ветра.
С утра мы проснулись от знакомого завывания ветра в снастях. Выглянув, я решила сперва, что ждать нам на яхте до конца циклона: по бухте бежали высокие острые волны с белыми барашками, и разгружать по такой погоде наше оборудование на маленьком «Зодиаке» казалось не очень разумным. К счастью, вскоре выяснилось, что ветер шел порывами, и в промежутках между ними вполне можно было без риска доехать до берега. Мы с облегчением покинули яхту и перевезли все свое барахло на берег.
На кордоне тогда еще жил Иван Васильевич Танко – колоритный пожилой чукча, о судьбе которого можно было бы написать роман и снять по нему блокбастер. Все эти земли были территорией его рода, и его балок стоял там задолго до появления нацпарка. Теперь, уже в роли сотрудника «Берингии», он встречал и развлекал туристов с круизных судов, рассказывая им о суровой чукотской жизни в яранге, специально для этой цели установленной в тундре за балками.
Яранга – довольно интересное и продвинутое строение; в отличие от большинства других подобных сооружений кочевых народов (вигвамов, типи и чумов), ее каркас не просто представляет собой соединенные конусом палки, а имеет сложную структуру. Первым этажом идут треноги, поставленные кругом, с опирающимися на них по кругу горизонтальными палками. Затем вторым этажом к ним прикрепляются палки, соединяющиеся сверху. В итоге получившееся сооружение имеет не треугольную, а купольную форму, что позволяет при той же высоте получить гораздо бо́льшую вместимость. Сама яранга – это еще не совсем жилище; внутри покрытого шкурами или брезентом купола устанавливаются маленькие прямоугольные пологи, обтянутые оленьими шкурами, в которых чукчи, собственно, и живут. Только в этих пологах достаточно тепло, чтобы можно было снять с себя толстые меховые одежды, в самой же яранге температура ненамного выше, чем снаружи. Топлива для костра в тундре очень мало – это кусты по долинам рек, поэтому используют его не для обогрева, а только для приготовления пищи. Жилые пологи же отапливают жирниками – каменными лампами с жиром морских животных.
Примерно с октября по июнь на Чукотке лежит снег, зимой температура нередко опускается до минус 30, а ветра достигают штормовой силы. Единственное место, где можно согреться, – меховой полог размером с туристическую палатку. Трудно представить себе народ, существовавший в более суровых условиях. Чукчи жили плохо, часто умирали, не дожив до старости, и не особенно ценили свою жизнь. Известный исследователь Чукотки Владимир Богораз писал об их склонности к самоубийству: чукчи могли свести счеты с жизнью от обиды, стыда или печали и даже из-за выговора начальника. Оборотной стороной этой особенности характера были их легкомыслие и отвага на охоте и в бою. Чукчи столетиями наводили ужас на соседей и оказались одним из немногих дальневосточных народов, сумевших дать достойный отпор российским завоевателям. Несколько десятилетий они отстаивали свою независимость, неоднократно побеждали русских в сражениях и в итоге вошли в состав Российской империи на гораздо более мягких условиях, чем остальные.
Чукотка до сих пор остается в значительной степени аборигенным районом, в то время как на Камчатке представителей коренных народов осталось совсем мало. Когда мы шли вдоль побережья на «Эмме», Чукотка прежде всего поразила меня своей густонаселенностью: то тут, то там встречались поселки, в то время как на Камчатке ближайшее прибрежное поселение на север от Петропавловска находится почти в 500 километрах, а на юг до самого мыса Лопатка вообще нет никаких населенных пунктов.
Кроме Ивана Васильевича, на кордоне жил его сын Леша с супругой Машей и дочкой Полиной. В середине ХХ века советские коллективизаторы заставили чукчей и эскимосов брать русские имена, а их собственные имена превратились в фамилии. Теперь всех этих коренных жителей зовут Сашами, Пашами и даже Елисеями, зато некоторые фамилии выговорить может только тренированный работник отдела кадров.