Пробы от Александры и даже от больного Кирилла удалось собрать довольно быстро, а вот Витас оказался проблемой. Он тоже с любопытством выставлял голову из воды, но расстояние до понтона всякий раз оказывалось чуть-чуть больше, чем нужно. В конце концов, устав от однообразных маневров, Витас вернулся к дальней стене и застыл там в позе бревна. Тут-то и удалось к нему подобраться, нацепив губку на длинную раздвижную штангу, которой едва хватило, чтобы дотянуться до его спины.
Во втором и третьем вольерах косатки были постарше и вели себя более уверенно. Тут уже возникли другие сложности – во-первых, более активные отпихивали от понтона более робких, не давая до них дотронуться, а во-вторых, различить четырех активно толкущихся на месте подростков оказалось значительно труднее, чем трех стеснительных детенышей. В итоге пробы решили обозначать просто номерами, а принадлежность к той или иной особи пришлось восстанавливать позже по фотографиям.
Несколько часов спустя пробы были наконец собраны, время шло к обеду, и мы отправились к машине есть бутерброды и пить чай из термоса. Там мы поделились впечатлениями с Ольгой Шпак и Ольгой Руссковой, которые все это время пытались сосчитать белушат и прикинуть, сколько животных какого возраста содержится в каждом вольере. Но даже простой подсчет по головам оказался задачей неразрешимой: детеныши постоянно ныряли и выныривали, и сосчитать их не удавалось даже приблизительно. Немного посовещавшись, они решили попробовать еще раз во время кормежки – тогда, возможно, белушата будут все вместе дружно торчать из воды и позволят наконец посчитать себя.
С косатками тоже оставалась одна важная нерешенная задача – прочитать чипы. Отловщики утверждали, что каждое животное маркировано вживленным под кожу чипом, подобным тем, которые вводят для идентификации домашним кошкам и собакам. Сам чип очень маленький, чуть больше рисового зерна, батарейки в нем нет, и информацию он передает, только возбуждаясь от электромагнитного поля чип-сканера, если поднести тот достаточно близко. В нашей команде был ветеринар из Владивостока, и, пока Сиренко брал пробы, тот размахивал сканером у него над головой, но безуспешно – по словам отловщиков, чипы находились в районе спинного плавника, а косатки высовывали из воды только головы.
Отловщики поначалу только посмеивались над нами, но после разъяснительной беседы с фээсбэшниками согласились помочь – для этого они предложили ветеринару попробовать еще раз во время кормежки. Всех остальных они просили не заходить больше в вольеры, чтобы дать животным успокоиться. В итоге мы снова бессмысленно столпились у калитки, ведущей на пирс. По какой-то причине Лисицын считал, что, пока косатки будут успокаиваться и обедать, все мы должны торчать там несколько часов на морозе, вместо того чтобы, например, спокойно поспать в машине. К счастью, во льду, покрывавшем акваторию между нами и косаточьими вольерами, была небольшая полынья, и я спустила в нее гидрофон, что несколько скрасило мне дальнейшее ожидание. Сначала было слышно только вопли белух (я содрогнулась, представив себе, что косаткам приходится слушать эту какофонию изо дня в день, днем и ночью, и нет от нее никакого спасения). Косаточьи крики лишь изредка, словно бы нехотя, прорезались сквозь этот гам. Я дала послушать подводные звуки десятку мерзнущих рядом коллег и даже, кажется, кому-то из отловщиков и собиралась уже вытаскивать гидрофон, как вдруг косатки закричали – громко, часто, одна за другой. Минуту спустя выяснилась причина этого неожиданного возбуждения – от разделочных домиков шли люди с ведрами рыбы. В радостном предвкушении косатки устроили целый концерт, что несколько (хотя и не до конца) искупило тупое торчание на холодном ветру.
В итоге считать чип удалось только у одной косатки, но по крайней мере пограничники убедились, что они у животных есть. Ветеринару нужно было вечером возвращаться во Владивосток, а нам еще предстояло на следующий день провести наблюдения, чтобы оценить состояние косаток, степень их привязанности к человеку и возможность выпуска в природу.
Между тем две Ольги-белушатницы (Шпак и Русскова) во время кормежки смогли-таки посчитать белух. Их действительно оказалось 87, так что, кроме трех малышей, исчезнувших («сбежавших») в декабре, потерь больше не было. Несколько детенышей и впрямь оказались сеголетками, но все они на данный момент выглядели здоровыми и упитанными.
На следующее утро в «китовой тюрьме» нас встречают уже рутинно, без драматизма. Прибывшие с нами две машины спецназовцев оказались достаточно убедительным аргументом для смотрителей «китовой тюрьмы», чтобы нам разрешили делать все, что захотим. Мы делим вольеры – Сергей Рязанов берет на себя первый, с тремя младшими детенышами, Таня Ивкович – второй, а я – третий, дальний от пирса. Здесь сидят четыре подростка: две большие четырех-пятилетние самки Зоя и Зина, самец Тихон возрастом чуть помладше и самая маленькая самочка Гайка. Первые полчаса я просто смотрю на них, стараясь запомнить внешние признаки – форму плавников, седловидных и заглазничных пятен, облезающих пятен кожи и разводов на подбородке – так, чтобы узнавать каждую косатку в любом ракурсе, голову ли она показывает или спину. Потом начинаю отмечать особенности поведения каждого подростка. Самые активные в этой четверке – Зоя и Зина. Они постоянно в движении, носятся по вольеру, как игривые щенки. Места тут немного – пара взмахов хвостом, и ты уже у другой стенки, так что им приходится постоянно разворачиваться и лавировать между телами сородичей. Гайка – чуть более робкая, чем старшие самки, но тоже участвует в их играх. Тихон несколько менее активный, он периодически зависает у стенки вольера так же, как это постоянно делают Кирилл, Александра и Витас.
Мой гидрофон болтается под водой, просунутый между понтоном и сеткой так, чтобы оказаться снаружи вольера. Косатки, за которыми я наблюдаю, выглядят здоровыми и бодрыми, не считая нескольких пятен омертвевшей кожи на спине и плавниках. Они много времени проводят под водой, а это хороший признак, позволяющий надеяться на то, что они пока еще не слишком привыкли к человеку. Самым человекоориентированным из них кажется Тихон – когда в вольер пришел кто-то из персонала, чтобы проследить, чем я там занимаюсь, Тихон подплыл к нему и стал подставлять голову для почесывания. Девчонки при этом продолжали свои буйные игры и лишь время от времени подходили проверить, нет ли у служителя рыбки в кармане.
Прошло два часа, и пора сворачиваться. Мы с Таней и Сергеем выходим наружу, в яркий, солнечный морозный день. Нас ждет долгая бумажная волокита и потом дорога домой, а косатки останутся в тесных холодных вольерах за тысячи километров от родных мест и своих семей.
По возвращении я сразу засела за описание результатов экспертизы, а моя бывшая аспирантка Катя Борисова, которая заведует у нас в проекте генетикой косаток, взялась за пробы. Пограничники просили сделать все как можно быстрее, и Катя превзошла себя, за неделю выделив ДНК, поставив ПЦР и отсеквенировав нужный нам регион. Выяснилось, что у всех косаток, кроме Тихона, один и тот же гаплотип (последовательность нуклеотидов), характерный для плотоядных косаток в разных районах, – он встречается и в Охотском море, и в Авачинском заливе, и даже на Алеутских островах. А вот у Тихона оказался редкий гаплотип, который Катя находила раньше лишь у нескольких плотоядных косаток из западной части Охотского моря. Но в части популяционной принадлежности результат был однозначным – все 11 косаток относились к плотоядным.
После этой поездки все мы были озабочены здоровьем Кирилла, и развязка не заставила себя ждать. В феврале отловщики заявили, что Кирилл «сбежал». Они даже убеждали журналистов, что нашли в сетке дыру, которую, по их мнению, прорезали зоозащитники (кстати, на протяжении всей этой истории меня неизменно удивляло, почему ни у кого из зоозащитников не хватило пороху сделать что-то подобное на самом деле).
Тем временем на пике общественного резонанса после нашей поездки в Среднюю Гринпис объявил сбор средств на спасение косаток от замерзания, предложив своим сторонникам скинуться на покупку тепловых пушек. С самого начала было понятно, что владельцы базы даже близко не подпустят активистов с тепловыми пушками к вольерам, но кого волнуют такие подробности! В середине марта, когда в Приморье потеплело и пушки были уже не нужны, Гринпис радостно рапортовал, что необходимые средства наконец собраны, но, поскольку разрешения на установку в Средней получить так и не удалось, тепловые пушки и все остальное оборудование переданы Лоре Белоиван в реабилитационный центр «Тюлень». «Мы изначально знали, что идем на риск и нас могут просто не пустить на территорию базы. Радует одно, оборудование в любом случае будет помогать животным, которым нужна реабилитация», – писал Гринпис в своих соцсетях. На самом деле тюленятам тепловые пушки ни к чему, так как рождаются они весной, когда сильных морозов уже нет, так что из всего оборудования Лоре пригодился только генератор.
Между тем коалиция «Свободу косаткам и белухам», в которую к тому времени объединились «Эковахта Сахалина», «Бумеранг», «Друзья океана», центр «Дельфа», Софья Беляева и представитель движения «Спасем дельфинов» Оксана Федорова, искала новые пути давления на чиновников и раскрутки этой истории. Благодаря снятым в «китовой тюрьме» фотографиям и видео в ведущих западных СМИ вышли публикации по этой проблеме, после чего коалиция с помощью зарубежных коллег убедила Памелу Андерсон и Жана-Мишеля Кусто (сына знаменитого исследователя Жака-Ива Кусто, которого россияне лучше всего знают по сериалу «Подводная одиссея команды Кусто») направить письма президенту Путину. В то же время группа российских знаменитостей во главе с Иваном Затевахиным проводила аналогичную кампанию через Русское географическое общество. В результате 20 февраля президент утвердил пакет поручений по вопросам охраны и использования морских млекопитающих, вторым пунктом в котором значилось требование до 1 марта «определить дальнейшую судьбу китообразных, содержащихся в бухте Средняя Приморского края». Это стало переломным моментом, поскольку все, включая госорганы и СМИ, восприняли это как решение о выпуске.