отворцами. Они совершают набеги на колонии обычных муравьев, крадут там яйца, доставляют в собственные муравейники, и, после того как они выводятся, украденные рабы становятся рабочими в большей империи. Им даже не снится, что они когда-то были украдены. Если хотите знать мое мнение, мистер Юинг, Господь Иегова создал этих муравьев как модель. – Взгляд мистера Уэгстаффа был отягощен древним будущим. – Имеющие очи да увидят».
Люди неустойчивого характера меня нервируют, а мистер Уэгстафф оказался именно таким. Я принес ему свои извинения и отправился в следующий свой «порт захода», а именно в школу. Здесь юные назареяне обоих цветов кожи изучают Писание, арифметику и основы прочих предметов. Миссис Дербишир учит мальчиков, а миссис Хоррокс – девочек. После полудня белым детям полагаются три часа дополнительных занятий по учебному плану, согласному с их положением (хотя Дэниел Уэгстафф никак, похоже, не поддается на уловки своих преподавателей), в то время как их темнокожие приятели присоединяются к своим родителям и работают в поле вплоть до ежедневной вечери.
В мою честь было устроено небольшое представление. Десять девочек, пять белых и пять черных, прочитали каждая по одной из десяти заповедей. Потом меня потчевали пением: исполнялась песня «О, как же дома ты возлюблен!» под аккомпанемент миссис Хоррокс на пианино, явно знававшем лучшие времена. Потом девочкам предоставили возможность задавать посетителю вопросы, однако руки поднимали только белые. «Сэр, вы знакомы с Джорджем Вашингтоном?» – «К сожалению, нет». – «Сколько лошадей запрягаете вы в свою карету?» – «Мой тесть запрягает четырех, но я предпочитаю обходиться одной». Самая маленькая девочка спросила у меня: «Бывает ли у муравьев головная боль?» (Если бы ее одноклассницы не довели ее своим хихиканьем до слез, я мог бы до сих пор так и стоять там, размышляя над ее вопросом.) Я сказал ученицам, чтобы они жили в согласии и слушались старших, потом вышел. Миссис Хоррокс сказала мне, что когда-то отбывающим дарили гирлянды из плумерии, но старейшины полагают гирлянды безнравственными. «Если сегодня разрешить гирлянды, то завтра начнутся танцы. Если завтра начнутся танцы…» Она содрогнулась.
Очень жаль.
К полудню матросы загрузили товары из Назарета в трюмы, и «Пророчицу» стали верповать из залива против неблагоприятного ветра. Мы с Генри удалились в кают-компанию, укрываясь от брызг и проклятий. Мой друг сочиняет эпическую поэму в байроновских стансах под названием «Доподлинная история Аутуа, последнего из мориори» и отрывает меня от дневника, спрашивая, что с чем лучше рифмуется: «Кровь рекой», «На убой» или «Прочь, покой!».
Я вспоминаю о тех преступлениях, которые мистер Мелвилл вменяет в вину тихоокеанским миссионерам в недавнем своем отчете о событиях в долине Тайпи{202}. Может, так же, как среди коков, врачей, нотариусов, церковников, капитанов и королей, среди евангелистов тоже встречаются и хорошие, и плохие? Возможно, индейцы островов Общества и Чатема были бы куда счастливее, если бы остались «неоткрытыми», но говорить так – все равно что пытаться докричаться до луны. Разве не следует нам рукоплескать усилиям мистера Хоррокса и его собратьев, направленным на то, чтобы помочь индейцам взбираться по «лестнице Цивилизации»? Разве в этом восхождении – не единственное спасение для них?
Я не знаю ответа и не знаю, откуда являлась ко мне уверенность в молодые годы.
Во время ночи, проведенной нами в пасторате Хорроксов, какой-то взломщик забрался в мой гроб и, не сумев найти ключ от моего сундука (я ношу его на шее), попытался взломать замок. Если бы негодяю это удалось, то теперь все дела и документы мистера Басби стали бы кормом для морских коньков. Как бы я хотел, чтобы наш капитан был слеплен из того же теста, что и достойный доверия капитан Биль! Я не осмелился сдать свои ценности под опеку капитана Молинё, и Генри предостерег меня, чтобы я «не ворошил осиное гнездо», сообщая мистеру Бурхааву о попытке кражи, иначе расследование подстрекнет каждого вора на борту попытать счастья, как только я отвернусь. Полагаю, он прав.
Понедельник, 16 декабря
Сегодня в полдень солнце светило совершенно отвесно, и развязалась вся эта вздорная чепуха, известная как «пересечение линии», когда «девственниц» (тех членов команды, которые впервые пересекают экватор) подвергают разным издевкам и окунаниям, уместным на взгляд тех морских волков, что проводят такие церемонии. Здравомыслящий капитан Биль не тратил на это время, когда мы плыли в Австралию, но моряки на «Пророчице» не желали отказываться от потехи. (Я считал, что все понятия о «веселье» преданы мистером Бурхаавом анафеме, пока не увидел, с какими жестокостями сопряжены эти «развлечения».) Финбар предупредил нас, что двумя «девственницами» будут Рафаэль и Бентнейл. Последний плавал уже два года, но только на рейсах Сидней – Кейптаун.
Во время полувахты матросы растянули на полубаке навес и собрались вокруг кабестана, где «царь Нептун» (Покок в нелепом балахоне и парике из швабры) вершил свой суд. Девственниц привязали к кат-балкам, как двух святых Себастьянов. «Костоправ и мистер Щелкопер! – возопил Покок, увидев нас с Генри. – Вы что, пришли спасти наших девственных сестер от моего шелудивого дракона?» Покок непристойно отплясывал со свайкой в руке, а все прочие с похотливым смехом хлопали в ладоши. Генри, усмехнувшись, заметил, что лично он предпочитает девственниц без бород. Ответный выпад Покока насчет девичьих бород слишком неприличен, чтобы можно было доверить его бумаге.
Его ракушками обросшее Величество снова повернулся к своим жертвам. «Бентнейл из Кейптауна, и ты, Подонок из Города Осужденных, готовы ли вы вступить в Орден сыновей Нептуна?» Рафаэль, чей мальчишеский дух воскрес из-за гротескных ужимок, живо ответил: «Да, ваша милость!» Бентнейл угрюмо кивнул. Нептун прорычал: «Не-е-е-е-е-ет! Не прежде чем мы сбреем эту д – ую чешую с ваших болотных морд! Принесите мне крем для бритья!» Торгни поспешил к узникам с ведром дегтя и кистью вымазал им лица. Затем появился Гернси, одетый как царица Амфитрита, и принялся удалять деготь лезвием. Уроженец Кейптауна изрыгал проклятия, которые вызывали много веселья и немало «ошибок» в скольжении лезвия. Рафаэлю достало здравого смысла вынести свое испытание молча. «Лучше, лучше», – ворчал Нептун, а потом заорал: «Завязать им обоим глаза и провести Молодого Подонка в зал судебного заседания!»
Этот «зал» был бочкой с соленой водой, в которую Рафаэля сунули головой вперед, а все вокруг стали хором считать до двадцати, после чего Нептун приказал своим «придворным»: «Выудите моего нового гражданина!» С глаз его сняли повязку, и паренек привалился к фальшборту, чтобы оправиться после перенесенных издевок.
Бентнейл, будучи куда менее покладистым, все время вопил: «Пустите меня, вы, с – и дети!» Царь Нептун в ужасе выкатил глаза. «Парни, эта вонючая пасть требует сорока, самое меньшее, в морской водичке, вот лопни мои глаза!» Сосчитав до сорока, африканера вытащили, и тот лающим голосом заорал: «Я всех вас поубиваю, всех до последнего, вы, козлы! Клянусь, я…» Ко всеобщему веселью, его погрузили в воду еще на сорок секунд. Когда Нептун объявил, что его приговор исполнен, тот уже был способен лишь задыхаться и слабо рыгать. Тогда мистер Бурхаав положил конец проказам, и новоиспеченные сыновья Нептуна стали отмывать свои лица с помощью пакли и бруска туалетного мыла.
За обедом Финбар все еще посмеивался. Что до меня, то жестокость никогда не заставляла меня улыбаться.
Среда, 18 декабря
На море – чешуйчатая рябь, почти безветрие, терм. по-прежнему показывает около 90°[71]. Матросы вымыли свои гамаки и развесили их для просушки. С каждым днем головные боли у меня начинаются все раньше, и Генри еще раз увеличил мне дозу вермицида. Я молюсь, чтобы его запасы не иссякли, пока мы не бросим якорь у Гавайев, ибо ничем не смягчаемая боль расколет мне череп вдребезги. В остальное время мой доктор занят множественными случаями рожистого воспаления и летнего поноса на «Пророчице».
Нынешнюю мою послеполуденную прерывистую дремоту оборвал какой-то гвалт и гомон, так что я поднялся на палубу и увидел там молодую акулу, которую поймали на крючок и подняли на борт. Она довольно долго билась в своей собственной рубиновой крови, пока Гернси не объявил, что она сдохла полностью и окончательно. Пасть ее и глаза напомнили мне мать Тильды. Финбар разделал ее тушу на палубе и не смог совсем уж испортить свежее угощение в своем камбузе (похоже на жесткую молодую треску). Самые суеверные из моряков отвергли это блюдо по причине того, что акулы, как известно, едят людей, а следовательно, есть акулье мясо – это, косвенным образом, каннибализм. Мистер Сайкс с выгодой провел послеполуденное время, изготовляя наждак из шкуры этой огромной рыбы.
Пятница, 20 декабря
Возможно ли, чтобы тараканы откармливались на мне, пока я сплю? Сегодня утром один из них разбудил меня тем, что прополз по моему лицу и попытался что-то выковырять и съесть у меня из ноздри. Честное слово, длиной он был в шесть дюймов! Мной овладело неистовое желание убить этого гигантского жука, но в моей тесной и сумрачной каюте все преимущества были на его стороне. Я пожаловался Финбару, и тот потребовал у меня доллар за специально обученную «тараканью крысу». Позже он, несомненно, захочет продать мне «крысиную кошку», чтобы извести тараканью крысу, потом мне потребуется кошачья собака, и кто знает, чем все это закончится?
Суббота, 22 декабря
Жара, такая жара, что я весь таю, чешусь и покрываюсь волдырями. Сегодня утром я проснулся от причитаний падших ангелов. Я слушал их в своем гробу, меж тем как мгновения развертывались в минуты, гадая, какое новое коварство замыслил мой Червь, пока сверху не раздался громовой вопль: «Вон фонтан!» Я открыл иллюминатор, но час был слишком ранним, чтобы можно было видеть отчетливо, так что, превозмогая слабость, заставил себя подняться по трапу. «Вон там, сэр, вон там!» – повторял Рафаэль, одной рукой поддерживая меня за талию, а другой куда-то указывая. Я крепко ухватился за поручень, ибо ноги теперь плохо меня держат. Паренек продолжал показывать. «Вон там! Как они чудесны, а, сэр?» В сумеречном свете я различил взлетающую пену, всего в тридцати футах справа от носа судна. «В стае шесть!» – крикнул сверху Аутуа. Я услышал китовое дыхание, а потом почувствовал, как нас окатывают пенные капли! Я не мог не согласиться с парнем: киты действительно являли собой величественное зрелище. Один из них вздыбился над водой, упал и ушел под волны. На фоне розовеющего востока виднелись силуэты их хвостовых плавников. «Какая жалость, что мы не на китобое, доложу я вам, – заметил Ньюфай. – В одном взрослом, должно, сотня бочек спермацету!» – «Нашел о чем жалеть! – фыркнул Покок. – Ходил я было на китобое, так там кэп был такая черная мразь, какой вы в жизни не видывали! После тех трех лет „Пророчица“ для меня – прогулочная лодочка!»