Наставлял ему рога? Так вы сказали?
Да. Смотрителя Ли следует рассматривать неотрывно от его жены. Миссис Ли продала свою квоту на рождение сына в самом начале их брака, сделала хитроумные вложения и использовала своего мужа в качестве долларового вымени. Согласно сплетне, ходившей среди его пособников, большую часть жалованья нашего Смотрителя она тратила на лицеправов, на пластические преобразования. В итоге, в свои семьдесят с лишним она могла сойти за тридцатилетнюю. Время от времени миссис Ли наведывалась на обеденный этаж устроить смотр самым свежим мужчинам-Пособникам. Вероятно, у нее было какое-то влияние в иерархии Папы Сона. Я слышала от Юны-939, что любой, кто пренебрег бы ее заигрываниями, мог ожидать назначения в самую мрачную тьмутаракань, в унылейшую Маньчжурию. А тот, кто не обманет ее ожиданий, мог рассчитывать на перевод в более престижную ресторацию.
Но почему она не использовала своего влияния, чтобы продвинуть супруга?
Я не знаю внутренних тонкостей их брака, Архивист. Вам придется задать этот вопрос самой миссис Ли.
Но почему Смотритель Ли терпел это… бесконечное унижение?
Во-первых, его жена источала очарование на корпоративных вечеринках, возмещая отсутствие такового у Смотрителя. Во-вторых, никто из членов правления никогда не разводился. В-третьих, ему не оставалось ничего другого.
Не согласитесь ли вы, что дурная слава Юны-939 должна была жесточайшим образом угрожать «безупречной репутации» Смотрителя?
Безусловно. Прислуга обеденного зала, ведущая себя как чистокровная, означает неприятности; неприятности означают вину; вина требует козла отпущения. Когда Смотритель Ли заметил отклонения Юны от Катехизиса, он решил обойтись без такого приема, как лишение звездочки, и потребовал от корпоративного медика обследовать ее на предмет переориентации. Эта тактическая ошибка объясняет тусклую карьеру Смотрителя. Юна-939 изобразила полное соответствие своему геному, и навещавший ее медик дал ей благоприятный отзыв. Он всего лишь предписал добавлять ей в Мыло по пять миллиграммов амнезидов. Поэтому Смотритель Ли не мог наложить на Юну дисциплинарного взыскания без того, чтобы это не вызвало критики со стороны старшего корпоративного медика.
Когда Юна-939 впервые попыталась заставить вас соучаствовать в ее преступлениях?
Думаю, впервые это было, когда она объясняла мне вновь найденное слово, «тайна». Мысль о владении информацией, которой никто другой, даже Папа Сон, не владеет, была выше моего понимания, так что, когда мы улеглись на свои койки, моя сестра по кассе обещала показать мне то, чего не могла объяснить.
В следующий раз я пробудилась не от желтого сигнала подъема, но из-за того, что меня в почти полной темноте расталкивала Юна. Наши сестры были погружены в сон, они лежали совершенно неподвижно, если не считать едва заметных спазмов. Юна, словно Смотритель, приказала мне следовать за ней. Я противилась, мне было страшно. Она велела мне не бояться – мол, она хочет показать мне, что значит тайна, – и повела меня в купол. Непривычная тишина, царившая в нем, испугала меня еще больше: любимые красные и желтые цвета в комендантский час были жуткими, серыми и коричневыми. Постамент Папы Сона выглядел совершенно безжизненным. Из кабинета Смотрителя Ли сквозь приоткрытую дверь просачивалась тонкая полоска света. Юна толчком распахнула ее, и вот тогда-то я узнала, что каждая тайна заключает в себе ужас ее раскрытия.
Наш Смотритель сидел за столом, грузно уронив на него голову. Слюна, стекая по подбородку, склеивала его с выключенным сони, веки подрагивали, а в глотке метался булькающий звук. Каждую десятую ночь, сказала мне Юна, он имеет обыкновение принимать Мыло и спать ночь напролет, до самого желтого подъема. Мыло, сказала Юна, воздействует на чистокровных как наркотик, и в доказательство этого моя сестра пнула безответное тело смотрителя. Ужас, испытанный мной при таком кощунстве, Юна нашла всего лишь забавным.
– Делай с ним все, что пожелаешь, – так, помнится, она мне сказала. – Он прожил среди фабриканток так долго, что стал почти таким же, как мы.
Потом она сказала, что покажет мне еще большую тайну. Юна выдвинула ящик стола Ли, извлекла оттуда крошечный серебристый ключ и повела меня в северный квартал купола. Между лифтом и самым северным гигиенером она велела мне обследовать стену. Я ничего не увидела.
– Смотри снова, – настаивала она, – смотри как следует.
На этот раз я заметила пятнышко и крохотную щелку. Пятнышко оказалось замочной скважиной. Юна дала мне ключ, я его вставила, и щелка превратилась в четырехугольник: перед нами распахнулась дверь. Пыльная тьма не давала никакого намека на то, что в ней кроется. Юна взяла меня за руку; я колебалась. Если хождение по обеденному этажу во время комчаса не было проступком, влекущим за собой лишение звездочки, то вхождение в незнакомые двери таковым, разумеется, являлось. Но воля моей сестры была сильнее моей. Я трижды сделала в воздухе знак доллара, затем Юна потянула меня внутрь, закрыла за нами дверь и шепнула:
– Теперь, дорогая сестра Сонми, ты внутри тайны.
В темноте скользнуло белое лезвие: чудесный движущийся нож, который придавал форму душной пустоте. Я различила узкую кладовку, забитую стульями, пластиковыми растениями, куртками, веерами, шляпами, выгоревшим солнцем, множеством зонтов; увидела лицо Юны, свои руки. Сердце мое часто билось.
– Что это за нож? – спросила я.
– Всего лишь свет, фонарь, – ответила Юна.
Я спросила:
– А что, свет живой?
Юна ответила:
– Свет и есть жизнь.
Какой-то клиент оставил фонарь на сиденье, объяснила она, но Юна не отдала его нашему Пособнику, а спрятала здесь. Это признание поразило меня сильнее всего.
Почему же?
Третье Положение Катехизиса учит нас, что обладать чем-либо, даже мыслями, означает для прислуг отрицание любви Папы Сона, выраженной в Его Инвестиции. Я подумала – соблюдает ли Юна-939 вообще Катехизис? Юна показала мне свои сокровища: то была коробка с непарными сережками, браслетами и бусами. Она водрузила себе на голову тиару с изумрудами, обвила мне шею нитью жемчужин, похожих на ягодки голубики. Я спросила у Юны, как она обнаружила эту потайную комнату.
– Это все любопытство, – ответила она.
Этого слова я не знала.
– Что такое любопытство? Фонарь или ключ?
– И то и другое.
А потом она показала мне самое замечательное из своих сокровищ.
– Здесь, – с благоговением сказала она, – показан мир снаружи – такой, какой он есть.
Это была книга, книга с картинками.
В наши дни таких немного.
В самом деле. Юна по ошибке приняла ее за поломанный сони, ведь картинки не двигались, потому-то, решила она, ее владелец от нее и отказался.
А что, Юна и читать умела, как чистокровная? Так же хорошо, как говорила?
Я задала ей тот же вопрос; она с горечью сказала, что нет. Но мы разглядывали картинки. На одной из них изображалась освещенная свечами зала, полная чистокровных, одетых в великолепные платья и мерцающие костюмы. Я была зачарована.
В той книге было много картинок. Вы должны представить себе, с каким священным ужасом смотрели мы на чумазую прислугу, ухаживающую за тремя уродливыми сестрами; на белую ведьму, осыпающую ее звездами и превращающую замарашку в даму, похожую на миссис Ли; на статного чистокровного, мечом прорубающего себе путь через лес; на семерых фабрикантов-недомерков, идущих вослед сияющей деве, с причудливыми ножами в руках; на дом, выстроенный из леденцов; на морского конька, расчесывающего волосы русалке. На замки, зеркала, драконов. Конечно, большинство из этих предметов мы тогда не могли идентифицировать. Не забывайте, я, будучи прислугой, не знала всех этих слов, как и большинство других, которые использую в этом свидетельстве.
Столь многие странности, увиденные в течение одного лишь комчаса, вскружили мне голову, отравили разум. Сестра посветила фонарем на ролекс и сказала, что мы должны вернуться в койки до сигнала подъема, но обещала взять меня внутрь своей тайны в следующий раз.
И сколько же было этих «следующих разов»?
Около десяти или пятнадцати. Когда Юна будила меня и приглашала в свою потайную комнату, я давала себе слово, что иду туда в последний раз. И всякий раз была очарована новыми чудесами. Ближе к зиме Юна-939 стала напоминать себя прежнюю, оживленную, только во время наших визитов в тайную комнату. Перелистывая свою книгу с картинками внешнего мира, она озвучивала сомнения, которые поколебали даже мою собственную любовь к Папе Сону и безграничную веру в корпократию.
В каком же виде выражались эти сомнения?
Как мог Папа Сон одновременно стоять на Своем Постаменте в Раздаточной Чёнмё-Плаза и прогуливаться по пляжам Экзальтации вместе с нашими сестрами, получившими Души? Почему фабриканты рождались в долг, но чистокровные нет? Кто решил, что Инвестиция Папы Сона должна искупаться двенадцать лет? Почему не одиннадцать? Не шесть? Не один?
И как же вы это воспринимали?
Я умоляла Юну прекратить ее кощунство. Я боялась, что ее отправят на переориентацию, боялась лишиться звездочек из-за неспособности донести на Юну Смотрителю Ли. Видите ли, сомневаться так, как она, значило обвинять Папу Сона в чудовищном обмане. Юна призналась мне в том, что она сделала как раз в ночь, когда чуть позже показала мне свою тайну. Она встала перед Его Постаментом и произнесла: «Лжец». Просто чтобы посмотреть, что вслед за этим случится.
– И ничего не случилось, – сказала Юна, – решительно ничего. Так что вот думаю: присутствует ли там вообще наш Логоман?
Я читала Катехизис усерднее, чем когда-либо; молила Папу Сона исцелить мою подругу. Все тщетно: ее отклонения не уменьшались, но с каждым днем становились все более вопиющими. Вскоре даже Смотрителю Ли следовало бы задуматься о решительных действиях. Вытирая столы, Юна открыто смотрела РекЛ. Наши сестры чувствовали, что она совершает проступки, и избегали ее. Юне было все равно. Однажды ночью она сказала мне, что хочет покинуть обеденный этаж и никогда туда не возвращаться. Сказала, что мне тоже надо уйти, поскольку чистокровные заставляют фабриканток работать в куполах, чтобы самим, не делясь, наслаждаться прекрасными местами, которые показывает ее книга, ее «сломанный сони».