Добрый день, окликнула меня К’рабельщица, когда увидела, как я, поднимая брызги, бегу вверх по течению.
Вовсе нет, крикнул я в ответ. Кэткин умирает! Мероним доста’чно горестно выслушала мой рассказ о рыбе-скорпионе, но извинилас’, не, у нее нет исцеляющей Смекалки, да и в любом случае, травные снадобья Уимоуэй и песнопения Лири – таково цели’льство Большого острова, и оно лучше всего помогает больным на Большом острове, ведь так, не?
Дерьмо собачье, сказал я.
Она грустно-грустно покачала головой.
Я стал хитр’умно продолжать: Кэткин зовет тебя тетей, она верит, шо ты ее родственница. И ты, ясный пламень, ведешь себя в нашем жилище, к’буто родственница. Это шо, еще одно притворство, шобы получше нас изучить? Еще одна часть твоей «неполной правды»?
Мероним вздрогнула. Нет, Закри, это совсем не притворство, не.
Тогда, решил я попытать удачи, у тебя наверняка есть особая Смекалка, к’торая поможет твоей родственнице.
Мероним постаралас’ вложить в свои слова как мож’ больш’ колкости. Поч’му бы тебе снова не покопаться в моих вещах и не украсть Смекалку Предвидящих самому?
Ей, она знала обо мне и с’ребристом яйце. Притворялас’, шо не знает, но знала. Отпираться не было смысла, вот я и не стал. Моя сестрейка умирает, а мы стоим здесь и ругаемся.
Мимо нас, казалос’, протекло оч’ много речной и дождевой воды. Наконец Мероним сказала, шо пойдет-посмотрит Кэткин, но яд рыбы-скорпиона, он действует быстро-яро, и она, вероятно, не сможет ничего сделать, шоб спасти мою маленькую сестрейку, и будет лучше, если я пойму это теперь. Я ничего не сказал, просто быстро-резко повел ее вниз, к жилищу Мунро. Когда Предвидящая вошла, Уимоуэй объяснила ей, шо она сделала, а вот бородатый Лири пробубнил: У-у-у… сюда подбирается дьяволица… она все ближе… у-у-у, я чую ее своим особым чутьем…
Кэткин теперь была без сознания, ей, она лежала жестко-неподвижно, шо икона, и то’ко слабеющее дыхание слегка скреблос’ у нее в горле. Горестное лицо Мероним г’ворило то’ко одно: Не, она уже слишком далеко, я ничего не могу сделать, и она прощально поцеловала мою сестрейку в лоб, затем печально вышла под дождь. Э, вот и вся она, Предвидящая, прокаркал Лири, их Смекалка может двигать магические К’рабли из стали, но то’ко Святые Песнопения Ангела Лаз’руса могут привлечь ’братно душу этой девочки с б’лот отчаянья между жизнью и смертью. Ей, эт’ я чу’с’вовал себя повергнутым в отчаяние, сестрейка моя умирала, б’рабанил дождь, но все тот же голос не умолкал у меня в ухе. Мероним.
Я не понимал, зачем это делаю, но последовал за ней наружу. Укрывшис’ в дверном проеме гончарной мастерской Мунро, она неподвижно смотрела на розги дождя. У меня нет никаких прав просить тебя об одолжении, я не был хорошим хозяином, не, я был прост’ никуда не годным… У меня иссякли слова.
Предвидящая не шелохнулас’ и не вз’лянула на меня, не. В жизни твоего племени существует естест’ный порядок. Кэткин все равно наступила бы на рыбу-скорпиона, хоть была бы я здесь, хоть нет.
Птицы дождя выдавали свою хлипко-хлюпающую песню. Я всего-то недалекий коз’пас, но считаю, шо одним своим присутствием здесь ты подрываешь этот естест’ный порядок. Я считаю, шо ты убиваешь Кэткин своим бездействием. И думаю, шо если бы твой собственный сын, Анафи, лежал там и яд рыбы-скорпиона расплавлял ему сердце и легкие, ей, этот естест’ный порядок не был бы для тебя так важен, так?
Она не ответила, но я знал, шо она слушает.
Поч’му жизнь Предвидящего ценнее жизни человека из Долин?
Она утратила свое спокойствие. Я здесь не для того, шоб разыгрывать из себя леди Сонми и всякий раз, когда случится шо-ни’удь плохое, щелкать пальцами и все исправлять! Я всего лишь человек, Закри, как ты, как всякий другой!
Я пообещал: Этого не будет всякий раз, как случится шо-ни’удь плохое, то’ко сейчас, и все.
В глазах у нее были слезы. Это не то обещание, к’торое ты можешь выполнить аль нарушить.
Неожиданно я ’бнаружил, шо рассказываю ей всю до последней капли правду о п’реправе у Слуши, ей, все подряд. Как я привел Конов, шоб они убили Па и поработили Адама, и никогда в этом никому не признавался вплоть до этого самого такта. Я не знал, поч’му я изливаю п’ред своим врагом эту запечатанную тайну, не знал, пока не добрался до самого конца, ’гда понял, в чем смысл этого рассказа, и ей тож’ сказал об этом. То, шо я сейчас открыл тебе о себе и своей душе, – это мне как нож у горла и кляп во рту. Ты можешь рассказать Старушке Молве то, шо я рассказал тебе, и погубить меня, ’гда т’е будет угодно. Она поверит тебе и правильно сделает, пот’му шо здесь шо ни слово, то правда, и люди т’е поверят, пот’му шо чу’с’вуют камни у меня в душе. А теперь, если у тебя есть какая-ни’удь Смекалка, ей, хоть шо-ни’удь, шо может сейчас помочь Кэткин, дай это мне, скажи мне это, сделай. Никто никогда, никогда не узнает, не, клянус’ т’е, то’к’ ты да я.
Мероним сжала голову руками, к’буто она раскалывалас’ от горя и боли, и пробормотала сама себе шо-то вроде: Если мой през’дент когда-ни’удь узнает, то весь мой факультет будет расформирован, ей, временами она использовала целые кучи-стада слов, к’торых я не знал. Из какого-то пузырька без крышки, шо был у нее в сумке, она достала крошечный, размером с муравьиное яйцо, бирюзовый камешек и велела мне украдкой положить его в рот Кэткин, так ловко, шоб никто не видел, не, шоб никому даж’ не показалос’, шо он видел. И во имя Сонми, предупредила меня Мероним, если Кэткин выживет, а я этого не обещаю, обяза’льно добейся, шоб за ее исцеление все превозносили травницу, а не этого колдуна, змея-подлизу из Хило, ей?
Ну вот, взял я это бирюзовое снадобье и побла’одарил ее, один то’ко раз. Мероним сказала: Ни словом не поминай этого, ни сейчас, ни впредь, пока я жива, и это обещание я выполнил от и до. Я бросил его в рот своей дорогой сестрейки, когда менял влажную губку у нее на голове, как велела мне Мероним, так шо никто ничего не увидел. И шо же случилось?
Через три дня Кэткин вернулас’ на занятия в школьную, ей.
Три дня! В общем, я п’рестал искать доказа’льства того, шо Предвидящая шпионит за нами, шоб нас поработить. Лири из Хило каркал всем суркам здесь и там, и жабам на дорогах, и всему большому миру, шо нет целителя более великого, чем он, даж’ среди Предвидящих, однако большинство людей полагали, шо этого добилас’ Уимоуэй, ей, а вовсе не он.
Однажды, примерно через луну после болезни Кэткин, мы ели на ужин кроликов с обжаренным таро, как вдруг Мероним сказала то, шо всех поразило. До возвращения К’рабля она намеревается взойти на Мауна-Кеа, сказанула она, шоб увидеть то, шо увидит. Первой заг’ворила Ма, уже встревоженная. Зачем, сестрея Мероним? Вверху на Мауна-Кеа нет ничего, кроме бесконечной зимы и огромной груды скал.
Ма, вишь, не сказала того, о чем мы все думали, пот’му шо не хотела выглядеть варваркой-дикаркой, но вот Сусси ничего утаивать не стала. Тетя Меро, если ты туда поднимешься, Старый Джорджи зам’розит тебя и выкопает душу своей злобной-гадкой ложкой и сожрет ее, так шо ты никогда даж’ и не родишься заново, а твое тело превратится в зам’роженный валун. Тебе надо оставаться здесь, в Долинах, где безопасно.
Мероним ничуть не подтрунивала над Сусси, она лишь сказала, шо у Предвидящих есть такая Смекалка, к’торая заставит Старого Джорджи держаться подальше. Восхождение на Мауна-Кеа было необходимо для составления карты Наветренной стороны острова, объяснила она, да и по-любому жители Долин нуждалис’ в более точных сведениях о п’редвижениях Конов через Подветренную сторону и Ваймеа. Ну, было время, когда такие слова возбудили бы во мне подозрения, но теперь я об этом не думал, не, однако оч’ встревожился за нашу гостью. Ладно, когда эта новость вывалилас’ наружу, то молва трудилас’ без устали неско’ко дней подряд. К’рабельщица восходит на Мауна-Кеа! То и дело к нам заходили люди, предостерегая Мероним, шоб не ходила туда, не совала свой нос за ограду Ста-Джо, иначе она никогда оттуда не вернется. Даж’ Нейпс посетил нас и сказал, шо взойти на Мауна-Кеа в предании – это одно, а для того, шоб сделать это по-настоящему, надо прост’ хряпнуться-рехнуться. Аббатисса сказала, шо Мероним может сама решать, куда ей идти, но она бы ей не советовала: некому будет сопроводить Мероним наверх, прост’ вершина эта слишком уж неизвестна-опасна, три дня вверх да три дня вниз, и шо там встретится по пути, известно то’ко динго, да Конам, да Сонми, и в’обще, приготовления к обмену в Хонокаа потребуют всех рабочих рук в каждом жилище.
Вот тогда-то я всех и удивил, ей, и себя самого тож’, заявив, шо с ней пойду я. Меня не держали за самого бесстрашного бычка в хлеву. Так поч’му же я так поступил? Все просто. Первое, я был обязан Мероним спасением Кэткин. Второе, моя душа уже была наполовину отяг’щена камнями, ей, ясный пламень, мне не суждено было нового рождения, так шо мне было терять? Уж лучше пусть Старый Джорджи съест мою душу, чем чью-ни’удь еще, кто иначе родился бы снова, так? Это не храбрость, это просто здравый смысл. Ма была недовольна, в Долинах наступало напряженное время, пот’му шо подоспел урожай и все такое, но когда наступил рассвет, на к’тором мы с Мероним выходили в путь, она дала мне еды на дорогу, всяких-разных собственн’ручных копченостей-соленостей, и сказала, шо Па гордился бы, увидев, каким я стал взрослым-самостоя’льным. Джонас дал мне особый острый-крепкий гарпун для охоты на ершей-окуней, а Сусси – амулеты из раковин жемчужин, шоб слепить глаза Джорджи, если он за нами погонится. Мой кузей Коббери брался присмотреть за моими козами, он вручил мне мешок изюма из виноградников своей семьи. Последней была Кэткин, она поцеловала меня и Мероним и заставила нас обоих п’обещать, шо через шесть дней мы вернемся.
К востоку от Слуши мы не стали восходить на тропу Квик