Я рассудил, что не стоит спрашивать Эрни, почему он заметил такую вещь. Он в жизни не сказал ни одного лишнего слова.
Я стал наведываться в котельную ежедневно. Снабжение виски было неустойчивым, чего не скажешь о нашей компании. Мистер Микс исполнял роль черного лабрадора при пожилой чете, чьи дети покинули дом. Эрни выдавал язвительные замечания о своей жизни, разных временах и фольклоре «Дома Авроры», но его фактическая супруга могла поддержать разговор едва ли не на любую тему. У Вероники хранилось большое собрание фотографий с автографами не то чтобы звезд, но довольно-таки известных людей. Она была достаточно начитана, чтобы оценить мое литературное острословие, но не настолько, чтобы распознать его источники. Мне это в женщинах нравится. Я мог сказать ей что-нибудь вроде: «Самое значительное различие между счастьем и радостью состоит в том, что счастье – это субстанция твердая, а радость – жидкая», – и, будучи в безопасности благодаря тому, что она не знала Дж. Д. Сэлинджера{146}, ощущать себя остроумным, очаровательным, даже молодым. Я чувствовал, что Эрни наблюдает за тем, как я распускаю хвост, но думал – а какого черта? Мужчина может позволить себе немного пофлиртовать.
Веронике и Эрни удалось уберечь душу. Они предостерегали меня об опасностях «Дома Авроры»: о том, как вонь мочи и дезинфицирующих средств, шарканье Неумерших и злобный нрав Нокс подменяют собой понятие обыденного. По мнению Вероники, стоит какой-либо тирании стать обыденной, и победа ее неизбежна.
Благодаря ей я чертовски хорошо встряхнулся, обновил все свои представления. Выдернул волосы из ноздрей и одолжил у Эрни немного крема для обуви. «Каждый вечер начищай свои туфли до блеска, – говаривал мой старик, – и будешь не хуже всех прочих». Оглядываясь назад, я понимаю, что Эрни терпел мою рисовку, ибо знал, что Вероника меня всего лишь баловала. Эрни никогда в жизни не читал никакой беллетристики – «Я-то всегда предпочитал слушать радио», – но, наблюдая за тем, как он в очередной раз уговаривает вернуться к жизни викторианскую систему парового отопления, я всякий раз чувствовал себя мелковатым. Это правда, что после чтения слишком многих романов делаешься слепцом.
Свой первый план побега – такой простой, что он вряд ли заслуживает своего названия, – я приготовил в одиночку. Он требовал воли и капельку мужества, но не мозгов. Ночной звонок из кабинета сестры Нокс на автоответчик в «Издательстве Кавендиша». SOS, адресованный миссис Лэтем, чей регбист-племянник водит мощный «форд-капри». Они прибывают в «Дом Авроры»; после угроз и протестов я забираюсь в машину; племянничек жмет на газ. Вот и все. Ночью 15 декабря (по-моему) я проснулся, надел халат и вышел в темный коридор. (После того как я начал прикидываться тихоней, дверь мою запирать перестали.) Не слышно было ни звука, кроме храпа да журчания воды в трубах. Я думал о придуманной Хилари В. Хаш Луизе Рей, крадущейся по коридорам второго энергоблока на Суоннекке. (Обратите внимание на мои бифокальные очки.) В администрации, казалось, никого не было, но я по-диверсантски прополз ниже уровня стола и снова распрямился до вертикального положения, что было немалым подвигом. Свет в кабинете Нокс был выключен. Я попробовал дверную ручку, и она, да, подалась. Я скользнул внутрь. В щель падало ровно столько света, чтобы видеть. Я поднял трубку и набрал номер «Издательства Кавендиша». До своего автоответчика я не добрался.
«Неправильно набран номер. Положите трубку, проверьте номер и попробуйте набрать снова».
В отчаянии я предположил самое худшее – что Хоггинсы так основательно подпалили мой офис, что даже телефоны расплавились. Единственный другой телефонный номер, который мне удалось восстановить после удара, был моей следующей и последней надеждой. После пяти или шести напряженных звонков Жоржетта, моя невестка, ответила мне тем своим капризным воркованием, которое я помнил, боже, боже, превосходно помнил.
– Давно пора спать, Астон.
– Жоржетта, это я, Тимбо. Позови Денни, можешь?
– Астон? Что с тобой такое?
– Это не Астон, Жоржетта! Это Тимбо!
– Тогда пусть Астон снова возьмет трубку!
– Не знаю я никакого Астона! Слушай, позови Денни.
– Денни не может сейчас подойти к телефону.
Жоржетта никогда не держалась в седле своей игрушечной лошадки особо прочно, но сейчас, казалось, скакала по радуге.
– Ты выпила?
– Да, я бы выпила, но только чудесное вино из хорошего погреба. Терпеть не могу пабы.
– Нет, слушай, это Тимбо, твой зять! Мне надо поговорить с Денхольмом.
– У тебя голос как у Тимбо. Тимбо? Это ты?
– Да, Жоржетта, это я, и если…
– Очень странно, что ты не появился на похоронах своего собственного брата. Вся семья так считает.
Пол качнулся.
– Что?!
– Мы знали о разных ваших размолвках, но я имею в виду…
Я пал.
– Жоржетта, ты только что сказала, что Денни умер. Ты именно это хотела сказать?
– Ну конечно! Ты что же, думаешь, я какая-то безмозглая дурочка?
– Скажи еще раз. – У меня пропал голос. – Денни – он – умер?
– Ты считаешь, что я могла бы такое выдумать?
Стул сестры Нокс скрипнул предательски и мучительно.
– Как, Жоржетта, как это случилось? Ради бога, расскажи!
– Ты вообще кто такой? Посреди ночи! Кто это? Астон, ты?
Горло мне перехватил спазм.
– Тимбо.
– Ну и под каким замшелым камнем ты прятался?
– Слушай, Жоржетта. Как Денни, – озвучивание делало это больше похожим на правду, – скончался?
– Когда кормил своих бесценных карпов. Я готовила ужин – намазывала утиный паштет на хлебцы. Пошла за Денни – а он плавает в бассейне, лицом вниз. Может, он пробыл там день или около того, я, как ты знаешь, за ним не приглядывала. Дикси велел ему ограничить употребление соли, в его семье случаются удары. Слушай, перестань занимать линию и позови Астона.
– Так кто там теперь? С тобой?
– Только Денни.
– Но ведь Денни умер!
– Я знаю! Он пробыл в этом бассейне уже… несколько недель. Как бы я могла его вытащить? Слушай, Тимбо, будь лапочкой, принеси мне чего-нибудь вкусненького из «Фортнума и Мейсона»{147}, ладно? Я съела все крекеры, а дрозды склевали все крошки, так что теперь у меня из еды ничего не осталось, кроме рыбьего корма и камберлендского соуса. Астон не заглядывал с тех пор, как забрал Деннину художественную коллекцию, чтобы показать ее своему другу-оценщику, а это было… несколько дней назад, точнее, недель. Да, и газ перестали подавать, и…
По глазам мне резанул свет.
Дверной проем заполнился Уизерсом.
– Опять вы!
Я взорвался.
– У меня брат умер! Умер, понимаете? Мертвее мертвого, черт побери! Моя невестка тронулась, и она не знает, что делать! Это семейное несчастье! Если в вашем чертовом теле хоть одна христианская косточка, то вы поможете мне разгрести эту богомерзкую чертову кучу!
Дорогой Читатель, Уизерс видел только истеричного сумасшедшего, который в нарушение всех запретов куда-то звонил после полуночи. Он ногой отпихнул стул, стоявший у него на дороге. Я крикнул в трубку:
– Жоржетта, слушай меня, я заперт в чертовом сумасшедшем доме, в проклятой дыре, которая называется «Домом Авроры», это в Эде, поняла? «Дом Авроры», Эд, и найди, ради бога, кого-нибудь, кто приехал бы сюда и спас…
Гигантский палец оборвал связь. Ноготь его был неровным и грязным.
Сестра Нокс ударила в гонг, обыкновенно призывавший к завтраку, чтобы возвестить о начале военных действий.
– Друзья, мы пригрели у себя на груди вора.
Созванные Неумершие все как один умолкли.
Усохший грецкий орех грохнул по столу ложкой:
– Эти арабы знают, как обходиться с ними, сестра! В Саудовской Аравии нет места нечистым на руку негодникам, а? Вечером в пятницу, на стоянке возле мечети, оттяпать ему руку! А? А?
– В нашей корзинке оказалось гнилое яблоко. – (Клянусь, я словно опять попал в грешемскую школу для мальчиков, перенесшись на шестьдесят лет назад. Та же измельченная пшеница набухала в той же чашке молока.) – Кавендиш! – Голос у сестры Нокс вибрировал, словно грошовый свисток. – Встать!
Головы этих полуживых расчлененных объектов аутопсии, одетых в заплесневелые твидовые костюмы и бесцветные блузы, повернулись в мою сторону как на шарнирах. Если бы я отвечал как жертва, то сам бы подписал себе приговор.
Это было трудно. Я всю ночь не смыкал глаз. Денни умер. Скорее всего, сам обратился в карпа.
– О, ради бога, женщина, в жизни ведь нужна хоть какая-то соразмерность! Драгоценности короны по-прежнему пребывают в Тауэре, в целости и сохранности! Единственное, что я сделал, это срочный телефонный звонок. Если бы в «Доме Авроры» было интернет-кафе, я с удовольствием послал бы электронное письмо! Я не хотел никого будить, поэтому проявил инициативу и позаимствовал телефон. Приношу свои глубочайшие извинения. Звонок я оплачу.
– Да, как же, оплатите! Проживающие, как мы поступаем с Гнилыми Яблоками?
Гвендолин Бендинкс поднялась и указала на меня пальцем:
– Стыд-позор!
Ее телодвижениям вторил Уорлок-Уильямс:
– Стыд-позор!
Один за другим к ним присоединялись те из Неумерших, кому хватало чувств, чтобы следовать этому сценарию.
– Стыд-позор! Стыд-позор! Стыд-позор!
Мистер Микс дирижировал этим хором, словно Герберт фон Караян{148}. Я налил себе чаю, но чашка была выбита у меня из рук деревянной линейкой.
Сестра Нокс извергала электрические искры:
– Не сметь отводить взгляд, пока вас стыдят!
Хор умер, за исключением одного-двух отставших.
У меня ныли костяшки пальцев. Гнев и боль обострили мою сообразительность, словно какая-нибудь палка для битья.
– Сомневаюсь, что любезный мистер Уизерс сказал вам об этом, но обнаружилось, что мой брат Денхольм умер. Да-да, умер. Позвоните ему сами, если мне не верите. Собственно, я умоляю вас ему позвонить. Моя невестка не вполне здорова, и ей требуется помощь в организации похорон.